место. Главное, молчи с умным видом.
Я осталась в комнате отдыха, села в удобное кресло. Самое
странное, что я была абсолютно спокойна. За десять лет работы в
школе я оказывалась в таких ситуациях, в какие нормальная
женщина не попадает за всю жизнь. Меня не слушали, меня
пытались выгонять, мне не подчинялись и даже издевались. И я
поняла: главное -- не суетиться. Можно даже пропустить первые
удары, но не терять чувства юмора. Высмеять всегда эффектнее,
чем ударить. Я научилась балансировать и точно определять --
когда надо реагировать сразу, а когда выслушать все и ответить
в конце, потому что завершающий всегда в преимуществе: у
оппонента не остается времени на ответ.
На журнальном столике лежала открытая пачка английских
сигарет "Данхилл". Эти сигареты курила покойная Полина. Я не
удержалась и закурила. Курила, как курят школьники, торопливо
затягиваясь, ведь в эту комнату, пока нет отца, мог войти кто
угодно.
На переговорном устройстве, которое, наверное, дублировало
то, что было в кабинете, зажглась красная лампочка, и раздался
голос Насти:
-- В кабинете первый заместитель и Семен. Выходи, не дай
им сговориться.
И я вышла. Заместитель и Семен Петрович говорили у двери,
в противоположном конце кабинета. Кабинет, конечно, большой, но
не настолько, чтобы меня не заметить. Заместитель смотрел на
меня и не видел. Это я в школе уже проходила, как все
молоденькие учительницы. Обычно старшеклассники, якобы не
замечая учительницы, разбирают ее достоинства и недостатки.
Выглядит это примерно так:
-- А у Маши, что ведет физику, хорошая задница.
-- Нет, зависает.
-- А грудь у нее есть?
-- Чего-то, вроде, пузырится спереди.
Маша якобы не слышит, старается как можно быстрее пройти
мимо. Я, однажды услышав такое обсуждение, подошла и высказала
свои соображения о мужских достоинствах десятиклассников.
Больше меня не обсуждали.
Я прислушалась. Обсуждали не меня. Обычный деловой
разговор, и я вдруг поняла, что школьные правила здесь не
подходят и вряд ли пригодятся. В тех правилах было записано,
что я -- учитель, и они обязаны мне подчиняться, они могут
взбунтоваться и объявить мне бойкот, но не сразу. Но здесь,
вероятнее всего, бойкот будет объявлен уже через несколько
минут.
В кабинет входили члены совета директоров, молодые мужчины
до или слегка за тридцать. И никто не замечал меня. И даже те,
кому я была представлена Гузманом в институте Склифосовского,
меня тоже не видели. Только женщина, юрист компании, как и в
прошлый раз, глянула на мои ноги, но на этот раз я надела
вполне приличные лаковые лодочки, а не стоптанные босоножки. Но
с туфлями юристки -- летними, открытыми, на удобном широком
каблучке, очень модными в этом сезоне, мои лодочки тягаться не
могли.
Директора, рассевшись по своим местам, открывали папки из
мягкой кожи. Персональные папки с вытисненными золотом
фамилиями. Ничего, я себе тоже закажу такую!
Наверное, мне надо уже садиться в кресло и, как мы
договорились, Семен Петрович представит меня совету директоров.
Но я вдруг испугалась. Для этого надо было оторваться от стены,
сделать несколько шагов и сразу оказаться, что называется, в
центре внимания.
И тут старик, наконец, отошел от заместителя, сел в мое
кресло, чертыхнулся: кресло оказалось слишком высоко поднятым
для него, и начал:
-- Здравствуйте, товарищи... извиняюсь, господа! Ситуацию
с Большим Иваном вы знаете...
И сразу наступила тишина.
-- В общем, Иван выпал из тележки и, возможно, надолго...
ну, предположительно, месяца на три. Вчера состоялось
экстренное собрание акционеров. Были и особые мнения, но
большинством голосов исполняющим... исполняющей, -- поправился
он, -- обязанности президента компании и председателя совета
директоров назначена Бурцева Вера Ивановна -- дочь Ивана
Кирилловича. Вера, занимай место.
