интересно.
- Превратиться из отражения в Первичного Жоржа ты, как не
крути, не можешь. Что можешь, так это стать из кривого зеркала
- прямым и хоть не преломлять окружающее, а воспринимать его
таким, как есть. Если правда про ад и рай, то, значит, чем
преломленней - тем хуже, а прямой мир - это кайф из кайфов. Но
тут Жорж мне ничего не обещал, и, видимо, прав Фришберг, что
про награду и наказание в следующих жизнях - это воспитательные
сказки для младшего обслуживающего персонала. Пусть будет
достаточной наградой и то, что ты приближаешься к истине, к
истинному пониманию вещей. Может быть, в прямых зеркалах Жорж
отражается постоянно, тогда это и есть долгожданная жизнь
вечная, независимая от прихоти: взглянет - не взглянет...
- А теперь, если заменить "Жорж" на "Кришна", то получится
именно то, во что ты веришь?
- Да, пожалуй, - усмехнулся Сид. - Что-то Сани долго нет.
- А он уже здесь, - подошел Фришберг, и Кошерский в
очередной раз подумал про "вспомни о дураке". - Значит, я очень
извиняюсь и сваливаю. Приятелю своему я позвонил, он ждет вас
через час. Сид, ты проводишь Олега к Коляну Ржевскому?
- К кому?! - Сид не смог скрыть удивления. Вот так
богослов! Но он быстро взял себя в руки и ответил просто: -
Конечно, провожу, о чем разговор. Кошерский, не сомневаюсь, что
тебе будет интересно. Он, правда, несколько странный, этот
Колян...
- Ну, знаешь! Как там у любимого Олегом фольклорного
героя? "Истинно, истинно говорю тебе, жираф в среде верблюдов
слывет уродом, но уродливы верблюды, а жираф - красив".
Точность цитаты не гарантирую. Кажется, Евангелие от Иакова, но
и в этом не ручаюсь.
- Действительно оно. Но, ох, не доверяю я этим
неканоническим писаниям: "Завещание Аарона", "Страдания
Иеремии", "Евангелие от Иакова"...
- Эх, Олежек, я и каноническим-то не доверяю. Хотя тут,
действительно, много путаного. Взять хотя бы ту "блудницу
именем Эсфирь", которая "вопрошала его: "Равви, дозволительно ли
иметь детей?" И ответ его какой-то не по теме, и у блудниц,
по-моему, проблемы обратные... - и Фришберг прощально кивнул.
Уже в спину ему послал Олег свою запоздалую фразу:
- Ну, это-то несложно объяснить...
Глава 10
Девочка красивая
Лежит в кустах нагой.
Другой бы изнасиловал,
А я лишь пну ногой.
О.Григорьев
- Ну, это-то несложно объяснить, - пожал плечами Шимон,
выслушав рассказ Якова об очередных знамениях, чудесах, якобы
совершающихся с его братцем. - Голубь к нему подлетел в надежде
получить какую-нибудь еду. Он же не знал, с кем имеет дело. А
голуби тут вообще наглые. Собака зарычала тоже не от содержания
его слов, а потому что он, когда говорит, постоянно размахивает
руками. Тут не только собака испугается. Ну, а что этот
склеротик Мойша оговорился и вместо "Йошуа Назир" сказал ему
"Йошуа Навин", так даже не считая того, что он выжил из ума уже
тогда, когда мы с тобой еще не родились, но это же так
естественно - оговориться и вместо незнакомого имени произнести
привычное, да к тому же созвучное.
- Ну вот, - мотнул головой Яков якобы разочарованно, а на
самом деле радостно и злорадно. - А он говорит, это все - Бог.
- Он много что говорит. И имей в виду, то, что он
последние дни расхаживает по домам, рассказывает всем о своем
мессианстве и распевает кому и где ни попадя имя Божье, еще
может ему аукнуться.
