ваемого замка. Тишина. Не слышал он, что ли? Нет, это уж вряд ли. Мой
трезвон поднял бы и мертвого. Значит, его не было, но как же? Мы же до-
говорились! Если бы ему потребовалось куда-то срочно выйти, он наверняка
бы оставил записку. Я пошарил вокруг глазами - ничего! Никаких знаков...
Вот это действительно сюрприз.
Обескураженный, я спустился к девушкам.
Макса не было.
Я, понимаете ли, доставил ему на дом стог сена и лужайку, почти мате-
риализовал преследующий его сон, осуществил мечту идиота - а теперь и
сам не был уверен, что не сплю. Неловко было смотреть на девушек, у ко-
торых даже тюльпаны в руках как-то сразу пожухли и стали склоняться до-
лу, увядая прямо на глазах.
Где же ты, негодник?
Скорей всего, ненадолго выскочил за хлебом или пивом, пытался я
объясниться, или чтоб с кем-нибудь встретиться по делу, а потом снова
вернуться. Он ведь знал, что я его тут дожидаюсь. Просто нужно немного
подождать. Совсем чуть-чуть! Он будет возвращаться и увидит... увидит...
как во сне, как во многих своих самых заветных, самых волнующих снах.
Впрочем, ничего другого нам и не оставалось. Только ждать, ждать и
ждать. Из крошечной беседки на детской площадке, пустынной в этот суб-
ботний июньский вечер, хорошо просматривался подъезд Макса. В конце кон-
цов, никуда не денется.
Я предложил откупорить шампанское, предусмотрительно захваченное с
собой (представляю, как бы засуетился Макс, - не пивом же угощать деву-
шек!), и выпить за встречу. Не сидеть же просто так, в ожидании у моря
погоды. Пусть Макс отлучается себе на здоровье, а мы пока выпьем. И бе-
седка такая уютная, незагаженная, среди сильно разросшихся, затеняющих
ее кустов сирени, увы, уже отцветшей. А все-таки приятно встретиться
после стольких лет, нет разве?
Неправильно, что мы так редко видимся. Несправедливо!
Мы сделали по глотку (Ирина, помнится, любила именно такое, полуслад-
кое) - прямо из горлышка, как в старину. Мы вспомнили стог, лужайку, не-
бо, звезды, непаханую борозду и желтеющую ниву, шебуршание мышей и запах
осени, песни под гитару и вкус печеной картошки, мы глотнули еще раз и
другой - с полным доверием и симпатией друг к другу, и тогда я решил
все-таки еще раз подняться к Максу.
Макс, сказал я сквозь обитую дерматином дверь, негромко, но тщательно
выговаривая каждое слово. Макс, сказал я с глубокой горечью, прошу тебя,
Макс, не делай глупостей! Мы же взрослые люди, Макс, ты сам потом будешь
раскаиваться и рвать на себе последние волосы, слышишь?
Я уперся лбом в прохладный дерматин и от обиды готов был распла-
каться, как маленький мальчик. В самом деле, для кого я старался? Макс,
урод, сказал я с выстраданным чувством, это неприлично, друзья так не
поступают! Ладно, Макс, пошутил - и будет. Мы тебе сюрприз, ты нам, твоя
взяла, открывай, скотина! Я двинул ногой в дверь - со злостью, но не
очень сильно, чтобы не будоражить соседей. Макс, будь мужчиной, я тебя
умоляю! Слышишь?..
Девушки преданно ждали меня в беседке. На одном из столбиков было на-
искось вырезано перочинным ножиком: "Валя+Петя= ". Чему это равнялось,
видимо, то ли не уместилось, то ли резчик, не обделенный эстетическим
чувством, нарочно умолчал. Для многозначительности.
И шампанского осталось на донышке.
Мы все-таки еще сидели, ожидая Макса и вспоминая разные забавные слу-
чаи из нашего общего прошлого, мы долго сидели, все еще не теряя надеж-
ды, пока не стало смеркаться. В доме один за другим загорались огни, но
в окне Макса по-прежнему было беспросветно темно. Так мы и сидели рядыш-
ком, касаясь друг друга плечами, девушки и я, в наивном ожидании этого
старого перечника Макса, преуспевающего менеджера и тихого пьяницы. И
все это время я чувствовал, что на нас смотрят, очень даже внимательно,
сквозь кусты сирени, сквозь сумрак, может, даже в бинокль. Что нас ви-
дят, как видит каждого из нас Господь Бог.
