рабами победителей, т. е. должны были работать на них; но ведь,
в сущности, те, кто платит контрибуцию -- вынуждаются к тому
же: они отдают плоды своих прежних работ. "Во всех войнах суть
заключается в грабеже" -- сказал Вольтер, и немцам это
следовало бы запомнить.
30) Нет такого характера, который можно было бы
предоставить всецело самому себе, дав ему полную свободу;
каждая личность нуждается в руководстве понятий и правил. Но
если слишком далеко зайти по этому пути, вплоть до создания
искусственного, всецело выработанного собственными силами
характера, который, следовательно, будет вытекать не из
врожденных свойств, а из обдуманного расчета, -- то мы вскоре
убедимся в справедливости латинской пословицы: "прогоняйте
природу -- она все равно вернется". Можно, напр., очень хорошо
усвоить то или иное правило поведения по отношению к другим,
можно даже самому открыть его и прекрасно формулировать, но в
действительной жизни мы первые его нарушим. Однако не следует
из-за этого падать духом и полагать, что раз нельзя вести свои
сношения с людьми по абстрактным правилам и принципам, то
поэтому лучше всего отдаться на волю судьбы. Здесь дело обстоит
как со всеми теоретическим правилами: первое -- это понять
правило, второе -- научиться его применять. Первое достигается
разумом и сразу, второе -- опытом и постепенно. Ученику
показывают клавиши инструмента, парады и выпады в фехтовании,
-- и несмотря на все его старания ему сперва ничего не удается
и даже кажется, что немыслимо соблюдать эти правила при быстрой
игре или в пылу боя. Но понемногу он научается им путем
упражнения, делая ошибки, падая, вновь вставая. Точно так же
обстоит дело с правилами латинской грамматики; этим же путем
неуклюжий превращается в придворного, сорвиголова -- в
выдержанного светского человека, открытый характер становится
замкнутым, а благородный -- ударяется в иронию. Однако такое
самообразование, добытое путем долгого привыкания, всегда
сохранит характер извне идущего принуждения, которому наша
натура всегда, хотя и слабо, а будет сопротивляться, а иногда и
преодолеет его. Всякое поведение, вытекшее из абстрактного
правила, относится к поведению, вытекшему из первичных,
врожденных склонностей так, как искусственное произведение,
напр., часы, в коих материи навязаны несвойственные ей форма и
движение, -- к живому организму, в котором и форма, и материя
проникают одна в другую и составляют одно. Это отношение
приобретенного характера к врожденному подтверждается
изречением Наполеона: "все, что неестественно -- несовершенно".
Вообще изречение это оправдывается всюду и всегда, и в
физических и в моральных вопросах; единственное, приходящее мне
на ум исключение -- это известный минералогам естественный
авентурин, который хуже поддельного.
Надо избегать какой бы то ни было аффектации. Она всегда
вызывает презрение, во-первых, в качестве обмана, который сам
по себе трусость, ибо обусловлен боязнью, и, во-вторых, в
качестве самоосуждения: -- человек старается казаться не самим
собою, а чем-то другим, а, следовательно, это другое он считает
лучшим себя. Аффектирование какого-либо качества, хвастовство
им -- это признание самому себе, что не обладаешь им.
Хвастается ли человек храбростью, ученостью, умом, остроумием,
успехом у женщин, богатством, знатностью рождения или еще
чем-нибудь, -- все это свидетельствует, что именно этого-то ему
и не хватает; кто действительно обладает каким-либо
достоинством, тому и в голову не придет выказывать,
аффектировать его -- он совершенно спокоен на этот счет. Именно
таков смысл испанской пословицы: "раз подкова бренчит, значит в
ней не хватает гвоздя". Правда, как сказано выше, никто не
должен раскрываться и выказывать всего себя; многие дурные и
животные свойства нашей натуры должны быть скрыты; однако, это
узаконивает лишь отрицательную скрытность, а не положительную
симуляцию. -- Надо помнить к тому же, что аффектация
разоблачается раньше даже, чем выяснится, что именно
аффектировал человек. Долго она все равно не продержится: маска
когда-нибудь да спадет. "Никто не может долго притворяться;
всякий притворяющийся скоро выкажет свою истинную натуру" (Sen.
de clem., L. I, с. 1).
31) Так же, как тяжесть собственного тела мы носим, не
чувствуя ее, и ощущаем вес постороннего невесомого тела, -- так
мы не замечаем собственных ошибок и пороков, а видим чужие.
Зато каждый имеет в лице другого зеркало, в котором ясно видны
его собственные пороки, ошибки и недостатки разного рода. Но
человек обычно наступает, как собака, лающая на зеркало, не
зная, что в нем отражается она сама, и полагая, что там другая
собака. Тот, кто критикует других, работает над собственным
совершенствованием. Следовательно, те, кто склонен и подвергать
мысленно, наедине с собою внимательной и строгой критике
внешний образ действий и вообще все поведение других --
трудятся этим путем над собственным исправлением: в них
найдется, наверное, достаточно справедливости или хоть гордости
и тщеславия, чтобы самим избегать того, что они так строго
порицали в других. Про снисходительных следует сказать
обратное: "они поочередно то прощают, то просят прощения". В
евангелии есть отличная притча о сучке в чужом глазу и о бревне
в собственном; но ведь сама природа глаза такова, что он
смотрит наружу, а не внутрь; во всяком случае замечать и
порицать чужие ошибки -- это весьма действительное средство к
тому, чтобы сознать свои собственные; чтобы исправиться, нам
нужно зеркало.