Тут Яков согласиться не мог. Ему нравилось ходить в гости
вместе с Бар-Йосефом и слушать его рассказы, из которых он
пусть и много не понимал, но старался побольше запомнить. Хотя
бы для того, чтобы пересказать потом Шимону с Борухом и вместе
посмеяться. К тому же в гостях обычно угощали. Святой почти
всегда отказывался: даже в домах правоверных он не был
застрахован от того, что при готовке в еду попала крошка
закваски или капелька крови. Меньшой был куда менее разборчив,
тем более, что со всеми братовыми постами и ограничениями он
ходил вечно голодный. А некоторых слушателей было и просто
интересно понаблюдать. Вот и вчера...
- Вчера мы были со Святым у этой шлюшки Эстер. - Шимон
прекрасно знал Эстер. Она жила неподалеку и вряд ли была
распутнее других, скорее как раз наоборот. Но именно это,
наверное, и заставило многих злословить. Часто Шимона даже
забавляло, как мужики, которым не удалось переспать с женщиной,
торопятся прокричать на всех углах, что она проститутка. Кого
из хорошеньких обитательниц Иудейки миновала подобная участь?
Разве что Хаву Яффу, потому что за нее Борух может пересчитать
ребра. Ну, так ее именуют стервой и на греческий лад Мегерой.
Но в Якове говорила даже не собственная обида - он просто
повторял чьи-то слова. - Вот. Святой пел, как всегда, что-то,
рассказывал.
- Он разве и среди женщин проповедует?
- Он говорит, что для него нет различия между полами. -
Яков выжидающе посмотрел на слушателя, не отпустит ли он по
этому поводу какой-нибудь шутки, но Шимон молчал. - Ну, вот.
Рассказывает он что-то про закон, ругает фарисеев...
- Хвалит себя...
- Ну да.
- А бедненькая Эстер все это слушает?
- Сначала она спросила его: "Ты действительно святой?", а
потом постоянно перебивала вопросами: "А как тебе нравится мой
браслет?"... "А как тебе нравится моя новая прическа?"... "А
как тебе нравятся мои греческие сандалии?"
- Интересно, и что же он отвечал? - Яков сам хотел
рассказать всю историю от начала и до конца, да так еще, чтобы
получилось и интересно, и весело, как это получается у
старшего, когда он того хочет, но у него никак не выходило, и
Шимон вынужден был ему помогать после каждой фразы своим
следующим вопросом.
- Он отвечал, что нравятся. Про сандалии сказал что-то
вроде: "Не сандалии украшают ноги, а ноги - сандалии".
- Ого! Наш Святой, оказывается, способен еще и на
комплименты, да к тому же весьма скользкие.
- А когда он договорил, она вдруг потупилась, смотрит в
землю и спрашивает: "А как у вас насчет деторождения? Это
можно?"
Шимон так и покатился со смеху.
- А что же Святой?
- А он ей: "А что? Есть какие-нибудь предложения?" Ну, она
сразу покраснела, смутилась. Вот. А Святой потом всю ночь по
кровати метался, - злорадно заключил свое повествование
"Меньшой", очень довольный, что ему удалось рассказать смешную
историю, и, значит, врет Йошка - никакой он не косноязычный.
А Шимон все веселился:
- Ай да Эстер! Ай да Эстер!
- Представляешь, вот ведь шлюха! Так открыто себя
предлагать... - Яков понял, что сказал что-то не то. Так, как
сейчас Шимон, последний раз смотрел на него Бар-Йосеф, когда
Меньшой спросил, был ли Адам евреем.
- Да ты что, серьезно? - Оказывается, он не с чужих слов
повторял, а сам делал выводы! От силы- на пару с братцем, таким
же большим знатоком женщин. - Да она же просто над ним
издевалась!
- Ты думаешь? - недоверчиво переспросил Яков. Он даже
несколько расстроился, но потом прикинул, что история все равно
ему удалась, да и Святой выглядит в ней еще глупее, что ни
говори.
Глава 11
Выпьем за Бога, за меня,
за Отечество!
Любимый тост Петра I
Что ни говори, а этот Фришберг - это же просто какой-то
идиот! Олег сидел, развалившись в кресле, ругал про себя
затащившего его сюда Саню и разглядывал сидящего напротив
"богослова" с желтым нервным лицом. На поверку этот "богослов"
оказался заурядным славянофильствующим студентом, кричащим про
православие, но мало в нем смыслящим, да к тому же еще и
антисемитом. Но, хотя в его деле этот Колян пригодиться и не
мог, Кошерский, раз уж пришел, не спешил ретироваться, так как
сам по себе этот тип и впрямь, Сид прав, был довольно
интересен.
