Бобков развернулся, подвез меня к зданию института и
сказал:
-- Дай Бог здоровья твоему отцу.
-- Спасибо.
Мне Бобков уже почти нравился. Мне легко понравиться.
Больше часа я выстояла в очереди, чтобы узнать, что отец
уже не в реанимации, а в обычной палате.
Я шла по коридору и вдруг увидела Гузмана. Моя мать
когда-то работала у него операционной сестрой. Гузман, ровесник
моего отца, стоял в окружении молодых мужчин. Я услышала
фамилию своего отца и поняла, что это он вызвал Гузмана.
Мужчины были хорошего роста, перекрывали невысокого Гузмана, и
я видела только их крепкие и хорошо подстриженные затылки и их
спины в льняных и шелковых летних костюмах.
-- Илья Моисеевич! -- позвала я.
Мужчины расступились. Гузман взял меня за руку и
представил:
-- Это Вера. Дочь Ивана Кирилловича.
Я оказалась в центре. Все рассматривали меня, но я не
могла рассматривать всех. Трое мужчин от тридцати до тридцати
пяти лет, наш контингент, как говорила Римма. Двоих я почти не
запомнила, потому что смотрела на третьего. Говорят, блондинкам
нравятся брюнеты. Я блондинка, но мне может понравиться и
брюнет, и блондин, и рыжий, и высокий, и среднего роста.
Главное, чтобы я почувствовала в нем мужчину. Такой сейчас
смотрел на меня. Мне нравилось, что он хорошо выбрит, мне
нравились его серо-синие глаза, одного цвета с рубашкой,
которая виднелась под вишневым пиджаком. В его лице не было
ничего лишнего, как, наверное, и в его теле с плотными плечами
спортсмена и без единой складки жира на животе.
-- Вера, сказал Гузман, -- есть проблемы, но все не так уж
и плохо. Ты мне вечером позвони, и мы обсудим эти проблемы. Мой
телефон сохранился?
-- Конечно, -- ответила я. Мать поздравляла Гузмана по
праздникам.
-- Извините, я должен идти, у меня через сорок минут
операция, -- и Гузман пошел, уверенный, что перед ним
расступятся. И они расступились и снова сомкнулись. Я
почувствовала беспокойство. Меня рассматривали женщины. Одна
совсем молодая, моложе меня, другая -- за сорок, рыжеватая, с
веснушками. Они рассматривали мои волосы, стянутые в пучок, мою
кофточку, мои стоптанные босоножки снисходительно: я им не
конкурентка, я первоклашка среди прим. Я посмотрела на него,
понимая, что он здесь главный. Я хотела, чтобы он сказал:
"Успокойся, дорогая. Я рядом". Но он сказал:
-- Примите наше сочувствие и будьте уверены, что для
вашего отца и нашего шефа мы сделаем все возможное и даже
невозможное.. Уже к вечеру из Лондона доставят самые лучшие
лекарства.
Вероятно, он сказал все, что хотел сказать, слегка
наклонил голову и пошел к выходу. К нему присоединились двое
мужчин, они были выше его, но он занимал больше пространства --
широкой спиной и мощными ягодицами. Я, еще учась в школе,
заметила, что таких ребят с мощным задом трудно свалить в
потасовках и они незаменимы, когда надо таскать школьные шкафы.
К мужчинам попыталась пристроиться молодая женщина, но она
замешкалась и вынужденно пошла сзади, иначе они заняли бы весь
коридор.
-- Значит, ты -- Вера? -- спросила меня та, что не пошла с
ними. Я вдруг ее вспомнила: она сидела в приемной отца в
Министерстве.
-- А вы? -- спросила я.
-- А я -- Настя.
-- Значит, это вы увели мужа у моей матери, и это у вас
его увела "мисс-92"?
-- Эта мисс -- большая сука, -- сказала Настя.
-- Не большая, а высокая. Метр восемьдесят пять, --
поправила я ее.
-- Ладно, высокая, но и сука большая, прости меня,
Господи, что плохо говорю о покойнице, -- Настя перекрестилась.
-- Пошли, тут за углом есть бар, мне надо выпить.
-- Я останусь здесь, с отцом.
