горя. Она жила началом жизни, и ее пугало зрелище того, чем она заканчи-
вается. Она противилась идти. Тогда Зинаида Михайловна заставляла ее,
тянула насильно, - зачем? - Анука не понимала.
Она поняла через много лет, примерно тогда, когда сидела под переме-
нившейся в ее сознании люстрой в окружении совсем другого времени и
вспоминала пресненскую или арбатскую даль, даль, не существующую более,
оставшуюся в баснословной, отломившейся жизни, к которой, хоть это была
ее собственная жизнь, она не имела никакого отношения. Тогдаѕто Анука и
подумала, что мама показывала ей осколки, показывала и, сама того не по-
нимая, словно говорила:
"Вот, смотри, это мир, которого нет уже больше и сейчас, а уж потом и
подавно не будет, потому что если даже эта наша сегодняшняя жизнь и сос-
тарится, - она будет совершенно отличной от уничтоженной или самой по
себе разбившейся той, старинной, которую я, словно на совочке, подношу
тебе: смотри, вот осколки пролежавшей в земле сотни лет бутыли, которую
никогда больше не увидишь".
Наверное, поэтому, как только Анука под присмотром Тони смыла в душе-
вых номерах ненужное ей дачное лето, Зинаида Михайловна рассказала о
Рипсах: об Антонине Сергеевне, о муже ее - Борисе Львовиче, и о дочери
их и внучке - Ире и Аллочке Альских.
- Я с Альской теперь очень дружу. Она, правда, очень уж курит, но ни-
чего, ты можешь посидеть с Антониной Сергеевной и Борисом Львовичем. И
ты знаешь, он происходит от венгерских королей, их потомки когдаѕто по-
пали в Россию и тут объевреились, - так Альская говорит. А новая школа
твоя как раз по дороге, будешь мимо ходить.
Домик был двухэтажным, но вторым этажом оказывалась не длинная полно-
рядная линия окон, а маленький мезонин. Анука, возвращаясь с уроков, шла
мимо Рипсов и останавливалась, коѕгда ее, будто нарочно отслеживая, ок-
ликали из окна, чтобы сделать приятное, а именно, угостить пирожком. Ос-
танавливалась с портфелем и, радостно стесняясь и благодаря, встречалась
с вышедшей к ней на тротуар пожилой и красивой (до того красивой, что
казалась отъединенной своей красотою от всего на свете) дамой в буклях и
серьгах - Антониной Сергеевной Рипс - новой маминою знакомой. Когда Ан-
тонина Сергеевна переносила ногу через порог, а потом становилась на тот
самый асфальт, на котором стояла Анука, - это было не то чтобы неправдо-
подобно, но это выглядело странно, потому что она не вязалась ни с этим
асфальтом, ни с переулком, ни с чем вокруг.
Антонина Сергеевна приглашала зайти. Ануке зайти и правда очень хоте-
лось, и она заходила. От волнения, что она пользуется приглашением Рип-
сов без мамы - одна и сама по себе, - от этого волнения у нее в груди
разрастался круг, в котором немело, как при раскачивании на веревочных
дачных качелях.
Впервые они пришли сюда, в Афанасьевский переулок, в теплый, почти
еще летний денек, остановились у запертого парадного, выходившего на
тротуар, и Ануку чтоѕто удивило, но что, она не могла объяснить. Когда
потом она отдала себе отчет в том, что же было необычного в этой двери,
она поняла, что необычным была ее запертость: у когоѕто, не в Подмос-
ковье, а в городе, был дом со своим собственным входом.
Когда они позвонили, и много погодя дверь приотворилась, Анука увиде-
ла ту самую старую даму с высокой, спускавшейся на уши прической, остав-
лявлявшей на виду только мочки с покачивающимися витиеватыми серьгами;
она и приглашала Ануку потом заходить одну.
