из планеты Воздушный Замок, как пробку из шампанской бутылки. Поднялась
Вода до самого Неба; сошлись, закипели две Большие Воды - и не выдержала
небесная механика, подвела вселенская сантехника - прорвало во всевышнем
ватерклозете стяжку Пространства, вышибло клапан Времени, - распечатались
две Мировые Бездны, сразились две Сотворящие Силы: одна,
Сила-силенная-обалденная, потащила "Всеволода Вишневского" в Дыру
Пространства; вторая, Сила-силища-офигенная, напротив, поволокла его в
Колодец Времени.
Кто перетянет - Время или Пространство?
Чувствуют богатыри - конец подкрался. Закрутило их, завертело в
штопор между Временем и Пространством; не выбраться им из штопора! Плывет
мимо них во Мраке и Хаосе хищная рыба-белиберда, шагают сапоги всмятку,
летит дичь-перелетная, скачет сивая кобыла, катятся турусы на колесах, а
впереди зияет дыра от бублика.
Нету богатырям спасения.
Как видит Иван-дурак: плывет в этом Мраке корабельный пес Полкан,
держит в зубах последнюю их надежду - ту самую стяжку-черточку,
соединявшую Пространство со Временем, а Время с Пространством...
Не долго думая, ухватился Иван за хвост Полкана, ухватил Аверьян
Ивана за ноги, Богдан ухватил Аверьяна за плечи, Демьян ухватил Богдана,
Степан - Демьяна, Касьян - Степана... Кондрашка из хаты выскочил -
хватать-помогать! Иван кричит:
- Полный назад, Ерема!
Ерема - не все дома - в трюме кочегарит: полный назад!
Удержали Полкана с соломинкой...
А там и Девятый Вал Времени подоспел - подхватил ту соломинку и
поволок из гишпанцев в турки, из турок в греки, а из греков уже в варяги:
изменил Днепр-Славутич свое течение, докатил богатырей до Этруссии, влился
в колодец времени как в воронку и выбросил "Всеволода Вишневского в
Москва-реку на Речной вокзал.
15
Тут и сказке конец.
Набежали москвичи:
- Провиант доставили!
А тот жареный атлантский бык - как здание Моссовета!
Ели того быка всей Москвой три дня с утра до вечера. Всем хватило. А
гостям столицы - накося-выкуси! Ели так: за ушами трещало, в рот не
попадало. Так ели, что не заметили, как штатские дюжи молодцы похватали
богатырей под белы руки, покидали в черны вороны, повезли на Лубянку к
Василисе Васильевне.
Выходила царица морская на площадь Дзержинского.
Дураки ей в ножки головой об асфальт поклонялися. А она, богиня
японская, на них не смотрит, нос воротит, молвит сквозь зубы своим людям:
- Зла на них не держу, что с дураков возьмешь? Им закон не писан.
Посему - отправить их всех...
"По этапу", - думают люди.
- Кого на пенсию, кого на пособие по безработице. Ну, а этого... -
указала пальцем на Ивана-дурака, - этого ко мне в кабинет.
Поник Иван головой.
"Отвоевал Иван", - думают люди.
Завели его в кабинет, усадили на диван кожаный, оставили вдвоем без
свидетелей.
Подошла к дивану Василиса Васильевна, бросилась Ивану на грудь и
заплакала:
- Ох, устала я, Вань! Ох, устала я с циклопами воевать и корчить из
себя блядь прожженную! Я ведь, Вань, до сей поры не трогана, не
целована...
И так далее...
16
Много ли, мало ли лет прошло.
Колодец времени затянуло болотом.
"Всеволода Вишневского" переименовали во "Владимира Высоцкого".
Корабельный пес Полкан дожил до глубокой собачьей старости и сдох. С
почестями захоронен у ограды Цветного бульвара под развесистой липой.
Боцман Себастьянов, говорят, бросил пить-сквернословить, женился на
Авдотье Шалаевой; жили они в московской коммуналке прямо напротив
испанского посольства, хозяйством не обзаводились, то и дело в окно
выглядывали, все ждали вызова из Испании, и как только, так сразу уехали.