Мне, конечно, хотелось поговорить с Настей, но я уже давно
не соглашаюся сразу. Я очень гордилась тем, что научилась
говорить "нет".
-- Еще наостаешься. Им сегодня врачи занимаются. Нас
сейчас выгонят и даже тебя не пустят. Попытайся после пяти,
когда врачи уйдут по домам. С дежурными легче договориться.
Пошли!
И я пошла. Мы зашли в совсем пустой бар. Бармен, а может
быть, ученик бармена, парень лет восемнадцати в белой рубашке и
галстуке-бабочке, читал за стойкой газету "Сегодня".
Настя выбрала столик в углу, из которого просматривался
весь бар. Молодой человек не торопился.
-- Эй, подними задницу, -- сказала Настя. -- Дамы пришли.
Бармен отложил газету, подошел к нашему столику и положил
меню перед Настей. Он в ней сразу признал главную и
платежеспособную. Настя отодвинула меню ко мне. Я быстро
пробежала его по цифрам: не по карману!..
-- Мне только минеральную, -- сказала я.
-- Я пригласила -- я плачу. Что будешь пить? Виски с
содовой или джин с тоником?
-- Минеральную.
-- Два джина с тоником, два салата из крабов, орешки.
Бармен смотрел на Настю, как смотрят ученики, если у тебя
что-то не в порядке с одеждой. Я тоже посмотрела на нее. Лучи
солнца освещали ее, свободная кофта просвечивала ее довольно
большую грудь.
-- Как тебе моя грудь? -- поинтересовалась Настя.
-- Класс! -- тут же ответил бармен.
-- Ну, может быть не совсем классической формы, но еще
вполне.
-- Вполне, -- подтвердил бармен.
-- Топай, -- приказала Настя. -- Каждая минута задержки --
это уменьшение чаевых.
Бармен быстро двинулся к стойке.
Мне все больше нравилась Настя.
-- Насколько серьезно с отцом? -- спросила я.
-- Твой отец -- сукин сын, -- ответила Настя.
-- И он тоже? -- спросила я.
-- Да. Я вызвала Гузмана. Иван доверяет только своим.
Гузман говорит, что будет операция на позвоночнике. У Ивана
травма позвоночника и отнялись ноги. Гузман ему говорит, если
не будет осложнений, через полгода встанешь на ноги.
-- А если будут осложнения? -- спросила я.
-- То же самое спросил и твой отец. Гузман ему ответил:
"Рузвельт, передвигаясь в коляске, три срока был Президентом
США, а твоя компания -- не Соединенные Штаты". И знаешь, что
спросил Иван?
-- Что?
-- Ладно, говорит, пусть ноги не двигаются, а член будет
двигаться? Сукин сын. Еще жену не похоронил, а уже о своем
члене думает.
Я не заметила, как выпила джин с тоником, но
почувствовала, что у меня уже появилась плавность в движениях:
я утром выпила только кофе, и алкоголь уже начал действовать.
-- И что ответил Гузман? -- спросила я.
-- Что будет двигаться!
-- А что ответил отец?
-- Что тогда нет проблем.
-- Может быть, так оно и есть.
-- Может быть, -- согласилась Настя. -- Давай еще по
одному джину!
-- Я уже плыву. Пропущу.
-- Сынок! Принеси еще один джин, -- попросила Настя. --
Может, в последний раз гуляю. Будильник меня уволит первой.
-- А кто такой Будильник?
-- Первый, он же главный заместитель Ивана. Это он выразил
тебе сочувствие. Я его ненавижу.
-- А мне он понравился.
-- А ты заметила, как он на тебя смотрел?
-- Как?
-- А никак. Как на табуретку. Такие на учительницах не
женятся.
-- И зря. Многое теряют. А почему он Будильник? Он всех
будит?
-- Потому что он точен, как будильник. Он не человек. Он
механизм. У него все по расписанию. Понедельник -- теннис и
сауна. Вторник и среда -- театр или консерватория. Четверг --
библиотека.
-- Он и читает? -- вставила я.
-- Он пишет диссертацию. Пятница -- ночной клуб. Субботу и
воскресенье он проводит за городом, но никто не знает, где и с
кем. Он меня ненавидит.
-- За что?
Бармен принес джин с тоником. Я попросила бутерброды.