Узнав Зинаиду Михайловну с дочкой, Антонина Сергеевна молвила: "Захо-
дите" и, повернувшись, повела их по узкой и длинной, как линейка, прихо-
жей. Ануке показалось, что они еще не попали в дом, потому что справа
светлела высокая, до потолка, стеклянная стена, к которой прижимались,
по ту сторону, виноградные плети. Величавая спина Антонины Сергеевны по-
казалось Ануке негостеприимной, но Антонина Сергеевна просто не любила
рассупонивать в коридоре. Анука шла по напоминавшему дачную террасу, ко-
еѕгде в цветных стеклах, долгому проходу, оканчивавшемуся другою, тоже
входною дверью, над которой высилась дуга фрамуги с переборками в виде
лучей. Дверь эта стояла открытой во двор; там, на утоптанном земляном
полу играла тень листвы, - она все поглаживала и поглаживала бесшумными
своими пятнами гладко подметенный небольшой августовский дворик, ограни-
ченный с правой руки багровой кирпичной стеной, освещенной заходящим
солнцем. Когда парадную дверь, ту, в которую они вошли, открывали - по-
лучался сквозняк; попадая на него, хозяйка оттого и казалась нелюбезной,
что старалась поскорее впустить гостей.
Рядом с распахнутым во двор черным ходом темнели двери в жилую поло-
вину - в затененную полукомнатуѕполукухню с хрустальным сахарным коло-
кольчиком, горевшим над столом и день, и ночь. Дальше начинались уже
собственно апартаменты. Миновав полумрак кухни, Анука замерла, оторопев
от удивления - как это можно вот так запросто пересечь пространство, что
открылось ей с порога? Из дверного проема она увидела большую комнату с
навощенным вишневым полом, наступить на который казалось невозможней,
чем на поверхность озера.
Вдалеке комната выглядела солнечной, а у порога чуть сумеречной, как
бывает иногда с залами на первых этажах. Мебельный ансамбль, простирав-
шийся от ближних стен к дальним, околооконным (Анука сразу поэтому вос-
хитилась), был столь же бесполезен, сколь великолепен: эти длинные и,
такие же, как и полы, вишневые, по бокам поднимавшиеся вверх и нисходя-
щие к середине все ниже, буфеты и подстолья, предназначенные, как дога-
далась Анука, ни для чего иного, кроме как для того, чтобы быть устав-
ленными фарфоровыми статуэтками дам в кринолинах и кавалеров в чулках.
Они не могли помещаться ни в каких других пенатах или вообще быть гдеѕто
сработанными, но могли стоять здесь всегда, появившись одновременно со
стенами дома, как сами возникают скалы, огибающие залив, - скалы, кото-
рые всеѕтаки нерукотворны и сделаны из вещества природы.
За первой комнатой виднелась вторая, посветлей, оттого, наверное, что
была она не такая просторная и, как подумалось Ануке, несколько другая.
В чем другая, она пока не знала, но потом поняла: то была комната, на-
полненная сегодняшним временем, - там жили Ира и Аллочка Альские, дочь и
внучка Рипсов.
В этой первой комнате с неправдоподобным, как глубокое озеро, полом,
где под окнами леденели голубые квадраты, Анука увидела барона. Он не
был убитым, и он не лежал, а был склонен над размещенной то ли на спин-
ках стульев, то ли на верстаке лаковой поверхностью в виде полуовальной
столешницы - был склонен и напевал. Он выглядел тучным и, как говорила
бабушка про их дедушку, импозантным. В его руках с небольшими и выпуклы-
ми, как черепаховый панцирь, коричневатыми кистями, как бы вздутыми от
водянки, мелькала багряная круглая подушечка, пропитанная морилкой или
скипидаром, словом, чемѕто мебельным.
Борис Львович поздоровался грудным звучным голосом, и в тот же миг
Анука уже знала, что если даже она и понравится или уже понравилась
здесь, ей все равно никогда не иметь отношения ни к этим комнатам, ни к
Борису Львовичу и Антонине Сергеевне, ни ко всей той счастливой беско-
нечности, что называется их жизнью.
Борис Львович поздоровался очень живо и пристрастно и, как показалось
Ануке - именно и лично с ней, отчего у нее в груди разлилось, что онѕто
нравится ей ужасно!
- А что это? - спросила Анука, вставая рядом.
- Красное дерево. Это будет столом, сороконожкой. За такой могут сра-
зу садиться сорок человек. То что ты видишь - пока только часть. Вот
этой подушечкой надо сделать по каждому пятачку примерно тысячу поглажи-
ваний, и тогда можно будет сказать, что стол отполирован.
- Да, но это же долго!.. - тайно кокетничая, капризным голосом протя-
нула Анука.
- А мне по сердцу, я даже не замечаю, - ответил Борис Львович. - А ты
что любишь?
- Блинчики с вареньем.
- Да нет, что делать больше всего любишь?
