всеми учителями житейской мудрости, приводившими в его защиту
разнообразнейшие аргументы. Поэтому я могу ограничиться
вышесказанным; приведу лишь несколько арабских изречений,
особенно метких и к тому же мало кому известных. "Чего не
должен знать твой враг, -- того не говори и другу". "Пока я
скрываю свою тайну, -- она моя пленница; как только я ее выдам,
я становлюсь ее пленником". "Плод дерева молчания -- мир".
43) Лучше всего помещены те деньги, которые у нас
украдены: ведь мы за них непосредственно приобрели
благоразумие.
44) Не следует по возможности ни к кому питать неприязни,
но зато хорошенько примечать и хранить в памяти поступки
каждого, чтобы сообразно с ними определить его ценность, хотя
бы по отношению к нам, и согласовать с этим наше поведение и
обращение с ним, -- всегда памятуя о неизменяемости характера:
забыть какую-либо скверную черту человека -- это все равно, что
выбросить трудом добытые деньги. -- Таким образом мы избежим
глупой доверчивости и неразумной дружбы.
"Ни любить, ни ненавидеть" -- такова первая половина
житейской мудрости; вторая ее половина: "ничего не говорить и
никому не верить". Правда, что охотно отвернешься от того мира,
который вызывает необходимость в этих, а равно и в последующих
правилах.
45) Обнаруживать злобу или ненависть словами или
выражением лица -- бесполезно, опасно, неразумно, смешно и,
наконец, пошло. Злобу или ненависть нельзя обнаружить иначе,
как действием. Это удастся тем лучше, чем основательнее мы
воздерживались от первого. Ядовитыми бывают лишь животные,
имеющие холодную кровь.
46) Старинное правило светских людей: parler sans accent.
-- "говорить без выражения" означает, что следует предоставлять
уму собеседников разбирать то, что мы сказали: ум их
медлителен, и пока он справится с нашими словами, мы успеем
уйти далеко. Напротив, "говорить с выражением" -- значит,
обращаться к чувству -- и тогда происходит обратное. Иному
можно без непосредственной опасности наговорить поразительной
ерунды, лишь бы все было сказано вежливо и дружеским тоном.
Г. Наше отношение к общему ходу мировых событий и к судьбе
47) В какие бы формы не облекалась человеческая жизнь,
элементы ее всегда одни и те же, и потому сама она в
существенных чертах всюду одинакова, протекает ли она в лачуге,
при дворе, в монастыре или в полку. Как бы разнообразны ни были
события, происшествия, удачи и неудачи жизни, все же они
напоминают кондитерские печения: им приданы разнообразнейшие
замысловатые формы, но все они сделаны из одного теста; так же
и события, происшедшие с одним, похожи на происшествия в жизни
другого гораздо более, чем это нам кажется во время рассказа о
них. События нашей жизни похожи на картины в калейдоскопе, где
при каждом обороте мы видим нечто новое; на самом же деле --
это все одно и то же.
48) Древний мудрец заметил совершенно справедливо, что
есть три мировых силы: разум, сила и счастье. Я полагаю, что
последняя сила -- самая могущественная. Наш жизненный путь
можно уподобить пути корабля. Судьба -- то благосклонная, то
недружелюбная -- играет роль ветра, то быстро подвигая нас
вперед, то отбрасывая далеко назад, причем наши усилия и
действия могут лишь слабо бороться с нею. Наши усилия играют
роль весел; лишь только благодаря долгой работе на них нам
удается продвинуться несколько вперед, как внезапный порыв
ветра настолько же отбрасывает нас назад. Если же ветер
благоприятен, то он так быстро двигает нас, что в веслах нет
надобности. Это могущественное влияние счастья неподражаемо
выражено в испанской пословице: "достань счастье для твоего
сына и тогда смело кидай его в море".
Правда, что случай -- это злая сила, подпадать под влияние
которой следует по возможности реже. И однако, кто тот
единственный благодетель, который, даруя нам что-либо, ясно
дает понять при этом, что мы не можем предъявлять никаких прав
на его дары, что этим дарам мы обязаны отнюдь не собственным
достоинствам, а исключительно его милости и доброте, и что
именно в этом мы можем почерпнуть радостную надежду и впредь
получать некоторые незаслуженные блага? Благодетель этот --
случай, умеющий с царственным величием убедить, что любая
заслуга бессильна и ничего не значит пред его милостью или
гневом.
Когда оглядываешься на свой жизненный путь, обозреваешь
запутанные, как в лабиринте, ходы его и видишь, как много
счастья нами упущено и сколько несчастий навлечено нами же, то
легко можно зайти слишком далеко в упреках самому себе. Но ведь
жизнь наша не всецело строится нами самими, а есть продукт двух
факторов, а именно: ряда событий и совокупности наших решений;
оба эти фактора постоянно скрещиваются между собою, меняя друг
друга. К тому же в том и в другом наш горизонт крайне
ограничен: мы не можем заранее предугадать наши решения, а тем
паче предвидеть грядущие события; из тех и других нам известны
только те, которые совершаются в данный момент. Поэтому, пока
наша цель далека, мы не можем держать путь прямо на нее, в
лучшем случае можем направляться лишь приблизительно в ее
сторону, часто прибегая к лавированию. Все, что мы можем
сделать -- это принимать решения, сообразуясь с условиями
данного момента, в надежде, что удастся остановиться на таком
решении, которое приведет нас ближе к главной цели. Таким
образом, внешние события и наши главнейшие намерения -- это две
силы, действующие в разных направлениях, диагональ же их -- это
наш жизненный путь. -- Теренций сказал: "с жизнью человеческой
то же, что с игрою в кости: если не выпадет та, какую мы
желали, то надо использовать ту, которая выпала" (вероятно, он
имел в виду что-либо вроде игры в триктрак). Короче говоря --
судьба тасует карты, а мы играем. Но удобнее всего пояснить мое
воззрение в этом вопросе следующим сравнением. Жизнь подобна
игре в шахматы: мы создаем известный план, но он находится в
зависимости от того, что угодно будет сделать партнеру в игре,
и судьбе -- в жизни. Изменения, происходящие вследствие этого с
нашими планами, обыкновенно настолько значительны, что при
самом исполнении от плана сохраняются несколько основных черт.