Это правило применимо к стилю и к манере письма; кто
восхищается какой-либо новой глупостью, примененною в этой
области, вместо того, чтобы осудить ее, тот, наверное, сам ее
переймет. В Германии такие глупые приемы перенимаются очень
быстро; немцы вообще терпимы, -- их девиз -- "поочередно то
прощать, то просить прощения".
32) Благородный человек в юности верит, что важнейшие
отношения и вытекающие из них сношения людей между собой --
идейны, т. е. основаны на единстве характера, образа мыслей,
вкуса, духовных сил и т. д.; уже позже он узнает, что отношения
эти реальны, т. е. опираются на те или иные материальные
интересы, лежащие в основе почти всех сношений, большинство
людей и представить себе иных отношений не может. Вследствие
этого человека ценят по его должности, занятию, национальности,
по его семье, т. е. по положению и роли, предоставленной ему
житейской условностью; сообразно с этим его сортируют и
оценивают "по-фабричному". Напротив, то, что он за человек сам
по себе, по своим личным качествам -- на это смотрят лишь когда
это нужно, т. е. крайне редко, ибо в большинстве случаев для
людей выгоднее отстраняться от этого вопроса, игнорировать его.
Но чем больше внутренняя ценность человека, тем меньше нравится
ему такой порядок, и он постарается уйти из сферы его действия.
Порядок этот обусловлен тем, что в этом свете средства избежать
нужды и горя являются самым существенным, самым важным в жизни.
33) Как бумажные деньги обращаются вместо серебра, так в
жизни вместо истинного уважения и истинной дружбы курсируют
внешние их изъявления, по возможности ловкое подражание им
посредством слов и мимики. Правда, еще вопрос, существуют ли
люди, действительно их заслуживающие. Во всяком случае я
предпочту виляние честной собаки хвостом целой сотне подобных
изъявлений дружбы и уважения.
Истинная, подлинная дружба предполагает горячее, чисто
объективное, совершенно незаинтересованное участие в радостях и
горе друга, а это участие -- полное отождествление себя с ним.
Этому настолько противится эгоизм человеческой натуры, что
истинная дружба принадлежит к числу вещей, о которых, как о
морских змеях, мы не знаем, вымышлены ли они или существуют на
самом деле. Однако, встречаются иногда отношения, которые, хотя
и покоятся главным образом на различного рода скрытых
эгоистических мотивах, но все-таки содержат в себе крупицу
истинной, неподдельной дружбы, облагораживающей их настолько,
что в этом мире несовершенств они могут с некоторым правом
называться дружбой. Они резко выделяются над обыденными
отношениями, которые обыкновенно таковы, что с большинством
наших добрых знакомых мы перестали бы разговаривать, если бы
услышали, как они отзываются о нас за глаза.
Лучшее -- после случаев, когда требуются серьезная помощь
и значительные жертвы, -- средство испытать верность друга
представляется в тот момент, когда рассказываешь ему о
несчастии, только что поразившем нас. Или на его лице отразится
истинное, глубокое огорчение, или же невозмутимое спокойствие
его лица, а то и мелькнувшее на нем постороннее выражение
подтвердят известное изречение Ларошфуко: "в несчастьи наших
лучших друзей мы всегда находим что-нибудь такое, что нам не
неприятно". Обычные, "так называемые" друзья еле могут подавить
в таких случаях легкую довольную улыбку. -- Очень немногое
может столь безошибочно привести людей в хорошее настроение,
как рассказ о значительном несчастии, недавно нас постигшем,
или откровенное признание в какой-либо личной слабости. --
Характерно!
Как ни трудно в этом признаться, но разлука, долгое
отсутствие наносят ущерб всякой дружбе. Люди, которых мы не
видим, будь это хоть ближайшие друзья, "высыхают" с течением
лет в нашей памяти в абстрактные понятия, в силу чего наше
участие к ним все более и более становится только рассудочным,
длящимся лишь в силу привычки; участие живое и глубокое
остается на долю тех, кто у нас перед глазами, хотя бы то были
любимые животные. Настолько подчинен человек внешним чувствам!
Здесь оправдываются слова Гете (Tasso 4, с.4):
"Настоящее -- могущественное божество".
Друзья дома большею частью вполне заслуживают свое
название, так как они действительно больше привязаны к дому,
нежели к хозяину, в этом отношении они больше похожи на кошек,
чем на собак.
Искренно друзья только называют себя друзьями; враги же
искренни и на деле; поэтому их хулу следует использовать в
целях самопознания, так как мы принимаем горькое лекарство.
Будто так трудно найти друга в нужде? Наоборот: едва мы
успели подружиться с кем-нибудь, он тотчас же оказывается в
нужде и уже целится перезанять у нас.
34) Как наивен тот, кто мнит, будто выказать ум и
предрассудок -- это хорошее средство к тому, чтобы нравиться в
обществе. Напротив, в подавляющем большинстве людей эти
свойства возбуждают только ненависть и злобу, тем более
горькую, что они не дерзают открыто указать на ее причину,
которую они стараются скрыть даже от самих себя. Происходит это
следующим образом. Если кто-либо замечает и чувствует
значительное духовное превосходство в том, с кем он
разговаривает, то он делает про себя и не вполне сознательно
вывод, что его собеседник в такой же мере заметил и ощутил
ограниченность его ума. Это предположение вызывает в нем
горькую злобу и ненависть (см. Мир как воля и представление, т.
II, цитированные слова д-ра Джонсона и Мерка -- друг юности
Гете). Грациан справедливо заметил (oraculo manual у arte
prudencia 240): "единственное средство достичь полного
спокойствия -- это облечься в шкуру скромнейшего животного".
Выказывать свой ум и разум -- это значит косвенным образом
подчеркивать неспособность и тупоумие других. К тому же пошлая
