Должен сказать, вы довольно туманно описали место
действия; но, прикинув кое-что в уме, я восполнил пробелы.
К примеру, вы сказали, что Скала Судьбы не очень высока; но
вы же говорили, что она, как горная вершина, нависает над
садом. А все это значит, что скала стоит очень близко от
сада, хотя путь до нее занимает много времени. Опять же,
вряд ли молодая леди завопила так, что ее было слышно за
полмили. Она просто вскрикнула, и все же, находясь на
берегу, вы ее услыхали. Среди прочих интересных фактов вы,
позвольте вам напомнить, сообщили и такой: на прогулке
Гарри Дрюс несколько приотстал от вас, раскуривая у изгороди
трубку.
Финз слегка вздрогнул.
- Вы хотите сказать, что, стоя там, он просунул клинок
сквозь изгородь и вонзил его в белое пятно? Но ведь это
значит, что он принял решение внезапно, не раздумывая, почти
не надеясь на успех. К тому же он не знал наверняка, что
ему достанутся деньги полковника. Кстати, они ему и не
достались.
Отец Браун оживился.
- Вы не разбираетесь в его характере, - сказал он с таким
видом, будто сам всю жизнь был знаком с покойным Гарри
Дрюсом. - Он своеобразный человек, но мне такие попадались.
Если бы он точно знал, что деньги перейдут к нему, он едва
ли стал бы действовать. Тогда он бы видел, как это мерзко.
- Вам не кажется, что это несколько парадоксально? -
спросил Финз.
- Он игрок, - сказал священник, - он и по службе
пострадал за то, что действовал на свой риск, не дожидаясь
приказов. Вероятно, он прибегал к недозволенным методам,
ведь во всех странах полицейская служба больше похожа на
царскую охранку, чем нам хотелось бы думать. Но он слишком
далеко зашел и сорвался. Для людей такого типа вся прелесть
в риске. Им очень важно сказать: "Только я один мог на это
решиться, только я один мог понять - вот оно! Теперь или
никогда! Лишь гений или безумец мог сопоставить все факты:
старик сердится на Дональда; он послал за стряпчим; в тот же
день послал за Гербертом и за мной... и это все, -
прибавить можно только то, что он при встрече улыбнулся мне
и пожал руку. Вы скажете - безумие, но так и делаются
состояния. Выигрывает тот, у кого хватит безумия
предвидеть". Иными словами, он гордится наитием. Это мания
величия азартного игрока. Чем меньше надежды на успех, чем
поспешнее надо принять решение, тем больше соблазна.
Случайно увидев в просвете веток белое пятнышко френча, он
не устоял перед искушением. Его опьянила самая обыденность
обстановки. "Если ты так умен, что связал воедино ряд
случайностей, не будь же трусом и не упускай возможности", -
нашептывает игроку дьявол. Но и сам дьявол едва ли побудил
бы этого несчастного убить, обдуманно и осторожно, старика
дядю, от которого он всю жизнь дожидался наследства. Это
было бы слишком респектабельно.
Он немного помолчал, затем продолжал с каким-то кротким
пылом:
- А теперь попытайтесь заново представить себе всю эту
сцену. Он стоял у изгороди, в чаду искушения, а потом
поднял глаза и увидел причудливый силуэт, который мог бы
стать образом его смятенной души: большая каменная глыба
чудом держалась на другой, как перевернутая пирамида, и он
вдруг вспомнил, что ее называют Скалой Судьбы. Попробуйте
себе представить, как воспринял это зрелище именно в тот
момент именно этот человек. По-моему, оно не только
побудило его к действию, а прямо подхлестнуло. Тот, кто
хочет вознестись, не должен бояться падения. Он ударил не
раздумывая; ему осталось только замести следы. Если во
время розысков, которые, конечно, неизбежны, у него
обнаружат шпагу, да еще с окровавленным клинком, он погиб.
Если он ее где-нибудь бросит, ее найдут и, вероятно,
выяснят, чья она. Если он даже закинет ее в море, его
спутники это заметят. Значит, надо изобрести какую-нибудь
уловку, чтобы его поступок никому не показался странным. И
он придумал такую уловку, как вы знаете, весьма удачную.