Впрочем, в нашей жизни есть еще нечто, что важнее всего
этого. Это та весьма тривиальная, часто подтверждающаяся
истина, что мы нередко бываем глупее, чем полагаем; напротив,
оказаться умнее, чем нам казалось -- это открытие чрезвычайно
редкое и возможно лишь впоследствии, задним числом. В нас есть
нечто поумнее головы. В важных вопросах, в серьезнейших
жизненных делах мы действуем не столько по ясному сознанию
того, что правильно, а по некоему внутреннему импульсу,
пожалуй, даже инстинкту, коренящемуся в последних глубинах
нашего "я" -- и лишь позже подгоняем наш образ действий к
ясным, хотя и неглубоким, приобретенным, а то и просто
позаимствованным понятиям, под общие правила, чужие примеры и
т. д.; недостаточно усваивая, что нельзя всех подгонять под
одну мерку, мы часто бываем несправедливы к самим себе. Лишь к
концу выясняется, кто был прав, а потому, только счастливо
достигнув старости, мы способны обсудить объективную и
субъективную сторону вопроса.
Быть может, этот внутренний импульс руководит незаметно
для нас пророческими снами, забываемыми при пробуждении,
которые именно потому, что не доходят до нашего сознания,
сообщают жизни ту равномерность, то драматическое единство,
какого не могло бы ей придать столь шаткое, неуверенное и часто
меняющееся мозговое сознание, и вследствие коего, напр. тот,
кто призван к какой-либо великой деятельности, уже с юности
втайне ощущает в себе это призвание и трудится для воплощения
его подобно пчеле, строящей улей; для рядового же человека этот
импульс служит инстинктивным самосохранением, без которого
человек погиб бы. -- Действовать по абстрактным принципам --
трудно и удается лишь после долгого упражнения, да и то не
всегда; к тому же сами принципы часто несостоятельны. Зато у
каждого есть известные врожденные конкретные принципы, вошедшие
ему в плоть и кровь и составляющие результат всех его
размышлений, ощущений и желаний. Он сам не знает их обычно in
abstracto, и лишь озираясь на прошедшее, виды, что он им всегда
следовал и был управляем ими, как невидимыми нитями. Смотря по
тому, каковы эти принципы, они дают человеку счастье или горе.
49) Следовало бы всегда иметь в виду влияние времени, и
изменчивость вещей, и потому, переживая что-либо в настоящем,
тотчас же воображать противоположное этому -- т. е. в счастье
вспоминать о беде, в дружбе -- о вражде, в хорошую погоду -- о
дурной, в любви -- о ненависти, при доверчивости -- об измене и
раскаянии, -- и наоборот. В этом заключается неиссякаемый
источник житейской мудрости: мы во всем были бы осторожны и не
так легко вдавались в обман; в большинстве случаев этим мы
только предваряли бы действие времени. -- Но, пожалуй, нет ни
одного знания, для которого опыт был бы так необходим, как для
правильной оценки непостоянства и изменчивости вещей. Так как
каждое состояние, пока оно длится, необходимо и существует с
полным правом, то нам кажется, что каждый год, каждый месяц,
каждый час сохранит навеки это право на существование. Но на
деле он его не удерживает, и вечным оказывается лишь
изменяемость. Тот умен, кого не обманывает кажущееся
постоянство, и кто к тому предвидит направление, в каком
произойдут ближайшие изменения31. Если же, напротив, люди
считают обычно временное положение вещей или данное течение
событий постоянным, то это происходит оттого, что имея пред
глазами следствия, они не видят причин, а в них-то именно и
кроется зародыш предстоящих изменений, всецело отсутствующий в
действии, которое только людям и понятно. Основываясь на этом
действии, они предполагают, что раз неизвестные им причины
смогли произвести эти действия, то они способны также сохранить
их в неизменном виде. При этом люди выгадывают в том, что если
они ошибаются, то всегда сообща: а потому и являющиеся
следствием ошибки несчастья постигают их всегда вместе, тогда
как мыслящая голова, раз ошибшись, должна в одиночестве нести
ответственность. -- Кстати сказать, в этом -- подтверждение
моего тезиса, что ошибка всегда заключается в выводе причины из
следствия (см. Мир как воля и пр., т. I).
Однако, предварять время следует лишь теоретически,
предвидением его действия, но не практически, не забегая
вперед, не требуя раньше времени того, что должно придти со
временем. Тот, кому вздумается так поступать, испытает, что нет
злейшего, более беспощадного ростовщика, как именно время, и
что если требовать с него уплаты до срока, то оно возьмет за
это большие проценты, чем жиды. Можно, напр., негашеной
известью и жарою настолько ускорить рост дерева, что оно в
несколько дней даст листву, расцветет и принесет плоды; но
после этого оно погибает. -- Если юноша в 18 лет будет вести,
хотя бы всего несколько недель, такую интенсивную половую
жизнь, какая нормальна лишь в тридцатилетнем возрасте, то
время, пожалуй, даст ему аванс, но за это придется заплатить
частью сил последующих лет жизни. -- Существуют болезни, от
которых основательно можно излечиться лишь дав им возможность
протекать своим порядком, отчего они исчезают сами собою, не
оставляя никаких следов. Если же мы желаем выздороветь именно
