вернется - неизвестно.
Что нужно от меня профессору Степаняку-Енисейскому, я знаю, но знать
не хочу.
В газетах читать нечего, они в конце месяца перевыполнили план по
острым статьям и впали в зимнюю спячку. Я укладываюсь с журналами на
диван. Это те самые научно-популярные журналы, о которых начальство
сказало: "Но ведь есть такие-то и такие-то..." Не спеша перелестываю их,
знакомлюсь с названиями статей и разглядываю иллюстрации. Читать их я буду
ночью в кузьминкинской гостинице, если не удастся заснуть, а пока
перелистываю на сон грядущий в дневной мертвый час.
Мой журнал лучше.
О коллегах, пусть они даже и конкуренты, не принято отзываться плохо,
но, если говорить честно, то первый из этих журналов чересчур
развлекательный и, значит, поверхностный; а второй очень уж
солидно-академический и, значит, скучный. Но они в меру сил делают свое
дело и не приносят вреда - это уже хорошо, и, значит, пусть живут.
Третий журнал называется "Человечество и прогресс" - сокращенно
"ЧиП". Мы с этими чипами на ножах - какой, к черту, прогресс? - хотя ножи
эти невидимы и вытаскиваются нечасто. По данным моей разведки там сейчас в
пику нам спешно готовится контр-статья о передовых методах в медицине
профессора Степаняка-Енисейского, где защищается русская отечественная
стоматология от жидомасонов из журнала "Наука и мысль" (у них разведка
тоже работает). Им-то что до чужой зубной боли?
Дело в том, что Степаняк-Енисейский является постоянным автором
"Человечества и прогресса". Он отдает им в первопечать свои фантастические
романы, а в прошлом году опубликовал подряд три статьи о тайнах
Тунгусского метеорита, о летающих тарелках и о "Почему вымерли
динозавры?". Лично я не знаком со Степаняком-Енисейским, и он совершенно
зря ошивается с утра возле моего дома, уступая мне дорогу и напрашиваясь
на контакт.
Нам не о чем говорить. Судя по смушковому пирожку, он такой же
мезозойский динозавр, как и я, но помоложе и с противоположным знаком:
если я, смею надеяться, динозавр положительный, миролюбиво уступивший
эволюционную дорогу подрастающим млекопитающим, то Степаняк-Енисейский -
типичный контрЭволюционер, реликт образца сорок восьмого года, ни за что
не хотящий вымирать даже в начале третьего тысячелетия нынешней эры. Я
неплохо знаю повадки этих рептилий... Я хорошо их знаю. Конечно, их буйный
расцвет, когда они заполонили шестую часть суши, давно в прошлом; вход в
их экологическую нишу сократился до размеров лаза в мышиную норку, и
сейчас они как-будто незаметны - во всяком случае, диплодоков, сотрясающих
землю, типа народного академика Эл, в науке сегодня не наблюдается, но,
если прикинуть общую биомассу всей современной шушеры, то получится так на
так по сравнению с тем же 1948 годом. Где же тут прогресс?
Так что динозавры еще не вымерли. Я делаю этот неутешительный вывод
по ощущению махрового дуроломства при чтении множества ученых статей - и
не только в научно-популярных журналах.
Вот и сейчас... Мое внимание в "Человечестве и прогрессе" привлекает
очередная статья Степаняка-Енисейского, профессора:
"БЫВАЛ ЛИ ПЕРУН В АФИНАХ?"
На сей раз статья историческая. Интересно, при чем тут Перун к
Афинам?
Читаю.
И вскоре начинаю понимать, что профессору Степаняку-Енисейскому очень
хочется быть древнее самих древних греков - он, виртуозно тасуя колоду
времен и народов и раскладывая из них какую-то немыслимую гробницу
Наполеона, "осторожно предполагает" что древние греки прибыли на свой
полуостров Пелопоннес прямиком с Подола из Киевской Руси и что
древнегреческий Зевс не кто иной, как наш переименованный древнеславянский
Перун.
Уж не первоапрельская ли это шутка?
Нет, журнал февральский...
