стоял турецкий диван с несколькими подушками. Мужчины сняли с Эвелин
бурнус, подали ей увесистую банку и сказали, что в ней -- мазь, которой
она должна натереть себе грудь, под мышками и в паху. Когда она сделала
это, они уложили ее на диван и связали лодыжки ног, а руки подняли за
голову и замотали концами шнуров, пришитых к изголовью дивана. В это время
в сарай вошел молодой индус, который что-то спросил у Нурахмад-хана.
Тот ответил, индус вышел и сразу же за стенкой раздался его зычный голос:
-- Только здесь! Белая, как снег женщина! Никем, кроме мужа, не тронутая!
Всего за четыре монеты! Только у нас! Белая и чистая, как снег женщина!
В помещении было душно, пахло притираниями. Эвелин чувствовала странное
возбуждение. Оно неуклонно нарастало в ней...
Острый аромат, исходивший от ее тела, щекотал ноздри и приятно кружил голову.
Нурахмад-хан и афганец сидели на корточках возле дивана и вполголоса
переговаривались. Эвелин спросила, что ей делать, но они ничего не ответили.
Она закрыла глаза и постаралась задремать, но мешало жужжанье летавших
вокруг нее мух. Чтобы отогнать их, она несколько раз дернулась всем телом.
Заметив это, Нурахмад-хан встал и взмахами рук прогнал назойливых мух.
Эвелин стало забавлять его отношение к ней. Он больше не прикасался к ее
телу. По-видимому, она недешево обошлась ему, теперь он дорожил ею. Она
вздохнула, вновь закрыла глаза и на этот раз погрузилась в дремоту.
Из сонного состояния ее вывели громкие крики зазывалы-индуса:
-- Нет, еще мало! Сколько вас сейчас? Пятнадцать? Двадцать? Позовите еще
других, своих друзей! Быстрее! И тогда мы сразу начнем!
Шум не смолкал. Нурахмад-хан встал и вышел. Его голос утонул в рокоте
собравшихся перед сараем, их крики стали угрожающими. С раскрасневшим
лицом Нурахмад-хан вернулся и бросил афганцу:
-- Надо начинать! Давай!
Они развязали ей ноги, широко раздвинули их, согнув в коленях, и снова
привязали к боковым валикам дивана. Затем они приподняли ее и вдвинули под
ягодицы большую подушку, после чего быстро скрылись.
Эвелин осталась одна. Она пошевелила привязанными ногами, чтобы ослабить
напряжение шнуров. До нее доносился шум возбужденных голосов мужчин,
собравшихся перед сараем.
Вдруг отдернулась занавеска и вошел один из них. Это был низенький желтолицый
китаец в синей одежде, с длинной черной косой. Он подошел к дивану и уставился
раскосыми глазами на обнаженную белую женщину, лежавшую перед ним с раскинутыми
ногами. Неловко, явно стесняясь, он потрогал пальцами соски ее грудей и
погладил по животу, потом двумя пальцами прикоснулся к сомкнутой интимной щели.
Зажмурившись от предвкушаемого удовольствия, он взобрался на диван и
выпростал из синих штанов свой член. Это был короткий, словно обрубленный
орган, неуклюже болтавшийся в полувозбужденном состоянии. Не теряя времени,
желтолицый оттянул трепещущие губы и вправил в них свой вялый пенис. В ту же
секунду китаец преобразился, его член стремительно налился и сделался
пружинистым, он легко проскользнул в Эвелин. Руки с длинными ногтями
вцепились в расставленные колени, китаец неистово мельтешил перед оказавшимся
в его распоряжением входом в белую женщину, погружаясь в нее до предела и тут
же отбрасываясь назад, чтобы совершить очередной выпад...
Эвелин ощущала приятные покалывания и пощипывания во всей внутренней поверхности
трамбуемой ниши, от них разливался неодолимый зуд желания завладеть укрепившимся
членом... Она принялась подавать свои бедра навстречу, чтобы пораньше начать
чувствовать в себе опьяняющую силу вторгающегося органа и попозже выпускать
его... Некоторое время они двигались вместе, словно единый механизм,
заведенный и настроенный на бешеную частоту необходимых каждому фрикций.
Но тут раздались крики снаружи:
-- Давай быстрее! Выходи!
-- Твое время закончилось!
-- Проклятый китаец, он наверное уже на втором заходе!