- Майских жуков вечером ловить.
- Это да, - согласился Борис Львович.
Потом Анука увидела иссиняѕчерноволосую, черноглазую кудрявую девочку
немножко младше себя, Аллу Альскую, стремительно вбежавшую к ним изѕза
тех дверей, за которыми ее раньше не было, - Анука догадалась, что она
явилась, наверное, со внутреннего дворика. Хотя Анука и почуяла, что это
не оченьѕто интересно - ну что ж, она будет согласна с ней дружить...
Алла обрадовалась Ануке и тотчас ее приняла, но она была здесь дома, она
жила в этом вишневом наваждении, перемеженном синеѕголубыми тарелками с
гербами.
- Дедушка, ты не видел мой свитер? - гортанно спросила Алла.
- Да вот сам его жду!
- Ах, нет, дедушка, я ведь правда!
- Да говорю же: вот стою его жду - он тут проходил недавно и сказал,
что опять скоро будет...
"Как у них заведено!" - восхитилась шутке Анука и радостно позавидо-
вала Алле:
у нее самой ничего подобного с дедушкой не бывало.
Анука восхищалась и тем, что Антонина Сергеевна никогда не бывает
растрепана, и какѕто сказала об этом дома, ставя Рипс в пример, на что
Вера Эдуардовна, снисходительно улыбаясь и будто жалея Антонину Сергеев-
ну, возразила:
- Да у нее накладные волосы, еще бы ей не быть всегда причесанной, -
никакого труда в этом нет.
Она еще чтоѕто добавила, чтоѕто такое о возможной и даже, может быть,
обязательной лысости Антонины Сергеевны. Анука сконфузилась. Оттого что
она попала впросак, и это ее уязвило, ей ничего не оставалось, как назло
бабушке продолжать спорить, что не важна правда, а важен вид.
- Раз прическа из настоящих волос, так и что? - говорила она.
- Ну и настырничай себе, а я пойду дела делать, - ответила Вера Эду-
ардовна, поднимаясь, чтоб возвратиться на кухню.
Узнав правду, Анука стала смотреть на Антонину Сергеевну чутьѕчуть по
другому, но все равно чутьѕчуть, потому что и стать, и платья Антонины
Сергеевны, платья, каких не носят дома: с декольте, заложенным гипюром,
всегда препоясанные и обозначавшие такой переход от высокой груди к та-
лии, какого нельзя предположить у женщины столь пожилого возраста, тем-
ные платья с мыском на конце рукава, из под которого виднелись только
самые пальцы, - все это говорило о праве Антонины Сергеевны на что бы то
ни было, в том числе и на парик.
Рипсы не готовили. То есть каждый день ходили в "Прагу" за обедами.
Это тоже было предметом высокомерного снисхождения к их образу жизни со
стороны Веры Эдуардовны.
- Еще бы Антонине Сергеевне плохо выглядеть, - улыбаясь, говорила та.
- Она все только отдыхает.
В том, что Антонина Сергеевна не готовит, Анука убедилась однажды са-
ма. Мама делала примерку, а Антонина Сергеевна, показавшись на пороге в
обычном своем наряде с длинными бусами и с судками в руках, сказала:
- Борис Львович уходит в "Прагу". Зиночка, побудьте еще полчаса, мы и
на вас берем.
- Что вы, нетѕнет, - стушевалась мама.
- Вы раньше уйдете?
- Нет, просто неловко.
- Да что вы, Зиночка, полноте! Договорились, мы берем обед на шесте-
рых.
- Ах, нет! - продолжала стесняться мама.
- Да отчего же нет? Зиночка, соглашайтесь скорей, Борис Львович ухо-
дит.
- Ну только для Ануки... - неуверенно ответила она.
- Ну почему же только для Ануки, а для вас? Зиночка! А для вас?
- Да, да, спасибо, хорошо, и для меня.
Был бульон с пирожком и пожарские, гарнир же Антонина Сергеевна при-
готовила сама - подогрела зеленый горошек.
Тем не менее пирожок, которым Ануку угощали в окошко, был домашним и
с черникой. Какѕто раз, когда Анука опять шла из школы, за открытым
ставнем снова показалось прекрасное, немного насурмленное и чуть припуд-
ренное лицо Антонины Сергеевны, протягивавшей сладкое, а потом и сама
она вышла на сухое осеннее солнце. В этот миг их окликнули сверху певу-