Только у него одного были часы, и вот он сказал вам, что еще
не время возвращаться, и, отойдя немного дальше, затеял игру
с собакой. Представляете, с каким отчаянием блуждал его
взгляд по пустынному берегу, прежде чем он заметил собаку!
Финз кивнул, задумчиво глядя перед собой. Казалось, его
больше всего волнует самая отвлеченная сторона этой истории.
- Странно, - сказал он, - что собака все же имеет
отношение к делу.
- Собака, если бы умела говорить, могла бы рассказать
чуть ли не все об этом деле, - сказал священник. - Вас же я
осуждаю за то, что вы, благо пес говорить не умеет,
выступаете от его имени, заставляя его изъясняться языками
ангельскими и человеческими. Вас коснулось поветрие,
которое в наше время распространяется все больше и больше.
Оно узурпаторски захватило власть над умами. Я нахожу его и
в газетных сенсациях, и даже в модных словечках. Люди с
готовностью принимают на веру любые голословные утверждения.
Оттесняя ваш старинный рационализм и скепсис, лавиною
надвигается новая сила, и имя ей - суеверие. - Он встал и,
гневно нахмурясь, продолжал, как будто обращаясь к самому
себе: - Вот оно, первое последствие неверия. Люди утратили
здравый смысл и не видят мир таким, каков он есть. Теперь
стоит сказать: "О, это не так просто!" - и фантазия
развертывается без предела, словно в страшном сне. Тут и
собака что-то предвещает, и свинья приносит счастье, а кошка
- беду, и жук - не просто жук, а скарабей. Словом,
возродился весь зверинец древнего политеизма, - и пес
Анубис, и зеленоглазая Пахт, и тельцы васанские. Так вы
катитесь назад, к обожествлению животных, обращаясь к
священным слонам, крокодилам и змеям; и все лишь потому, что
вас пугает слово "человек".
Финз встал, слегка смущенный, будто подслушал чужие
мысли. Он позвал собаку и вышел, что-то невнятно, но бодро
пробормотав на прощанье. Однако звать собаку ему пришлось
дважды, ибо она, не шелохнувшись, сидела перед отцом Брауном
и глядела на него так же внимательно, как некогда глядел
волк на святого Франциска.
------------------------------------------------------------
1) - О новых делах (лат.)
2) - Рикетти - имя, взятое французским политическим
деятелем графом Мирабо после отмены во Франции в 1890 г
дворянских титулов
3) - Речь идет о детективном романе французского писателя
Г. Леру (1868-1927) "Тайна Желтой комнаты".
Г.К. Честертон
Чудо "полумесяца"
Перевод Н. Рахмановой
"Полумесяц" был задуман в своем роде столь же
романтичным, как и его название; и события, которые в нем
произошли, по-своему были тоже романтичны. Он был
выражением того подлинного чувства, исторического и чуть ли
не героического, какое прекрасно уживается с торгашеским
духом в старейших городах восточного побережья Америки.
Первоначально он представлял собой полукруглое здание
классической архитектуры, поистине воскрешающее атмосферу
XVIII века, когда аристократическое происхождение таких
людей, как Вашингтон и Джефферсон, не только не мешало, но
помогало им быть истыми республиканцами. Путешественники,
встречаемые неизменным вопросом - что они думают о нашем
городе, с особой осторожностью должны были отвечать на
вопрос - что они думают о нашем "Полумесяце". Даже
появившиеся со временем несообразности, нарушившие
первоначальную гармонию оригинала, свидетельствовали о его
жизнеспособности. На одном конце, то есть роге,
"Полумесяца" крайние окна выходили на огороженный участок,
что-то вроде помещичьего сада, где деревья и кусты
располагались чинно, как в английском парке времен королевы
Анны. И тут же за углом другие окна тех же самых комнат,
или, вернее, номеров, упирались в глухую неприглядную стену
громадного склада, имевшего отношение к какой-то
промышленности. Комнаты в этом конце "Полумесяца" были
перестроены по унылому шаблону американских отелей, и вся
эта часть дома вздымалась вверх, не достигая, правда, высоты
соседнего склада, но, во всяком случае, достаточно высоко,
чтобы в Лондоне ее окрестили небоскребом. Однако колоннада,
которая шла по всему переднему фасаду, отличалась несколько
пострадавшей от непогоды величественностью и наводила на
мысль о том, что духи отцов республики, возможно, еще
разгуливают под ее сенью. Внутри же опрятные, блиставшие
новизной номера были меблированы по последнему слову нью-
йоркской моды, в особенности в северной оконечности здания,
между аккуратным садом и глухой стеной. Это были, в
сущности, миниатюрные квартирки, как бы мы выразились в
Англии, состоявшие из гостиной, спальни и ванной комнаты и
одинаковые, как ячейки улья. В одной из таких ячеек за
письменным столом восседал знаменитый Уоррен Уинд; он
разбирал письма и рассылал приказания с изумительной
быстротой и четкостью. Сравнить его можно было бы лишь с
упорядоченным смерчем.