-- Вывести его!
-- Хозяин, а ты чего смотришь?
Занавеска приподнялась, из-за нее высунулось злое лицо Нурахмад-хана. Он
прошипел китайцу:
-- Время кончилось!
В отчаянной попытке завершить начатое, маленький китаец забился еще быстрее.
Чтобы возбудить себя, он что-то прокричал, скорчив на лице страшную гримасу.
Это подействовало, он достиг необходимой кульминации, после которой вскочил и
выбежал прочь.
Вошли четверо мужчин, что громче всех шумели перед входом. Это были рослые
пенджабцы, сейчас все они широко улыбались. Один из них, не мешкая, достал
изготовившийся член и одним махом всадил его в зияющий колодец между ногами
распростертой белой женщины. Остальные встали в кружок, продолжая смеяться и
подшучивать над своим приятелем. Они по очереди звонко шлепали его по голому
заду всякий раз, когда его пенис погружался в женское тело. Потом двое из них
припали горячими ртами к соскам Эвелин и принялись теребить их губами,
причмокивая и захватывая зубами.
От одной груди до другой пробежали искры желания, пламя вожделения
разгоралось, охватывая все тело Эвелин...
Подрагивания втыкающегося в нее члена говорили, что сильный пенджабец
близок к оргазму...
Еще немного и с Эвелин произойдет то же самое...
Но пенджабец закончил раньше.
Его тут же оттолкнул следующий. Лишь первые движения его члена, пока он
осваивался в разгоряченном и увлажненном пространстве, отличались от
предшествующего...
Эвелин вновь начала подниматься к вершине наслаждения... Волна сладострастия
захлестнула ее, она доставила ей двойное удовольствие, потому что на этот раз
свидетельство мужской силы взбрызнулось в нее как раз в нужное мгновение.
И когда еще один фаллос заполнил ее, в ней снова стало нарастать
вкрадчивое вожделение, все внутри полнилось новым желанием...
Дальше все проносилось и мелькало, как в калейдоскопе... Входили и выходили
мужчины -- высокие и малорослые, сухощавые и грузные. За могучим сикхом,
черная борода которого распластывалась по ее груди, следовал безусый
мальчишка-араб, потом скрипевший от похоти зубами турок, за ним монгол с
налившимися кровью глазами...
Тело Эвелин онемело, от усталости она не могла пошевелиться. Она чувствовала
себя живым сосудом, призванным вместить мужчин всей планеты, утолить их
жажду, удовлетворить их всех...
Она не ощущала ничего, кроме тупых ударов по ее лону и вибрирующих отзывов,
посылавшихся ненасытным женским инстинктом. С какого-то момента она уже не
различала склонявшихся над ней лиц, эта анонимность соития вдруг стала близка
ей... Появилось странное самодовольство тем, что она владеет поистине
бездонным колодцем, способным напоить столь много жаждущих.
Солнце было уже на западе, когда вошли Нурахмад-хан и афганец в каракулевой
шапке. Они развязали Эвелин. Она спокойно поднялась и накинула свой бурнус.
Молча она шагала за мужчинами к дому. Там она прошла прямо в отведенную ей
комнату и рухнула на кровать. Она не слышала, как вошла служанка, которая села
рядом с ней и сильными руками принялась массировать все тело. Через несколько
минут Эвелин почувствовала такое облегчение, что даже всхлипнула от охватившего
ее невероятно приятно расслабления. Проворные гибкие пальцы медленно, но
верно возвращали бодрость каждой мышце Эвелин. Скоро ее самочувствие
улучшилось настолько, что безразличная усталость уступила место голоду.
Женщина принесла уставленный мисками поднос. Эвелин с аппетитом съела
жареного цыпленка с вареным рисом и несколько груш. Потом она повалилась на
кровать и мгновенно забылась в крепком беспробудном сне.
* * *
Дни потекли один за другим так быстро, что у Эвелин не было времени
обдумать положение, в котором она оказалась.
Она просыпалась не раньше полудня. После завтрака ее отводили на
базар, в тот самый сарай, где не было отбоя от клиентов. К вечеру она
возвращалась, изнуренная, с онемевшими органами. Верная своему делу
служанка уже была готова, чтобы умыть Эвелин, сделать бодрящий массаж и
хорошенько накормить.