Я хочу позвать Татьяну, чтобы поделиться с ней этим археологическим
открытием (даже Танька знает, что между Зевсом и Перуном пролегла пропасть
в два тысячелетия), как вдруг натыкаюсь на очередное "осторожное
предположение" о том, что "в рамках этой исторической концепции
древнерусского Бояна можно идентифицировать с эллинским Гомером", и мне
окончательно становится понятен смысл этой исторической концепции:
профессора Степаняка-Енисейского никак не устраивает, что наши предки,
нормальные здоровые дикари, произошли неизвестно от каких неандертальцев,
пришли черт знает откуда и расселились по берегам Днепра - нет, профессору
очень хочется иметь раскидистое генеалогическое древо, где на главном
стволе будет начертано кириллицей слово "Степан", а уж на всяких ветках и
сучьях развешаны всякие там древние греки и римляне.
Это еще бывает, бывает... Очень уж хочется, чтобы древние греки тоже
были нашенскими, с Подола.
Получается, думаю я, зевая, что Степаняка-Енисейского интересует не
только будущее Сибири, но и прошлое нашей Родины. Ему мало повернуть Обь,
Енисей и Лену вспять, ему нужно повернуть вспять саму историю.
Что он ходит, что он бродит вокруг дома моего?
С этими мыслями наступает мой мертвый час. Мне снится цветной сон:
громадная гора в древнем, вроде бы, Киеве, - но узнать трудно. Какой
сегодня век, год, день и число? Не знаю. Под горой течет, вроде бы, Днепр,
в Днепре плещутся зеленые русалки, похожие на Татьяну, на горе растет
генеалогическое древо - ветвистая липа с красными ягодками развесистой
клюквы, которую, как мне снится, посадили здесь Кий, Щек и Хорив, и сестра
их Лыбедь. На липе церковнославянским шрифтом вырезано слово
"Степаняк-Енисейский", а под липой врыт в землю похожий на меня деревянный
Перун в смушковом пирожке. Этот идол невысок, коренаст, с позолоченными
усами и с бородой-лопатой. Над Левобережной Украиной встает солнце. Усы у
Перуна сверкают. Мы знакомимся. Перун начинает читать о себе статью
Степаняка-Енисейского, а я размышляю о том, что такие вот
старички-лесовички шныряли по Киевской Руси вдоль Днепра из варягов в
греки, а сам Кий работал здесь лодочником на переправе, но чувствовал себя
князем и любил отдыхать под липой.
Прочитав статью, Перун начинает трястись от смеха, хватается за живот
и убегает под древо, где использует статью по назначению. Вернувшись, он
подтверждает, что всю эту псевдо-историческую липу сочиняют издательские
швейцары, и возвращает мне журнал с выдранной статьей - но это уже не
"Человечество и прогресс", а знакомый календарный листок от 28 февраля с
кровавой надписью на обороте о звездных войнах. Вместо списка планет на
нем японскими иероглифами отпечатана какая-то путаная инструкция по
эксплуатации персонального компьютера, причем иероглифы я читаю по-русски,
но не понимаю смысла...
- Компьютер какой, японский? - спрашиваю я Перуна.
- "Асахи", фирма, - важно объясняет он.
- Значит, мое время пришло? - спрашиваю я.
Но древний славянский бог лишь загадочно улыбается в ответ.
Я с умилением хочу что-нибудь еще спросить... Например, что ТУДА
положено брать с собой, кроме кружки, ложки, мыла, полотенца и зубной
щетки?.. Авторучку можно? Часы? Ордена, медали? Научные труды?
Как вдруг обнаруживаю себя проснувшимся на диване.
12
Наконец-то я в нормальной рабочей форме. Мой мертвый час прошел, я
видел занятное сновидение, я голоден, как волк, и помню все, что мне надо
делать, - хоть иди к нотариусу и пиши завещание. На спинке стула уже висят
выглаженные костюм, рубашка и галстук. Ботинки начищены до блеска... ну,
это я уже сам мог сделать.
Я не спеша одеваюсь и расчесываю бороду.
С этого момента надо быть во всеоружии, потому что, во-первых, нас
ждут великие дела, а во-вторых, на меня сегодня кто-то охотится.
Татьяна, вращая бедрами, вплывает в кабинет, демонстрируя новое
платье из этого... мембранного трикотажа - еще одного побочного результата
нашего фундаментального открытия. В зеленом она в самом деле похожа на
русалку. Я изображаю восхищение... Нет, я действительно восхищен! С такой
фигурой я на ее месте рожал бы детей, а не филологические диссертации.
- Да-а... пора подумать о приданом, - говорю я, а про себя рассуждаю,
что думать надо скорее не о приданом, а о завещании для нее.
