мозга... Тяжелейшая травма черепа... В сознание не приходит... Необходима
трепанация, но вероятность успеха - двадцать процентов... За что, Господи,
за что?!
Надо ли говорить, что едва дождавшись торопливых гудков отбоя, я
швырнул трубку и помчался в больницу? Даже за плащом не забежал. И шефа не
предупредил, что сматываюсь - его на месте не было, так что я, ждать его
буду? Ничего, не уволит. А уволит - ему же хуже. Где он второго такого
лопуха найдет, согласного пахать за одни радужные перспективы?
Уже поймав такси, я вспомнил, что кошелек оставил в плаще. Так что,
пришлось извиниться, проглотить шоферскую матерщину и бежать на трамвай.
Трамваем - это час, не меньше, но не возвращаться же в институт. Второй
раз так быстро вырваться не удастся: наши лабораторные дамы наверняка уже
успели выработать несколько альтернативных версий произошедшего и теперь
вопьются на предмет подробностей. Нет, женщины они в общем хорошие,
душевные, вот только страдают хронической любознательностью. Так что ну
их...
Трамвай, дребезжа, как пустая жестянка, трясся по кривым уличкам,
замызганным и незнакомым. Никогда я раньше в этом районе не был, не
привелось как-то. Ну и пес с ним, век бы его не видеть, этот район.
Господи, как же муторно было на душе! Ведь если совсем-совсем честно, это
же я виноват в том, что случилось. Я и никто кроме. Если бы не эта
идиотская истерика, которую я позавчера закатил Машке, если бы не глупая
наша ссора, черта с два она пошла бы одна на свадьбу к этой дуре. На такие
мероприятия мы уже давно или ходим вместе, или вообще не ходим. Но вот -
обиделась на меня Машка. А может даже и не просто обиделась, а решила, что
все, что кончилось у нас, что не нужна она мне больше... И пошла туда,
пошла одна, и засиделась допоздна. И возвращалась одна в темноте. И в
темном подъезде какой-то гад ударил ее по затылку тяжелым и твердым,
ограбил и убежал. А Машка, Машенька моя, осталась лежать там, в подъезде,
одна, и лежала не меньше часа, пока не нашли ее хватившиеся родители. А я
в это время в теплой постельке блаженствовал, подонок, сволочь, дубина
эгоистическая...
Как я смог, как посмел наговорить ей все это? Ну, вообще-то причина
была, Машка тоже хороша, конечно... Хоть бы предупредила меня заранее, что
ли... А то представьте: замечаю я на столе у своего сотрудника журнал
"Советское фото", и от нечего делать оный перелистываю. И натыкаюсь...
Работа молодых и подающих и подающих огромные надежды фотохудожников,
некоей О.Загоскиной и М.Раевской. "Амазонка" называется. Красочно, ярко,
во весь лист - эта самая М.Раевская (короче - Машка моя) верхом ка
неоседланной лошади. Ну, с лошади, допустим, взятки гладки, на ней хоть
уздечка есть. А на Машке только только выражение лица и ничего кроме.
Каково, а? А тут еще эта сволочь (я имею в виду сотрудничка своего) у меня
на глазах выдирает из журнала эту фотографию и цепляет на стену, при чем я
даже по морде ему навешать не могу, потому как имеет полное право.
Ну, вечером я Машке и выдал. Нет, сперва я еще находил в себе силы
держаться в целом корректно, даже шутить умудрялся: осведомился например,
кто такая эта О.Загоскина, уж не та ли кобыла, на которой Машка сидит. Но
когда в ходе беседы выяснилось, что данная публикация уже аж двадцать
восьмая, и что у них альбом из печати выходит, и что скоро на голые
машкины прелести сможет пялиться любой ублюдок не только в Союзе, но и в
Голландии, Бельгии и еще где-то... Вот тут-то меня и понесло. Машка,
конечно, тоже в долгу не осталась. Чего-то она там успела мне рассказать и
о том, что считала меня художником, да, видно, ошиблась, и о дикарях, не
умеющих ценить прекрасное и видящих в женщине только самку... Но я-то
успел наговорить в десять раз больше и оскорбительнее, вот в чем беда.