Нельзя сказать, что Нурахмад-хан относился к ней плохо. Он следил за тем,
чтобы к столу Эвелин подавалось все самое свежее и регулярно выделял ей
немного денег. Потом он стал разрешать ей ходить на ближайший рынок. Правда,
туда Эвелин должна была идти не одна, а в сопровождении все той же служанки,
и обязательно с закрытым лицом.
Оказавшись впервые на рынке без мужчин, Эвелин бесцельно бродила по рядам, не
обращая внимания на крики торговцев и не зная, на что потратить появившиеся у
нее деньги. Неожиданно позади себя она услышала странный хриплый голос,
повторявший по-английски:
-- Какая красота... Красота... Красота...
Эвелин оглянулась и сквозь чадру стала искать того, кто произносил эти слова.
Вокруг были лишь смуглые лица туземцев. Приглядевшись внимательнее, она
поняла, кто говорил. Это был большой зеленый попугай с ярко-красным
воротником на шее, который, сидя в клетке, болтал сам с собой. Эвелин ощутила
острую ностальгию по родному языку, ей захотелось купить умную птицу. Она
поторговалась, владелец, поколебавшись, сбавил цену.
Эвелин вернулась домой с клеткой. Теперь у нее завелся собеседник. Это
составило ее единственную крупную покупку, все остальное были мелочи, вроде
серебряных шпилек для волос, флакона с душистым маслом, краски для век. Для
той жизни, которую она сейчас вела, почти ничего не требовалось...
Для людей, приближавшихся к ней с жадным взором, она была всего лишь
инструментом, служившим для удовлетворения мужских потребностей. Было,
правда, одно исключение, когда к ней вошел молодой человек, по виду
казавшийся студентом. Оставшись наедине с Эвелин, он смутился и
покраснел, вид обнаженной женщины словно парализовал его. Он стоял как столб
и широко раскрытыми глазами смотрел на нее. Потом он заговорил, очень
быстро, хлынул настоящий поток красноречия, будто прорвалась
невидимая плотина, сдерживавшая слова. Присев к ней на диван, он
принялся рассуждать о благородном призвании человека, о его духовности.
Он умолял ее изменить образ жизни, как можно скорее встать на
"правильный путь"... Глядя на серьезные и печальные глаза юноши,
Эвелин еле сдерживалась, чтобы не рассмеяться. Но все же ее тронул этот
студент, он был первым, кто отнесся к ней по-душевному...
* * *
Однажды, в самый разгар базарного дня у нее в сарае появился человек среднего
роста, стройный и подтянутый. Было трудно распознать его национальность, он
заговорил с Эвелин на урду, но с каким-то странным акцентом. Он долго и
пристально вглядывался в ее лицо, потом подошел поближе, положил руку на ее
обнаженную грудь, склонил голову и поцеловал в губы. Поцелуй был
продолжительным и неожиданно нежным.
От удивления Эвелин отдернула голову. Здесь поцелуи не были приняты.
Человек посмотрел ей в глаза и вновь поцеловал. Она ничего не могла сказать
от охватившего ее изумления. Он тоже молчал, хотя Эвелин казалось, что он
вот-вот обратится у ней, причем по-английски.
Они так и не сказали друг другу ни слова -- раздался крик Нурахмад-хана,
возвещавший, что отпущенные пять минут истекли. Незнакомец поднялся и вышел.
Весь остаток дня Эвелин думала об этом человеке. Азиатам чужд европейский
обычай целовать женщин. С тех пор, как она покинула Саргохабад, ее никто не
целовал, она уже успела забыть о тех ощущениях, которые вызывает нежный
поцелуй... Когда незнакомец обнял ее и поцеловал, у Эвелин проснулось
необычное желание, оно по-новому разгоралось в ней, соединяясь с приливом
нежности... Она вновь и вновь вспоминала легкое прикосновение губ и касания
его ласкового языка. Это заставило ее сердце биться сильнее... И когда на нее
взобрался смуглый араб с тонким красивым лицом, он был поражен взрывом бурной
страсти лежавшей под ним женщины. Она так подбрасывала его, что он, наверное,
почувствовал себя маленькой пробкой, болтающейся на океанских волнах...
На следующий день незнакомец пришел снова. Эвелин встретила его улыбкой. Он
не ответил на ее молчаливое приветствие, но опять долго всматривался в нее