- Думай, дед, думай. Ты об этом только и думаешь... кому бы меня
сплавить. Я от своего слова не отказываюсь: завтра выхожу замуж.
Татьяна кидает в сумку мою зубную щетку, полотенце, японский
зонтик...
Я завороженно наблюдаю. Кажется, это уже серьезно - вещий сон
начинает сбываться: с вещами на выход, серьезней некуда!
- Кружку не забудь.
- Зачем? - удивляется Татьяна.
- А зонтик зимой зачем?
- Пока ты спал, передавали грозовое предупреждение. Погода совсем
взбесилась... Надвигаются два циклона - с юга и с севера. Люблю грозу в
начале марта! Пошли, дед, пора.
Наверно, она шутит - какая гроза в феврале?
Впрочем, и погода сегодня должна быть необыкновенной, потому что
сегодня последний день.
Татьяна вертится перед зеркалом в коридоре, нанося последние штрихи
на картину, а потом начинает натягивать сапоги на свои длинные ноги.
Значит, у меня достаточно времени, чтобы выйти на балкон, будто бы
взглянуть на погоду, а на самом деле незаметно забрать из тайника мою
единственную драгоценную вещь, которую я бы с удовольствием взял ТУДА. О
ней никто на свете не знает, даже Татьяна; хотя, похоже, эту вещь видел
Михаил Федотович Чернолуцкий - однажды он просветил взглядом птичью клетку
на балконе, удивился и погрозил мне пальцем.
Это строгая, солидная вещь - из тех, на которые распространяется
уголовная ответственность за хранение огнестрельного оружия; не
какой-нибудь газовый пистолет. Выходит, что я - уголовник. Я не сдал эту
вещь ни в ЧК, ни в военкомат, ни в милицию. Дудки! Я прячу ее в тайнике
под днищем клетки моего умершего ангела-хранителя - это отцовский наган с
полным заряженным барабаном, а один запасной патрончик я храню лично для
себя в нагрудном кармане выходного костюма. Вообще-то, я равнодушно
отношусь к всяческому барахлу, но эта вещь вызывает у меня уважение. О
таких вещах шутят только те, кто их не имеет, как мелодраматичный Дроздов:
"Застрелюсь, застрелюсь..."
Теперь я во всеоружии. Сегодня, как видно, эта вещь мне понадобится.
- Дед, уйди с балкона, простудишься!
Татьяна с кем-то говорит по телефону.
- Ничего, не простужусь.
(А если и простужусь - уже не страшно).
- Кто звонил?
- Не президент.
Татьяна права: президенту Академии наук делать больше нечего, как
звонить в Печенежки дряхлому невеселому динозавру, который в прошлом
месяце перевернул его портрет вверх ногами. Зачем президенту звонить мне,
если я для него давным-давно не существую... Вот только похороны почему-то
задержались. Когда я умру, он, конечно, приедет, постоит в почетном
карауле и поможет поднести гроб к крематорию на мемориальном кладбище...
Но зачем звонить покойнику? Татьяна права, президент мне не позвонит.
Мы спускаемся в лифте и выходим на пустой проспект имени академика
Эн. Оглядываюсь. Степаняка-Енисейского нигде не видно. Никого не видно, ни
одной живой души. Даже вороны в предчувствии столкновения двух одноглазых
циклопов улетели в лес. Наган приютился у меня на груди в боковом кармане
и вызывает соблазн. Сегодня состоятся звездные войны и большая стрельба...
Мне прислали повестку, за мной охотятся, даже Моргал настолько осмелел,
что решил не дожидаться моей смерти. Военные действия начались, надо быть
настороже и подтянуть свой шарик-голубой, чтобы не улетал далеко.
Я начинаю ощущать себя боеспособной единицей с русалкой впридачу.
Даже природа встрепенулась, и лед начал таять при виде Татьяны в новой
норковой шубке поверх мембранного платья. А французские сапоги? На эту
шубку, это платье и эти сапоги мы недавно угрохали месячную зарплату
внучки-секретаря плюс мою годовую академическую пенсию и теперь сидим на
диете. Но я не жалею: русалку надо одевать, чтобы выгодно выдать ее замуж.
Голых замуж не берут.
За нами едет черный "ЗИМ".
"Почему бы Татьяне не выйти замуж за Павлика? - меланхолично
раздумываю я, чавкая ботинками по рыхлому льду. - Детишки будут глупыми,
