Ты что, в святые записался?
- Нам, подкидышам, нельзя на чужепланетницах жениться, - тихо ответил
Юрик.
- Чудило, никто тебя в загс не гонит! Ведь и помимо загса можно...
- Фима, я не предатель, не мошенник, не инсинуатор, не
христопродавец, не блудень! Я не могу изменничать своей невесте.
- Так женись на ней! Чего же проще!
- Но она - не здесь. Я ее на Куме, как это у вас говорится,
засковородил.
- Юрка, ты в своем уме?! Как ты мог на Куме девушку захороводить,
ежели ты почти с пеленок на Земле околачиваешься?!
- Фима, раскроюсь тебе.... Когда мне пятнадцать лет звякнуло, я
заимел право летать на родную Куму. Мне тогда особые таблетки прислали. Я
там много времени прохлаждаюсь. Поэтому и с русским языком у меня
торможенье; то я на Земле по-землянски говорю, то на Куме, покуманийски, -
а в голове паутина получается.
Признание моего друга ошеломило меня. Ведь вся его жизнь шла у меня
на виду, и мне было известно, что за все годы нашего знакомства он никуда
далеко из Питера не отлучался. В то же время я знал, что он не способен на
преднамеренную ложь. Но если он верит в это раздвоение своего бытия -
значит, он болен психически...
- Не бойся, я на все проценты психонормальный, - словно угадав мои
мысли, продолжил разговор Юрий. - Мне давно надо было вскрыть перед тобой
эту секретную тайну. Но один наш мудрец так высказался: "Если твоя правда
похожа на ложь - молчи, дабы не прослыть лжецом". Я боялся, что ты мне не
поверишь. А с другой стороны, боялся, что поверишь - и тогда с умя
спятишься.
- Не бойся, куманек, ум у меня прочный, - резонно возразил я. - Но
объясни мне, как ты ухитряешься незаметно с Земли ускользать в эти свои
космические самоволки?
- Для ускользновений я пользуюсь законом сгущенного времени. Заглотаю
особенную таблетку - и мое десятиминутное отсутствие на Земле равняется
моему двухмесячному пребыванию в космосе и на Куме. Веруешь мне?
- Верю, Юрочка. Но верю умом, а не воображением.
- Фима, тебе надо побольше фантастики читать. Фантасты уже научились
и останавливать время, и удлинять его, и укорачивать, и скособочивать, и
спрессовывать, и расфасовывать...
- Повторяю, Юрик: я тебе верю, - прервал я словоохотливого
иномирянина. - Но ты фантастикой мне голову не задуривай! Не забывай, что
я тружусь в серьезном научном институте, и там у нас - никакой фантастики,
там у нас - реальная забота об улучшении быта трудящихся!.. Кстати, как на
твоей Куме с зарплатой дела обстоят? Деньги-то у вас существуют?
- Существуют, - ответил инопланетчик. - Но деньги у нас устные.
- То есть как это "устные"? - удивился я.
- А так. Никаких банкнотов, никаких монет. В конце суртуга, то есть
месяца, к каждому турутаму, то есть работающему, подходит тумпрон, то есть
бухгалтер, и сообщает, сколько Тот заработал бутумов, то есть денежных
единиц. Турутам прочно и точно запоминает сумму и тратит ее в магазинах по
своему усмотрению. Он выбирает себе вещи, продукты, а продавец каждый раз
говорит ему: "Вы истратили столько-то". А он продавцу отвечает: "Учту и
вычту".
- Ну, Юрка, вот это уже какая-то бредовая фантастика началась. В
сгущенное твое время я поверил, а в устные деньги - не могу. Ведь при
такой финансовой системе все магазины и универмаги за один день прогорят.
- Нет, Фимушка, на Куме у нас пожаров не наблюдается. Положа руку на
солнце, скажу тебе, что не лгу! Я - не врун, не лгун, не вральщик, не
обмаиник!.. И ты своими зрачками можешь в этом убедиться. Вообще-то
посторонних пассажиров брать на звездолеты не полагается, но насчет тебя я
договорюсь. Ведь ты - мой ангел-спаситель!.. На Земле никто и не заметит
твоего неприсутствия, так что никакого прогула не будет. А на Куме тебя
встретят дружеским гимном!
