суждено умереть без прощения единственного сына?
У Антони сжалось сердце. Он поцеловал старческую
руку, но спасительница-ляжь никак не шла ему на помощь.
- Ваши внуки от всей души прощают вам стародавний
грех против их родителя, - нроговорил за Антони доктор
Буотти. - Сейчас вы обнимете их, синьор.
- Поспешите, друзья мои, ибо силы мои кончаются!
Внуки мои... где они... я боюсь умереть...
Доктор Буотти открыл двери в соседний зал. Там, за
дверью, несколько человек, затаив дыхание,
прислушивались к происходящему в гостиной. Граф Паоло различал
осторожные шаги.
- Эччеленца! - прозвучал голос Буотти. - О, как вы счастливы в
вашем потомстве! Превозмогите недуг, соберитесь с силами!
Смотрите, синьор, вот ваше бессмертие!
У самого доктора Буотти стояли в глазах слезы, крупные, как
виноградины. Он повернулся к дверям.
- Входите все, друзья, входите, синьор Карлос д'Эльяно, и вы,
синьорита Изабелла. Эччеленца, перед вами брат и сестра, Карлос
и Изабелла, родной сын и родная дочь синьора Джакомо. Обнимите
ваших внуков, эччеленца, они достойны, чтобы вы гордились ими!
В радостном приливе животворных сил старик приподнялся в кресле,
встал на ноги и сделал шаг иавстречу своим внукам. Он оперся на
плечо доктора и смотрел на Изабеллу и Чарльза прояснившимся, не
отуманенным взором.
Чуть склонив головы, стояли перед ыим юноша и девушка
редкостной, чистой красоты. Уже не нужно было ни юристов, ни
доказательств, ни медальонов! Два живых лица видел перед собой
старый Паоло д'Эльяно, и в обоих сквозили и повторялись черты
маленького Джакомо Молла, его несчастной матери Франчески и...
самого синьора Паоло!.. Одинокий старик, жертва стародавнего
обмана, вдруг увидел себя в кругу тех, о встрече с которыми
думал всю жизнь, не смея даже надеяться! И эти родные, совсем
йные люди, эти взрослые дети, вдобавок прекрасны! У них светлые,
чистые лица, в них нет ни тени корысти, раболепия, ожидания
подачки... Счастливая минута, самая счастливая за все последние
десятилетия!
Одного за другим старик обнял и перекрестил обоих своих
внуков. Он клал им руки на плечи, заглядывал в глаза и целовал
их нежным поцелуем первой встречи...
Наконец, вспомнив о том, кому он обязан этой встречей, старик
обернулся к Буотти, хотел произнести какие-то новые слова
благодарности вернейшему из друзей... и не успел. Волнение
старика оказалось чрезмерным, дряхлое сердце не выдержало!
Минута первой встречи стала и минутой последнего прощания внуков
с их дедом.
Когда умирающего подняли и перенесли на диван, рука его еще
поднялась для крестного знамения, а губы разжались, чтобы
прошептать последние слова:
- Я прощен и умираю счастливым! Дети, не забывайте меня!
Люди молча склонились над его ложем. Он еще дышал, но лицо его
уже становилось прозрачным и белым. Исчезла старческая
расплывчатость черт. Они обострились и стали четкими.
Удивительное сходство Чарльза и Изабеллы с их дедом обозначилось
еще резче, когда седая голова графа Паоло неподвижно замерла на
подушке, как гипсовая маска.
Еще два человека, торопливо крестясь, приблизились к ложу.
Синьора Эстрелла Луис опустилась на колени у изголовья, когда
пальцы Изабеллы уже легли на неподвижные полуопущенные веки
покойного. Старая синьора прошептала слова молитвы. Ее сын,
капитан Бернардито, молча поцеловал скрещенные руки графа Паоло
и тихо вышел из обители смерти.
Весть о кончине графа д'Эльяно повергла в горе многих
обитателей Мраморного палаццо.
Гроб с телом графа, доставленный во дворец, стоял на высоком
постаменте в самом большом из залов нижней дворцовой анфилады.
Все предметы искусства были вынесены, и лишь портреты графини
Беатрисы и самого графа д'Эльяно украшали две противоположные
стены.
Людской поток в залах был нескончаем. В течение двух дней вся
Венеция прощалась с прахом одного из своих старых меценатов, В
величественной скорби стоял у гроба, плотно сжав тонкие губы,
патер Фульвио ди Граччиолани. Многие венецианцы узнали и доброго
доктора Томазо Буотти, о котором говорили, что он попал на
похороны прямо с корабля.