Дунька, говорят, довольна жизнью с гишпанцами.
Богатыри разбрелись по стране кто куда.
Емельянов лютыми зимами в Санкт-Петербурхе халтурит - печи кладет,
буржуйки ставит; а летом по украинской визе уезжает на Днепр-Славутич
ловить говорящую щуку в болоте времени. Демьянов устроился в
"Макдональде". Жарит-варит, деньги делает, друзей ухой угощает.
Романова украли памятники из общества "Память". Поят его, кормят,
спать укладывают и на руках носят как генетическую хоругвь конституционной
монархии.
Ульянова долго не принимали нигде на работу, и он ушел в подпольный
ЦК ВКПб, расположенный в подвале на Ленинском проспекте номер 33. Когда
цэкисты-вэкапэбисты выходят на демонстрацию, они поднимают Ульянова вместо
запрещенного красного знамени.
Теперь о Яшке Бронштейне.
Живет он в Одессе у самого синего-синего моря. В политику не лезет, в
Израиль не собирается, работает простым электриком - выкручивает где-надо
лишние лампочки, торгует лампочками на Привозе. Ранней весной промышляет
на берегу монетками, что летом дикари бросают в море, чтобы когда-нибудь
вернуться, - к весне те монетки волна выбрасывает. Попадаются даже центы,
иены и пфенниги - а это уже кое что, на водку хватает. Однажды выбросила
волна на берег в Лузановке древний металлический рубль с позеленевшим
лысеньким профилем Ульянова. Долго Янкель смотрел-разглядывал, никак не
мог вспомнить, где видел этого человека... Хотел было вернуть бесполезный
рубль синему морю, но передумал и спрятал зачем-то в карман.
Остальные - кто где. Живут себе, поживают. Никто не хочет попадать в
Историю.
"Ну, а Иван-дурак и Василиса Прекрасная? - может спросить иной
терпеливый читатель. - Когда же этой сказке конец наступит?"
И будет прав.
ЖИЛИ ОНИ ДОЛГО И СЧАСТЛИВО - ПОКА НЕ ПОМЕРЛИ.
Василиса Васильевна работала директором Лубянского института
"БЛАГДЕВДРЕВПРО" (Благородных Девиц Древневекового Происхождения). Невесты
из института шли на расхват - Даша, Глаша, Любаша, Маняша, Наташа и даже
Параша. Иван плавал капитаном на "Владимире Высоцком", бороздил Понт
Эвксинский в каботажных рейсах, ходил в Стамбул и в Испанию, а вот в
Америку не хотел почему-то.
Расписались они, сыграли свадьбу, но виделись редко. Зато каждый год
под Рождество уезжали под Киев в Древнюю Русь, снимали селянскую хату и
все зимние каникулы без роздыху предавались НАСТОЯЩЕЙ ЛЮБВИ.
Чего и вам желаю!
Тут и сказке конец.
Сомерсет Моэм
(Перевод Бориса ШТЕРНА)
ВТОРОЕ ИЮЛЯ ЧЕТВЕРТОГО ГОДА
(Новейшие материалы к биографии Чехова)
К 50-летию со дня смерти
Антона Павловича Чехова
Пособие для англичан, изучающих русский язык,
и для русских, не изучавших русскую литературу.
1
Первая подробная и хорошо документированная биография Чехова на
английском языке написана Дэвидом Магаршаком и широко известна в Англии.
Она была оригинально переработана прекрасным английским писателем Уильямом
С.Моэмом, которого в России почему-то называют Сомерсетом Моэмом
(Сомерсетом звали его отца) для своего литературного эссе "Искусство
рассказа" и впервые издается в изложении на русском языке с необходимыми
дополнениями в свете ранее не известных и абсолютно неожиданных
документов. Цитаты из книги Моэма в дальнейшем не оговариваются.
Эта биография является хроникой блистательных чеховских побед -
вопреки бедности, обременительным обязанностям, мрачной среде и слабому
здоровью. Из этой интересной книги читатель должен знать следующие факты.