И главное, что я, скотина безрогая, Машку не знаю что ли? Одно наше с
ней знакомство чего стоит! Но тогда почему-то ни малейшего желания
проповедовать на темы нравственности во мне не пробудилось.
А познакомились мы у Паши на дне рождения. Они с Машкой к этому
времени давно встречались, и даже вроде жениться надумали - во всяком
случае Машка по его квартире уже в фартучке суетилась, на правах хозяйки,
значит. А я был тогда целую неделю в мрачном расположении духа по причине
последнего разговора с Эллочкой (она мне этак вдумчиво и рассудительно
объяснила, что я очень хороший, но ей, Эллочке то-есть, все же не подхожу
вследствие мизерности моих доходов). А тут еще Пашка назвал полный дом
своих коллег-ментов, и под их веселенькие беседы о детской проституции и
пьяных драках я малость перебрал - так, не до свинства, а до легкой
бесшабашности на почве черной тоски. И как-то так получилось, что набилось
в кухню полно гостей - покурить, а потом все ушли и остались только мы с
Машей. Что-то там мы с ней трепались - ну, так, хмельные шуточки, слегка
фривольные, конечно, но чтоб к примеру границы перейти - это ни-ни.
Помниться, она все извинялась, что босая и рассказывала, как любит босиком
ходить. Это точно, между прочим, любит. С мая по сентябрь с ней просто
невозможно на улицу выйти, особенно, если дождь: она все норовит из туфель
вылезти. При чем в таком виде может заявиться куда угодно. В гости
например. Или в театр. Представляете? В вечернем платье, при украшениях -
и босиком. Мания какая-то честное слово. Вот... А я в тот вечер ей спьяну
предложил позировать - была у меня тогда задумка насчет одной статуэтки. И
Машка - как я решил, в шутку - возьми да и согласись. Обсудили мы с ней
план работы, договорились, что назавтра вечером она ко мне домой приходит,
на том я и смылся. Назавтра, естественно, я и думать обо всем забыл, как
вдруг - звонок в дверь. Открываю - Машка. Явилась, значит, позировать. Ну,
тут я в конец обалдел. А она спокойно так заходит ко мне в комнату,
быстренько раздевается и лезет на стол. Я стою, глазами хлопаю, а Машка
спрашивает: "Ты, случайно, не токсикоман? Хлорофос нюхать не любишь?"
Мотаю головой: "Нет"... Тогда она лезет в сумочку, достает баллончик
"Примы" и мне показывает: "Видал? Давай, работай, лепи. А если сунешься с
какай-нибудь гадостью, все содержимое из вот этого баллона в физиономию
получишь." И почему-то я не заорал тогда, что она безнравственная и
распущенная, а как бобик две недели лепил с нее, и ничего такого у нас с
ней не было, и до сих пор нет, и до свадьбы не будет. И ни с кем у нее
ничего не было - она бы сказала, это точно.
Так что позавчера напустился я на Машку, как свинья распоследняя.
Знал ведь, что к настоящему искусству она с большим пиететом относится и
на многое ради него готова. И что совершенно искренне не понимает, как
можно считать непристойностью обнаженную красоту - тоже знал. Так чего,
спрашивается? Раньше надо было думать.
И вообще, на темы нравственности не мне бы рассуждать. У Пашки-то я
невесту увел, как не верти. Внаглую увел, перед самой свадьбой... Он,
кстати, ничего. Звонил мне потом, сказал, что зла на меня не держит и
другом считать не перестает, что это машино право - выбирать, и раз она
выбрала меня, то значит так тому и быть. Только все-таки мы с ним теперь
почти не контачим. Я себя перед ним виноватым чувствую, а он чувствует,
что я чувствую, и ему неловко. Вот только недавно он ко мне приходил,
просил золотой кулон сделать - из его, значит, материала. Очень просил. И
стыдно мне было, и досадно, но пришлось отказать: ну не умею я по золоту,
только испохаблю человеку дорогую вещь (ведь откуда у него золото
возьмется, наверняка переплавить что-то хотел). Тогда он попросил назвать
кого-нибудь, кто может сделать - снова промашка вышла. Я же
кустарь-одиночка, с коллегами мало общаюсь, потому как не знаю никого...