Огромная толпа народа запрудила берега канала, когда
погребальная процессия проследовала на гондолах к площади
Святого Марка. Сам дож Венеции возложил в соборе венок на граб с
прахом старого вельможи и произнес траурную речь. В тот же день
тридцать священников во главе с кардиналом опустили гроб синьора
Паоло в фамильный склеп и установили его рядом с мраморным
саркофагом графини Беатрисы.
После похорон, ранним вечером, в Мраморное палаццо стали
собираться люди, получившие приглашение присутствовать при
вскрытии завещания. В том зале, где паркет еще хранил следы
вынесенного постамента, слуги установили кафедру.
Душеприказчики графа разослали более ста приглашений. Не
меньшее число гостей прибыло во дворец по приглашениям патера
Фульвио и доктора Буотти. Среди этого множества светских и
духовных лиц, важных сановников и красивых дам находилось немало
простых смертных, проникших в палаццо из любопытства. Эти
"малозначащие" гости ухитрились воспользоваться протекцией
дворцовых слуг, чтобы впоследствии с важностью рассказывать
домочадцам о своем участии в ареопаге первых имен республики.
Блестящее собрание возрастало с каждой минутой. В нижней
анфиладе залов дворца запах ладана, хвои и свечей уже смешался с
ароматом духов и легким дымком итальянских сигарет. В залах
мелькали расшитые мундиры, шелковые рясы, черные сутаны,
траурные вуалетки, пышные эполеты, перья, ленты и перевязи.
Присутствовал папский нунций и высшие должностные лица.
Служитель Джиованни Полеста проводил к одному из почетных кресел
престарелую синьору Эстреллу Луис, прибывшую по приглашению
душеприказчиков.
Позади пяти рядов бархатных кресел стояли стулья, обитые
красным плюшем; предназначались они для "господ попроще". И,
наконец, притиснутые уже почти к самой дальней стене, тянулись
ряды простых жестких стульев, доставшихся в удел вовсе
"малозначащим" гостям. Между этими последними рядами стульев
почти отсутствовали проходы, и люди, разместившиеся здесь,
лишались возможности двигаться.
В крайнем ряду этих жестких стульев, в самом дальнем уголке
залы, прижатая вплотную к мраморному бюсту графа Паоло, сидела
небольшая группа иностранцев, одетых весьма скромно. Синьор
Буотти мимоходом пояснил патеру Фульвио, что эти иностранцы
являются пассажирами корабля, на котором доктор вернулся и
Венецию. Днем эти дорожные знакомые доктора присутствовали на
похоронах.
Когда в зал вошли юристы, писцы и седовласый графский
нотариус, разговоры смолкли. Только невежливые иностранцы еще
продолжали шушукаться в своем углу.
- Посмотри-ка на патера Фульвио, - шепнул Бернардито своему
названому сыну, которого величал теперь не иначе, как доном
Карлосом. - Видит бог, я не вспоминал о графских миллионах, когда
наблюдал из-за дверей за вами и добрым синьором Паоло, но сейчас
я испытываю досаду. Дорого нам стоило уберечь сердце графа от
последнего потрясения!
- Бог с ними, с этими миллионами, отец! Иезуиты получили
документ британского лжемилорда, и старик не узнал, как
насмеялся над ним его Джакомо! Он поверил, наш бедный дед Паоло,
что Грелли давно погиб. Перед концом он утешился, и слава богу!
- Смотри, смотри, - не унимался Бернардито, - у святых отцов
даже искры в глазах прыгают от жадности. Шесть миллионов,
подумать только! Не уйти ли нам отсюда, мальчик? Я боюсь, что не
выдержу! Меня так и тянет на старое... Эх, влепить бы этому
Фульвио одну горячую в переносицу - и паруса на реи!
- Тише! - пронеслось по залу. - Тс-сс!
Огромный пакет, опечатанный пятью красными сургучными
печатями, был извлечен из шелкового платка. Нотариус с поклоном
вручил пакет духовнику графа. В зале стало так тихо, что даже
шорох кусочков сургуча, упавших на пол, разнесся до самых
крайних уголков анфилады.