Я надеялась, что старик останется, но он тут же вышел из
кабинета. Я знала, что сейчас все рассматривают меня. Они ждут,
с чего же я начну. Тогда подождите. Я выдержу паузу, и если мне
повезет, они начнут первыми, отвечать всегда легче. Я вынула из
своей пластиковой папки чистый лист бумаги и начала писать:
"Наверх, вы, товарищи, все по местам, Последний парад
наступает..."
И отметила, что выбрала слова из морской песни: я, ведь,
находилась в морской компании... Молчание затягивалось. Здесь
нельзя перебирать, еще несколько секунд и начнется шум, смешки,
комментарии.
-- Александр Петрович, -- сказала я как бы между прочим
заместителю, -- ваше слово.
Я даже не посмотрела в его сторону.
-- Совет ведет президент или исполняющий его обязанности,
-- ответил заместитель. И улыбнулся.
-- Я прошу вас провести совет. Я еще не знаю всех правил и
могу ошибиться.
Я просила помощи, и нормальный мужчина не должен был
отказать.
-- Если вы ошибетесь, мы вас поправим, -- и заместитель
снова улыбнулся. Ну что же, попробую переломить. Я тоже
улыбнулась.
-- Если вы отказываетесь вести совет, то с сегодняшнего
дня я предлагаю следующее правило: заседания будут вести по
очереди все члены совета директоров. Ржавичев, начинайте!
Я не знала, кто есть кто, но со своего места поднялся
молодой полноватый мужчина в светлом костюме. Он явно
растерялся, не готовый к такому повороту. И, хотя, вероятно,
процедура бойкота была оговорена, варианты явно не
просчитывались.
-- Извините. В отсутствие президента совет ведет первый
заместитель, в его отсутствие другие заместители. Это записано
в уставе компании. Я не заместитель.
-- С сегодняшнего дня я назначаю вас заместителем, --
сказала я. Я уже шла на автопилоте, стараясь как можно быстрее
закончить этот базар.
-- Простите, я понимаю, что произошел переворот. Решению
собрания акционеров мы обязаны подчиниться, но мы не знаем, кто
вы, кроме того, что вы дочь Ивана Кирилловича. Может быть, вы
представитесь?
-- Фамилия Бурцева, имя Вера Ивановна. Национальность
русская. Образование высшее.
Я следила за реакцией заместителя. Он посмотрел в сторону
молодого человека с аккуратно подстриженной бородкой в шелковом
пиджаке.
-- Простите, а кто вы по образованию? -- спросил тот.
-- А вы? -- спросила я.
-- Экономист. Финансовая академия.
-- А фамилия?
-- Бессонов.
-- А имя и отчество?
-- Петр Петрович.
-- Рада познакомиться. Отвечаю на ваш вопрос. По
образованию я педагог.
-- Значит, учительница. А какой предмет вы преподаете?
-- Математику.
-- Математику или арифметику в младших классах?
-- Если у ваших детей плохо с арифметикой, я могу вам
порекомендовать репетитора. А теперь давайте кончать базар. Вы
хорошо понимаете, что я сейчас не могу провести совет, и решили
поизгаляться. И вам, взрослым мужикам, не стыдно?
-- Мне лично не стыдно, -- тут же ответил заместитель. --
Скорее должно быть стыдно вам, что вы согласились заниматься
проблемами, в которых ничего не понимаете и, вероятнее всего,
никогда не поймете.
-- Я думаю, что кое-что уже пойму к концу заседания
совета, если он состоится. А если не состоится, то не по моей
вине.
Я смотрела на заместителя. Тоже вполне школьный прием.
Когда выявлен зачинщик, вся ответственность перекладывается уже
на него. Директора смотрели на заместителя, ожидая его ответа.
-- Ладно, -- сказал он. -- Дело есть дело. Начнем совет.
Заместитель встал и со своей папкой подошел ко мне. -- Если уж
я веду совет, давайте поменяемся местами.