- Так у вас там тоже музыка есть? - огорченно спросил я.
- Есть! - радостно воскликнул иномирянин. - И такая звучимость, что
хоть святых в дом приноси, как у вас говорится.
- Нет, Юрик, на Куму к тебе в гости я не полечу, - твердо ответил я.
- Ты ведь знаешь, какое у меня отношение к музыке... Мне бы на
какой-нибудь тихой планете побывать, отдохнуть от земного шума.
Хотел бы один я дожить на планете,
Где нет ни роялей, ни джазов, ни ВИА,
Где нет никаких сослуживцев и сплетен,
Где ждет меня уединенная вилла!
И тут мой друг признался, что на полпути между Землей и Кумой имеется
планета, на которой сейчас обитает лишь один ученый - куманиапин. Однако
никаких вилл и коттеджей там нет. Там есть здание бывшей тюрьмы,
переоборудованное в научный центр по изучению одиночества. В том здании
идеальная тишина, а кругом - джунгли, в них звери беспощадные. Для
колонизации та планета непригодна. Тюрьма же была воздвигнута специальной
технической экспедицией по приказу судебной комиссии. В эпоху жестокого
средневековья туда ссылали тяжелейших преступников. Посадят их в старинный
звездолет тихолетный - и везут туда, и рассаживают по звуконепроницаемым
камерам.
- Юрик мне бы такое наказание со строгой звукоизоляцией! Мне бы такое
средневековье! А как та планетка называется?
В ответ Юрий певуче и невнятно произнес какое-то длинное слово.
- Как? Как? - переспросил я.
- Ну, это, если перевести, у нас так одна богиня судебная зовется -
вроде вашей Фемиды. И планету так окрестили.
- А большие сроки тем уголовникам давали?
- Очень громоздкие! Даже до трех месяцев, если на земное время
пересчитать. Были случаи схождения с ума, были случаи погибельного
бегства. Слава богу, что все это - древняя история.
- Дальше, дальше рассказывай, - потребовал я.
- Когда тюрьму отменили, туда, на Фемиду, отбыла специальная бригада
от Академии Всех Наук и организовала там филиал куманианского института по
изучению одиночества. И назвали это так: Храм Одиночества. В погоне за
одиночеством, чтобы сотворить ценные рефераты на эту тему, на Фемиду
хлынули ученые - одиночествоведы, они по четверо в каждой камере
угнездились.
- Не очень одинокое одиночество, - съехидничал я. На ушибах - учатся,
- продолжал Юрик. - Такое перевыполнение было признано антинаучным, и
ввели новое правило: в Храме Одиночества для полного освоения одиночества
имеет право обитать только один научный работник. Сейчас там работает над
диссертацией один известный одиночествовед, но на Куме летают слухи, что
скоро тема будет закрыта и после него на Фемиду никого не пошлют.
- Значит, опустеет этот райский уголок! Вот бы мне туда!
- Не шутействуй, Фима! Ведь Фемида - самое страшное место во всей
Вселенной! Тогда на этом и кончился наш разговор. Я его отлично запомнил.
6. Я О СЕБЕ
Однако что же это о себе я помалкиваю?
Есть и для скромности предел,
Не скромничай до одури, -
Иначе будешь не у дел,
Зачислен будешь в лодыри.
Я рос в шумно-культурной семье. Отец и мать - пианисты. Туше у отца
очень сильное. До ухода на пенсию он вел музыкальные кружки в различных
клубах, а днем упражнялся на рояле дома; мать, наоборот, днем преподавала
музыку в школе, а домашний инструмент использовала по вечерам,
совершенствуя стиль игры. Мало того, в квартире нашей обитает тетя Рита,
по специальности - дура. Это было ее амплуа, она на эстраде изображала
этакую симпатичную дурочку. Партнер задавал ей вопросы, а она в ответ
хохотала глуповатым смехом и заражала публику неподкупным весельем. То был
ее коронный номер. Дома она, чтобы не утерять квалификации, ежедневно
упражняется в смехе - даже выйдя на пенсию.