Эх, до сих пор обидно, что помочь не смог!
Вот так я себя грыз весь день, но кроме этой грызни так ничего и не
смог сделать. К Машке меня, естественно, не пустили, врачи со мной
разговаривали сквозь зубы и глядя поверх головы. Сказали только, что Машка
в сознание не приходит и они ни за что не ручаются. И еще сказали, что
поврежден череп, что мочки ушей разорваны, что на левой груди глубокая
царапина и безымянный палец левой руки вывихнут. Значит, серьги, кольцо,
и, наверное, брошь обдирали в спешке, буквально с мясом... Едрена вошь,
если я доберусь когда-нибудь до того, кто это сделал (а уж я очень-очень
постараюсь добраться), он у меня подыхать будет постепенно и разнообразно,
мать его перетак!
Потом примчалась Анна Михайловна, и мы с ней до глубокого вечера
метались по больнице и приставали к врачам, пока очередное потревоженное
нами светило не объяснило, что Маше мы все равно ничем не поможем, после
чего выставило нас вон.
Я отвез Анну Михайловну домой, при чем всю дорогу она плакала у меня
на плече, что меня несколько удивило. До сих пор они с мужем... ну, не то
чтобы держались со мной неприязненно, но были подчеркнуто корректны, всем
своим видом подчеркивая: мы люди слишком интеллигентные, чтобы влиять на
выбор своей дочери, но ты не та партия, которой бы мы для нее хотели. Но
теперь... Теперь, конечно, все это ерунда, была бы только Машка жива...
Домой я приперся в начале десятого. Родители, успевшие обзвонить всех
моих приятелей и уже добравшиеся до моргов, учинили мне здоровенную
выволочку, и я сдуру рассказал им все - и где шлялся, и почему не
позвонил.
Мама сразу заплакала, а отец сел за телефон - звонить какому-то
своему старому другу, крупному специалисту по черепно-мозговым травмам.
Это отец-то, который всегда испытывал физическое отвращение ко всяким
договорам "по знакомству", а Машку, после того, как она однажды явилась к
нам в дом босая, именовал преимущественно "эта развязная особа". Н-да...
Я, как мог, успокоил маму и потихоньку смылся к себе. Некоторое время
тупо слонялся из угла в угол, потом вспомнил о своей находке. Да, кстати
она оказалась, очень кстати. Деньги теперь понадобятся... Я вытащил ее,
эту вещицу (как сунул ее в карман, удирая с работы, так и забыл о ней),
осмотрел еще раз, и какая-то зыбкая мыслишка закопошилась было в голове,
но тут мама позвала меня к телефону.
Звонил Витек. Просил сделать несколько заготовок для перстней. Опять
он за свое... Пришлось в который раз повторять, что я с кооператорами дела
не имею из принципа, поскольку все они (и Витек в том числе) хапуги и
халтурщики. Он стал канючить. Я его послал. Тогда он сказал, что ладно,
больше сам он меня просить не будет, а напустит на меня Эллочку. И повесил
трубку.
Про Эллочку - это в отместку за отказ. Пусть, мол, я хапуга, зато у
тебя девчонку отбил, напакостил. Не понимает, дурень, что я ему за эту
пакость век благодарен буду. Да и не он Эллочку отбил, а деньги его
дурные... И напустить на меня свою достойную супругу ему не удастся: она
меня теперь люто ненавидит. Из-за Машки. Вот и пойми их, женщин...
Не успел я трубку положить - снова звонок. На этот раз Пашка. Узнал
где можно по-дешевке радиатор для "Москвича" купить, добрая его душа.
Потрепались немного (я, конечно, про Машку ничего ему не сказал), пожелали
друг другу спокойной ночи, повесили трубки.
И тут я вдруг вспомнил, что это за мысль пришла мне в голову перед
витькиным звонком. И такая жуткая была она, эта мысль, что я набрался
наглости и позвонил Анне Михайловне. Ее мой звонок сначала напугал, потом,
- когда разобралась в чем дело - изумил до крайности, но на вопрос она
ответила.
Некоторое время я стоял возле телефона. В голове пустота