Только все напрасно.
А когда уходили, я напоследок быстро обернулся и, кажется, успел за-
метить, как мелькнула в Максовом неосвещенном окне серая тень. И уже не
оглядываясь больше, из-за спины показал туда, в окно на шестом этаже,
кулак...
Эх ты!..
ПЕРЕУЛОК
1
На отца напали.
Факт сам по себе фантастический: отец - и что бы на него! Отец нас-
только всесилен и могущественен, что по отношению к нему невозможна ни-
какая агрессия. Он не то что неуязвим, но как бы по ту сторону. Ему не
надо защищаться, потому что на него не могут напасть. Всем известно, что
он - отец. Не имеет значения, что он щупленький и невысокого роста, по-
тому что на самом деле он - безмерный, как безмерно небо или океан.
Отец - это отец.
И на него напали.
Он появился совсем не такой, как обычно. Молчаливый, и руки подраги-
вают.
Непонятно, куда смотрит, и глаза грустные, задумчивые. Щупленький,
хотя и безмерный. Узкоплечий. Не Шварценеггер...
В соседнем переулке напали, где с одной стороны какой-то научно-исс-
ледовательский институт, а с другой - глухая бетонная стена хлебозавода.
Глухой такой, темный переулок, как и все прочие переулки.
Вечером лучше не ходить, особенно когда в институте кончается рабочий
день и гаснет свет.
Отец между тем всегда там ходил, возвращаясь с работы, и никого не
боялся, потому что отец и страх - несовместимо. Безмерность не знает
страха, потому что сама может внушать его. Отец ходил, и никогда ничего,
а тут...
Он даже и не поздно шел, и еще не совсем темно было. Два парня
навстречу, спокойно, мирно, и вдруг - ногой. С раскрута. Без предупреж-
дения. В полном молчании. И второй - тоже ногой. Прямо. И тоже в полном
молчании, словно бы они оба, здоровые такие, - немые. Оттого что молча -
еще неожиданней.
Вдвоем - на одного.
На отца!
Только не на того напали. От одного удара отец уклонился, по инерции
парня закрутило, а ногу второго он перехватил и вверх сильно дернул, от-
чего тот повалился, как столб, не ожидая такого отпора, а потом отец уже
побежал. Не очень быстро побежал, чтобы дыхание сохранить и успеть раз-
вернуться, если станут его догонять. Чтобы лицом к лицу.
С достоинством, хотя и побежал. Словно вовсе и не убегал, а просто
хотел выбраться на более оживленное место. Чтобы не забили насмерть (это
отца-то!) и к бетонной стене не прислонили.
Чтобы поближе к людям.
Он, может, даже вовсе и не бежал, а уходил, только быстрым шагом.
Трудно представить, как если бы лев убегал от зайца или морской свинки.
Или даже от двух морских свинок. Нет, отец просто шел быстрым шагом, не
оборачиваясь, спеша с работы домой, к ужину, а те вначале за ним погна-
лись, но потом почему-то передумали и отстали. Может, испугались отца.
Он уходил, а они за ним гнались и не догнали.
Он боком немного удалялся, а они все отставали и отставали.
Может, тот, кого отец так ловко свалил, травмировался, а может, сооб-
разили, что лучше не связываться, потому что не просто же так все неу-
дачно у них вышло и отец исчезает, оставляя им фунт презрения. Даже не
оглядывается.
Брезгливо не смотрит в их сторону.
Такой он был - отец! И что с того, что у него руки нервно потом под-
рагивали, а возле правого глаза жилка пульсировала, и взгляд печальный и
задумчивый, и сам, щупленький, ссутулился...
Пусть знают!
2 Потом сыновья просят, умоляют отца еще раз показать, как все было.
Как он здорово тех... Парни, значит, стояли или, верней, шли навстречу.
Один, значит, ногой, с раскрутом, а другой, без раскрута, прямой от се-
бя... Так, да?