Коля Водомесов с ранних лет проявлял большие способности.
Придя в первый класс, он не только читал и писал, но владел с
равным успехом и старой дореволюционной орфографией. Дед
постарался. От него же первого Коля услыхал, что дедушка Ленин
не такой уж был добрый, а дяденька царь - не такой уж и злой.
Колины родители ругались со стариком, объясняли, какими
неприятностями может аукнуться любая фраза мальчишки, брошенная
тем на уроке. Но старый маразматик не слышал или не понимал, а
может быть, только делал вид, что не слышит и не понимает.
Впрочем, по-советски умный ребенок уже соображал, где можно
болтать, а где нет, тем более, что как царь, так и Ленин были
ему мало интересны. Вот то ли дело мушкетеры, прекрасные дамы,
красивые одежды, красивые лошади... Водомесов был прирожденным
художником и подходил ко всему с меркой эстетизма, хотя и не
знал еще этого слова. Рисунки его выставлялись в доме пионеров,
а однажды пришел какой-то дяденька и пригласил его в изостудию
при Академии художеств. Коля отказался: и ездить далеко, и
математикой надо заниматься, а то двойки сыплются. Настоящей же
причиной, которую, может быть, не осознал он и сам, явилось то,
что дяденька из Академии был на редкость некрасивым: с
маленькими глазками и плоским носом... Классе в пятом Коля
попал на выставку гусарских костюмов, и мушкетеры были забыты.
Разве может сравниться похожий на простыню плащ с этими чудными
ментиками и доломанами, расшитыми шнурками и украшенными
аксельбантами?! Потом была еще выставка карет, и Коля стал
монархистом. Он перечитал горы литературы, относящейся к
дооктябрьскому периоду. И если в превосходстве русского мундира
над наполеоновским он усмотрел причину поражения французов в
1812 году, то победу красных оборванцев он мог объяснить только
как победу носорога над Сократом... А картины получались
почему-то все хуже и хуже. Всю технику, которую мог ему дать
Дом пионеров, он уже получил, а без новых навыков не шло и
дальнейшего прогресса. Все уроки он, глядя на доску, выводил в
тетради гусарские профили и накладывал тени на шары и кубы, но
чувствовал сам, как то главное, что должно быть в художнике -
свое особое видение - уходит, теряется. Он вспомнил, как
записывал когда-то на магнитофон с одноклассником Саней
Фришбергом "Симфонию бьющейся посуды": раздается тонкий всхлип
рюмки, потом глухой - тарелки, потом резкий - поллитровой
банки, то наслаиваясь по двое, по трое, то поочередно, и как
утешал себя после отцовских побоев тем, что искусство требует
жертв; вспоминал, как увлекся одно время рисованием шаржей, но
не на лица, а на предметы - столы, стулья, утрируя в них все
нелепое и некрасивое... А теперь стоило ему взяться за
карандаш, и, даже не глядя, он выводил только идеальный
греческий профиль в кивере и с эполетом. Классу к девятому
Колян, получивший уже к тому моменту за пристрастие к царской
армии кличку "поручик Ржевский", стал совершенно несносен:
талант исчез окончательно, зато сопутствующие ему странности
укрепились и расцвели в полную силу. Но однажды Водомесов
сделал открытие. Вернее, то, что он открыл, ему было, конечно,
известно и раньше, всегда было известно, но как что-то
отвлеченное. Теперь же тот простой факт, что православные иконы
пишутся по строгому канону и никакой отсебятины не терпят,
приобрел для "Ржевского" особый смысл. Так Колян нашел,
наконец, применение своему безглазому изобразительному ремеслу.
Когда же на выпускном вечере он увидал, как эта еврейская
обезьяна Фришберг целуется с девчонкой, за которой он,
Водомесов, безрезультатно ухаживал весь год, тут к Колиным
православию и монархизму присоединилась и народность.