Родители намеревались пустить меня по звуковому руслу, но вскоре
убедились, что музыкальным слухом я не обладаю. Иногда мне хотелось, чтобы
у меня вообще слух отсутствовал, - так нервировал меня шум домашний.
Помню, когда я учился во втором классе, во время медосмотра врач спросил
меня, нет ли жалоб на здоровье. Я ответил, что есть жалобы на уши: нельзя
ли меня как-нибудь оглушить медицинским способом? Медик рассердился,
сказал, что такие шутки неуместны.
К музыке у меня особое отношение, да и вообще ко всякому шуму. Думаю,
тут трусость виновата. Когда мне было шесть лет, родители снимали дачу в
поселке Мухино. Там в роще стояло полуразрушенное каменное строение -
Барский дворец, как именовали его местные жители. Все родители-дачники
запрещали своим детям ходить туда; говорили, что там опасно. Но именно в
такие запретные места и тянет мальчишек. Однажды мой двоюродный братец
Женька, которому было уже одиннадцать лет, милостиво пригласил меня
побывать с ним в Барском дворце. И вот по выщербленным ступеням вошли мы в
бельэтаж, в небольшой зал. Пол там был завален битыми кирпичами, пахло
плесенью. Часть сводчатого потолка отсутствовала, и в большущую дыру виден
был второй этаж. Уцелевшая часть свода нависала над нами. Казалось, что
она вот-вот на нас обрушится. Я встал у окна, чтобы сразу сигануть в
оконный проем, когда начнется обвал. Женька догадался, что мне боязно, и
молвил презрительно:
- Эх, Фимка, да ты трусяга!
Осенью того же года, когда родители со мной вернулись в город, я
однажды, набегавшись во дворе, уснул на кушетке возле рояля. Мне
приснилось, что я опять в Барском дворце и надо мной нависает кирпичный
свод. И вдруг послышался грохот. Я проснулся от страха, - а это,
оказывается, отец присел к роялю и начал наигрывать что-то очень громкое,
только и всего. Но с этого дня я невзлюбил всякую музыку. Правда, меня и
прежде к ней не тянуло - но теперь она стала вызывать во мне какой-то
подсознательный страх.
При всем моем особом отношении к музыке родителей своих я люблю. Они
люди добрые. Добрые к людям, добрые к животным. В те годы они частенько
приводили с улицы бродячих собак, приносили бездомных кошек. Но животные у
нас долго не задерживались - из-за музыкального шума. Поживет-поживет у
нас какой-нибудь барбос, откормится, наберет нужный ему Вес, а потом -
выведет его отец на очередную прогулку, и драпанет пес без оглядки, в
надежде найти себе более тихую обитель. И кошки тоже не приживались.
Исключением был кот Серафим (сокращенно - Фимка). Тихий был, степенный,
воровал только в исключительных случаях. Музыки боялся, смеха тоже; как
тетя Рита начнет хохотать - он на постель или на диван прыгает, на спину
ложится и уши передними лапками зажимает. А из дома не убегал, хоть и имел
эту возможность; весной, в пору кошачьих свадеб, его во двор гулять
отпускали. Родители за верность дому очень его уважали, и меня из уважения
к нему тоже Серафимом назвали. Отец потом мне рассказывал, что когда он с
матерью пришел в загс меня регистрировать, то делопроизводительница
поначалу не хотела такое имя в метрику вписывать, потому как был некий
лжесвятой Серафим Саровский, которому царь Николай Второй
покровительствовал. Но отец ей толково объяснил, что мне в честь кота имя
дают, и тогда регистраторша сказала, что это вполне законно.
Этот кот памятен мне и тем, что благодаря ему я еще в ранние школьные
годы смог проявить свои изобретательские способности. Зная, что Фимка не
меньше меня страдает от шума, я, из чувства солидарности, решил облегчить
ему жизнь. Замерив длину его ног и туловища, я соорудил фанерную конуру;
изнутри, для звукоизоляции, я обил ее старым ватином и отчасти - мехом,
использовав для этого свою шапку-ушанку. Родители отнеслись к этому
отрицательно. К сожалению, и мой тезка - тоже. Он обходил стороной это