Отец расставляет обоих, старшего и младшего: он как бы движется по
тротуару навстречу этим крутым, в джинсе, и они ему навстречу, совсем
уже близко, почти рядом, и тут один из них (старший) делает типа фуэте -
довольно высоко, но медленно задирает ногу (правую) и как бы касается
отца. Верней, чуть не касается, потому что отец ловко успевает укло-
ниться, и пока старший вертится, одновременно балансируя, чтобы удержать
равновесие, отец демонстрирует уход-уклон от удара младшего (согнутой в
колене ногой от себя), ногу подхватывает и рывком поднимает...
Толчок.
Младший тяжело валится на крестец (больно), но на лице у него не
столько боль, сколько восхищение.
Конечно, все замедленно, все не по-настоящему, хотя и очень похоже,
все с улыбкой, и если младшенький слегка ушибает себе крестец, то это
еще раз подтверждает отцовскую бойцовскую сноровку.
Молодчина батя!
Вроде как из безмерности, из разверзшихся небес грянула молния - и
повергла.
Справедливость восстановлена... Правда, не совсем молния. Но ведь -
победа.
По-бе-да!
Иногда они меняются местами, и тогда уже кто-нибудь из сыновей, стар-
ший или младший, выступает в роли как бы ничего не подозревающего отца,
идущего по пустынному переулку, а отец становится одним из тех парней,
что на него напали, и вся сценка разыгрывается с самого начала. Каждое
движение повторяется вновь и вновь, словно они пытаются постичь некий
тайный смысл.
Вернее, смысл всей этой невозможной, немыслимой, фантастической ситу-
ации.
Дело в том, что все произошло очень быстро и неожиданно, объясняет
отец, он даже не успел испугаться и действовал абсолютно бессознательно,
подчиняясь инстинкту самосохранения. Либо пан, либо пропал... И те пар-
ни, конечно, тоже не ожидали, что все получится вовсе не так, как они
задумали или предполагали, - ведь отец был один и с виду щупленький, к
тому же и немолодой.
Откуда им было знать, что это - отец?
Почему-то сыновьям хочется еще и еще раз проиграть всю ситуацию: что-
бы отец шел и они ему навстречу... А вдруг что-нибудь похожее? Ведь
всегда что-то происходит, и если уж с отцом, то с ними и подавно. Никог-
да нельзя знать наверняка, что тебя ждет.
И никто не знает.
3 И вот наступает вечер, ноябрьский, темный, тревожный, а отца все
нет и нет (где-то задерживается), и мать посылает сыновей, старшенького
и младшенького, встретить его, потому что наверняка тот будет возвра-
щаться своим любимым переулком, несмотря на темень и недавний неприятный
случай.
Отец полагает, что раз уже было, то больше никогда не повторится -
мол, в одно место два раза не стреляют.
Может, так и есть, но спокойней, если все-таки ребята сходят и подож-
дут его там, в переулке, а потом вместе вернутся. Парни оба крепкие, на-
качанные, что старший, что младший, пусть сходят. А если отец вдруг ре-
шит пойти кружным, более длинным путем - по освещенной улице, то они
просто разминутся, и все.
Не потеряются...
Переулок и впрямь малопривлекательный - темный, пустынный: с одной
стороны тоскливая бетонная стена хлебозавода с натянутой поверх нее ко-
лючей проволокой, с другой - уже погасшие окна научно-исследовательского
института. Глухое такое место, неприятное, где если ходить, то только
днем и по рабочим дням, когда люди. А так никто ничего не услышит и не
увидит.
Братья стоят в темноте, лишь чуть-чуть прореженной одиноким фонарем
возле входа в институт. Они ждут. Раньше отец их опекал, раньше он был
защитой и подмогой, а теперь они сами готовы грудью встать за него, они
выше и сильнее (хотя отец все равно отец), они чувствуют свою мощь...
Мышцы их, накачанные регулярными упражнениями, отжимами и гирями,
тоскуют под одеждой, томятся по напряжению и действию. Отвага чуть кру-
жит голову. Им спокойно в этом переулке, где всего несколько месяцев на-
зад их отец так классно обставил двух негодяев. Правда, в последний миг
он все-таки побежал, а бегущий человек - почти побежденный человек. Че-
ловек испугавшийся.
На самом деле ему надо было подскочить к упавшему и пнуть того тупым
носком тяжелого ботинка, а потом уже расправиться с другим. Последнее