По опыту я знала, что даже если бунтарь в классе
заколебался, он попытается сохранить лицо, как говорят японцы.
Заместитель претендовал хоть на временное, но председательское
кресло во главе стола. Мальчишке бы я уступила, пусть потешит
свое самолюбие, но возле меня стоял не мальчик. Уступлю
сегодня, завтра он сядет в это кресло без моего разрешения.
-- Извините, Александр Петрович. Это место президента, а
вы его заместитель. Так что ведите совет со своего места.
Заместитель вернулся на свое место, усмехнулся и сказал:
-- Предлагаю начать с разного. Пять минут на разборку
мелочей, и приступим к главному.
Тогда не придала значения его словам. Заместитель вел
обычное оперативное совещание. Члены совета директоров заявляли
о возникших за последние дни проблемах: платежи, страховки,
оплата адвокатов, простой судов, задержка сроков доставки
грузов.
Вначале я пыталась записывать, я даже понимала, о чем
говорят директора, но на какие-то секунды отвлеклась,
рассматривая, как Бессонов на миниатюрном компьютере делает
пометки, еще один из директоров записывал на "Ноут-бук",
остальные пользовались пухлыми блокнотами "органэйзерами". Я
мечтала завести себе такой же, но, подумав, отказалась, нечего
особенно записывать. Купить картошки, луку, свеклы, сдать белье
в прачечную -- это я помнила и без "органэйзера". Школьные
проблемы я решала "по возникновению". Возник, скажем, Дима
Пегов, и я про него помнила все и без "органэйзера": и о чем
ему надо напомнить, и что передать его родителям через школьную
буфетчицу, которая дружила с его матерью, и чего передавать не
следует.
Я смотрела на директоров, мужчин моего возраста и даже
чуть моложе, и не могла понять, откуда они вдруг появились. Их
не было еще пять лет назад. Все сдвинулось. Раньше, как и
сейчас, заканчивали институт к двадцати двум годам, девушки к
этому моменту выходили замуж. Жили у родителей жены или мужа.
Обычно родители вносили первый взнос за кооперативную квартиру,
и целое десятилетие уходило на покупку мебели, телевизора,
стиральной машины. Автомобиль появлялся годам к сорока, иногда
чуть раньше, если отец отдавал свои старые "Жигули" и покупал
себе новые. Бывали туристические поездки в Польшу, Венгрию,
Болгарию. Дубленку носили по двадцать лет, как прабабушки,
которым полушубка хватало на всю жизнь.
К сорока мужчины заведовали лабораториями, в пятьдесят --
отделами, к шестидесяти становились заместителями директоров.
Женщины-врачи лет по десять ходили участковыми врачами, потом
становились заведующими отделениями, а там уж как повезет.
Конечно, были и стремительные карьеры, но обычно если удачно
женился -- или вышла замуж, если твой тесть работает в той же
или близкой к твоей профессиональной сфере. Существовали и
неудачники: вечные старшие инженеры и младшие научные
сотрудники, кто-то спивался, садился в тюрьмы, но резких
перемен в жизни не было ни у кого, все перемены и
просчитывались, и объяснялись.
И вдруг все изменилось. Появились частные фирмы. Управлять
банками стали двадцатилетние, сроки карьер сократились вдвое,
втрое. Молодые люди ездили на дорогих машинах, поездка за рубеж
уже стала не событием, а рабочей нормой, когда в неделю
приходилось вылетать или выезжать в две-три страны, без
возвращения домой и многодневных оформлений выездных
документов.
Одни приспособились или приспособили жизнь для себя,
другие остались без работы, они могли делать только одну
работу, а если такой не оказывалось, другую они делать не
могли. Старшее поколение не могло переменить профессию, потому
что не умело переучиваться. Одни молодые могли работать по
двадцать часов в сутки, другие не выдерживали и восьми. Из
девок моего поколения, с которыми я училась в школе, одна
открыла частную нотариальную контору, одна стала брокером на
бирже. Это из семнадцати. Остальные торговали цветами,