Фульвио ди Граччиолани надменно взглянул на очень бледного
доктора Буотти, смиренно стоявшего в стороне, в одной группе с
нотариусом и писцами. Раздался треск разрываемой обертки, и в
руках у патера Фульвио оказался большой голубоватый лист
гербовой бумаги, с пространным текстом, несколькими подписями и
печатями.
Люстра, сиявшая девятью десятками свечей, висела прямо над
кафедрой. Чтобы не застилать бумаги тенью собственной головы,
патер Фульвио сделал шаг назад и начал читать размеренным,
торжественным голосом:
- "Я, наследственный и потомственный дворянин Венецианской
республики, член Большого Совета, граф Паоло Витторио Альберто
Джорджио д'Эльяно, находясь в здравом уме и твердой памяти,
движимый чувством раскаяния в своих прегрешениях перед господом
и людьми, любовию к своему дорогому отечеству и стремлением к
справедливости, выражаю настоящим свою волю касательно судьбы
всего моего движимого и недвижимого имущества после моей, уже
недалекой, кончины.
Я завещаю принадлежащий мне в Венеции Мраморный дворец со
всеми его художественными и научными собраниями моему родному
городу Венеции, с тем чтобы управление дворцом-музеем до тех пор
осталось в руках нынешнего хранителя собрания, высокоученого
доктора Томазо Буотти, пока он сам не пожелает снять с себя эту
должность".
При чтении этого места чело патера Фульвио ди Граччиолани
омрачила легкая тень, но он отыскал глазами доктора Буотти и
изобразил на лице сладчайшую из улыбок. Буотти, в свою очередь,
отвечал очень вежливым поклоном.
- "Все мое остальное движимое и недвижимое имущество, за
вычетом указанных ниже статей единовременного или постоянного
расхода, я распределяю следующим образом:
Земли и поместья, расположенные на юге Франции, в Ломбардии,
Генуе и самой Венеции, кроме Мраморного палаццо и "Виллы дей
Фиори", и мои денежные средства, помещенные в ценные бумаги на
сумму два миллиона скуди, я оставляю моему внуку графу Карлосу
д'Эльяно, воспитаннику испанского синьора Бернардито Луиса,
носившему доселе условные имена Алонзо де Лас Падос и Чарльз
Чембей".
Парики, тонзуры и прически дам, видимые залу над спинками
кресел перед кафедрой, пришли в движение. В зале зашелестел
приглушенный шепот. Глаза патера Фульвио беспокойно забегали по
всему листу. Группа иностранцев в углу, около бюста графа Паоло,
пришла в волнение. Старый синьор в морском камзоле энергично
жестикулировал, шептался с соседями и потрясал трубкой, зажатой
в кулаке.
- "Сокровища потайного подвала Мраморного палаццо,
содержащего драгоценные каменья и фамильное серебро, общей
стоимостью в полмиллиона скуди, передаю моей внучке Изабелле в
виде свадебного подарка ко дню ее бракосочетания с виргинским
эсквайром мистером Реджинальдом Мюрреем.
Введение в права наследства моих внуков, Карлоса и Изабеллы, я
поручаю стародавнему доверенному лицу моей семьи синьоре
Эстрелле Луис эль Горра и совместно с нею моему другу и
благодетелю синьору Томазо Буотти, коим завещаю: первой, то есть
синьоре Луис, сумму в сто тысяч скуди, а второму - мою
венецианскую пригородную виллу, именуемую "Вилла дей Фиори"...
По мере того как натер Фульвио ди Граччиолани оглашал этот
документ, голос его становился все более глухим и хриплым.
Епископ, глава тайного трибунала святейшей инквизиции в
республике, застыл в кресле. На епископских губах окостенела
улыбка, похожая на оскал черепа... О, как хорошо понимал
духовник графа, сколь мало добра сулит ему эта улыбка
инквизитора!..
Патер Фульвио с огромным трудом сохранял присутствие духа. Он
мельком пробежал глазами остаток текста. Буквы прыгали, будто
повинуясь ритму его пульса. Они исполняли дикий балет отчаяния,
чудовищный танец смерти! Усилия многих десятилетий рушились...
Лоб чтеца покрылся блестящими капельками испарины. Прыгающие
буквы сложились наконец в некое длинное имя... Оно мелькнуло в
следующем обзаце текста. Это было имя самого патера Фульвио...
Священник вгляделся в бумагу... Нет, продолжать рымеренное
чтение он был уже не в состоянии. Произошла томительная пауза,