Уоррен Уинд был маленький человечек с развевающимися
седыми волосами и остроконечной бородкой, на вид хрупкий, но
при этом бешено деятельный. У него были поразительные
глаза, ярче звезд и притягательнее магнитов, и кто их раз
видел, тот не скоро забывал. И вообще, как реформатор и
организатор многих полезных начинаний, он доказал, что не
только глаза, но и вся голова у него самого высшего
качества. Ходили всевозможные легенды о той
сверхъестественной быстроте, с какой он мог составить
здравое суждение о чем угодно, в особенности о людях.
Передавали, что он нашел себе жену (долго потом трудившуюся
рядом с ним на общее благо), выбрав ее мгновенно из целого
батальона женщин, одетых в одинаковое форменное платье и
маршировавших мимо него во время какого-то официального
торжества; по одной версии, это были девушки-скауты, по
другой - женская полиция. Рассказывали еще о том, как трое
бродяг, одинаково грязных и оборванных, явились к нему
однажды за подаянием. Ни минуты не колеблясь, он одного
послал в нервную клинику, другого определил в заведение для
алкоголиков, а третьего взял к себе лакеем, и тот с успехом
и не без выгоды нес свою службу в течение многих лет.
Ходили, разумеется, и неизбежные анекдоты об его
молниеносных суждениях и колких, находчивых ответах в
беседах с Рузвельтом, Генри Фордом, миссис Асквит и со всеми
теми, с кем у американского общественного деятеля неминуемо
бывают исторические встречи, хотя бы только на страницах
газет. Благоговейного трепета в присутствии этих особ он,
естественно, никогда не испытывал, а потому и теперь, в
описываемый момент, он хладнокровно крутил свой центробежный
бумажный смерч, хотя человек, стоявший перед ним, был почти
столь же значителен, как и вышеупомянутые исторические
деятели.
Сайлас Т. Вэндем, миллионер и нефтяной магнат, был тощий
мужчина с длинной желтой физиономией и иссиня-черными
волосами; краски эти сейчас были не очень ясно различимы,
так как он стоял против света, на фоне окна и белой стены
склада, но тем не менее весьма зловещи. Его узкое
элегантное пальто, отделанное каракулем, было застегнуто на
все пуговицы. На энергичное же лицо и сверкающие глаза
Уинда падал яркий свет из другого окна, выходящего в сад,
так как стул и письменный стол были обращены к этому окну.
Хотя лицо филантропа и казалось озабоченным, озабоченность
эта, бесспорно, не имела никакого отношения к миллионеру.
Камердинер Уинда, или его слуга, крупный, сильный человек с
прилизанными светлыми волосами, стоял сбоку от своего
господина с пачкой писем в руке. Личный секретарь Уинда,
рыжий молодой человек с умным острым лицом, уже держался за
ручку двери, как бы на лету подхватив какую-то мысль хозяина
или повинуясь его жесту. Комната, не только скромно, но
даже аскетически обставленная, была почти пуста, - со
свойственной ему педантичностью Уинд снял и весь верхний
этаж, обратив его в кладовую; все его бумаги и имущество
хранились там в ящиках и обвязанных веревками тюках.
- Уилсон, отдайте их дежурному по этажу, - приказал Уинд
слуге, протягивая ему письма. - А потом принесите мне
брошюру о ночных клубах Миннеаполиса, вы найдете ее в пакете