Антон Павлович Чехов родился 16 января 1860 года. Его дед Егор Михайлович
был крепостным, он скопил денег и выкупил себя и троих сыновей. Один из
них, Павел Егорович, со временем открыл бакалейную лавку в городе
Таганроге на берегу Азовского моря, женился на Евгении Яковлевне Морозовой
и произвел на свет пятерых сыновей и одну дочь.
Антон был его третьим сыном. Павел Егорович, человек необразованный и
глупый, был эгоистичен, тщеславен, жесток и глубоко религиозен.
[Необъективная, поверхностная оценка Моэма, другие биографы Чехова не
столь категоричны]. Много лет спустя Чехов вспоминал, что в пятилетнем
возрасте отец приступил к его обучению - каждый день бил, сек, драл за
уши, награждал подзатыльниками. Ребенок просыпался по утрам с мыслью:
будут ли его и сегодня бить? Игры и забавы запрещались. Полагалось ходить
в церковь два раза в день на заутреню и вечерню, целовать руки монахам,
дома читать псалмы. С восьми лет Антон должен был служить в отцовской
лавке с вывеской:
"ЧАЙ, САХАРЪ, КОФЕ, МЫЛО, КОЛБАСА
И ДРУГИЕ КОЛОНИАЛЬНЫЕ ТОВАРЫ"
Под этим полуграмотным названием лавка и вошла в русскую литературу в
одном из рассказов Чехова. Она открывалась в пять утра, даже зимой. Антон
работал мальчиком на побегушках в холодной лавке, здоровье его страдало. А
позже, когда он поступил в гимназию, заниматься приходилось только до
обеда, а потом до позднего вечера он был обязан сидеть в лавке.
Неудивительно, что в младших классах Антон учился плохо и дважды оставался
на второй год. Своим одноклассникам он не очень запомнился. Так о нем и
писали: никакими особенными добродетелями или способностями не отличался.
По-русски это называется "ни то, ни се".
Когда Антону исполнилось шестнадцать лет, его неудачливый отец
обанкротился и, опасаясь ареста и долговой тюрьмы, бежал от кредиторов в
Москву, где два его старших сына, Александр и Николай, уже учились в
университете. Антона оставили одного на три года в Таганроге - кончать
гимназию. Он вздохнул свободно и "вдруг" обнаружил такое прилежание по
всем предметам, что стал получать пятерки по бесконечно ненавистному ему
греческому языку и даже давать уроки отстающим ученикам, чтобы содержать
себя.
А.П.Чехов: "Разница между временем, когда меня драли, и временем,
когда перестали драть, была страшная".
Через три года, получив аттестат зрелости и ежемесячную стипендию в
двадцать пять рублей, Антон перебирается к родителям в Москву. Решив стать
врачом, поступает на медицинский факультет. В это время Чехов - долговязый
юноша чуть ли не двух метров ростом, у него круглое лицо,
светло-каштановые волосы, карие глаза и полные, твердо очерченные губы.
Неприятным сюрпризом для Антона явилось то, что он, оказывается, говорил
на "суржике" [южнорусский диалект с сильным влиянием мягкого украинского
языка]: "стуло", "ложить", "пхнуть", "Таханрох"; а в прошении о зачислении
в университет слово "медицинский" написал через "ы" - "медицЫнский".
[Англичанам сразу следует запомнить, что слова "ложить" в русском языке не
существует. Только "класть".]
Семья Чеховых жила в полуподвальном помещении в трущобном квартале,
где располагались московские публичные дома [что-то вроде нашего
лондонского Ист-Энда прошлого века]. Отец нигде не работал - хотел, но не
мог устроиться, старшие братья учились, перебивались случайными
заработками и любили "покутить" в дешевых московских кабаках. Антону
пришлось взвалить на себя обязанности главы семьи. Он привел двух знакомых
студентов - они должны были жить и кормиться у его родителей. Студенты
давали семье 40 рублей в месяц, еще двадцать платил третий жилец. Весь
доход семьи вместе с таганрожской стипендией Антона составлял восемьдесят
пять рублей и уходил на прокорм девяти человек и на квартирную плату.
Вскоре переехали на другую квартиру, попросторней, но на той же грязной