Бармен принес с осетриной. Я считала быстро -- на кофе у меня
денег уже не оставалось.
-- За что? -- повторила я.
-- Потому что я когда-то спала с Иваном, потому что я с
Иваном на "ты", потому что, прежде чем принять решение, Иван
советуется со мной.
-- И поступает, как советуете вы? -- спросила я.
-- Да.
-- Тогда посоветуйте, чтобы отец уволил Будильника, и
никаких проблем.
Настя внимательно посмотрела на меня. Я ей улыбнулась. Я
всегда улыбаюсь, когда говорю гадости.
-- А ты, наверное, сучонка? -- предположила Настя после
небольшой паузы.
-- Конечно, -- согласилась я. -- Но немного. А вы?
-- Когда-то я была большой сукой...
Мен заносило, я этого совсем не хотела, Настя мне
нравилась, и я ей об этом сказала:
-- а вы мне нравитесь.
-- Не скажу, что я от тебя в восторге, -- ответила Настя,
-- но дело с тобою, наверное, можно иметь. Ты не такая уж
мышка, как показалось вначале.
-- Это вы об одежде?
--И об одежде тоже.
-- Учительницы, как разведчики, не должны веделяться,
иначе ученики будут тебя не слушать, а разглядывать. От меня
очень пахнет алкоголем?
Настя открыла сумочку, достала коробочку и вытряхнула из
нее небольшую пастилку:
-- Пососи. Отбивает запах. Держу для ГАИ.
-- А вы за рулем?
-- Всегда, -- ответила Настя.
-- Сейчас, может быть, не стоит садиться за руль? --
предположила я.
-- Два джина -- это меньше моей нормы. Я не сужусь за руль
после пяти.
Я достала кошелек и начала отсчитывать половину.
-- В следующий раз заплатишь, -- сказала Настя.
-- Следующего раза может и не быть.
-- Будет. И не один раз.
Мы вышли из прохладного бара в уже нагретые московские
улицы. Я дошла с Настей до ее "девятки". Она села, вставила
ключ в замок зажигания, тронулась с места, посигналила мне,
перестроилась во второй, потом в третий ряд. На все это ей
потребовалось не больше семи секунд.
Я вернулась в институт Склифосовского, но попасть к отцу
мне не удалось. Так всегда бывает, когда я выпиваю. Вначале я
энергична и даже нахальна, потом наступает апатия, хочется
спать, и я теряю кураж. Можно было, конечно, подождать, когда
заступит вечерняя смена, но ждать придется часов пять, и я
решила вернуться домой. Я обещала Нугзару, что приду на
переговоры.
Нугзар, пятидесятилетний грузин, уже больше тридцати лет
жил в Москве, был женат на русской, но сохранил вкусы мальчика
с проспекта Руставели в Тбилиси. Он носил кепки, которые были
шире общепринятых, по-прежнему любил яркие галстуки и лаковые
ботинки.
Он меня встретил во дворе многоэтажного дома, в котором
снимал подвал для хранения овощей, хотя обычно овощи привозили
на грузовиках и сразу распределяли по точкам, по маленьким
муниципальным рынкам, палаткам у станций метро. Скоропортящийся
товар надо было продавать как можно быстрее.
-- Нугзар, -- сказала я, -- у меня отец попал в
автомобильную аварию. Сейчас в реанимации. Раньше, чем через
неделю, я не смогу выйти на работу.
-- Отец -- это святое, -- Нугзар вздохнул. -- Придется
взять шалаву.
Шалавами Нугзар называл женщин, которые жили за счет
кавказцев. Они сдавали им квартиры, спали с ними и торговали их
товаром, обсчитывая покупателей, сбивая весы.
Покупатели жаловались. Общество потребителей устраивало
контрольные закупки, выписывали штрафы. Приходилось еще
снабжать овощами милицию, особенно муниципальную, потому что
при всех правильно оформленных документах и оплаченных налогах
они могли придраться к чему угодно. На разбирательство уходило
время, овощи гнили, Нугзар давно подсчитал, что выгоднее давать
взятки, чем ссориться с представителями власти.
В прошлом году в первый же день моей торговли подъехала
машина муниципалов, из нее вышли двое здоровых, уже ожиревших
парней с автоматами в полувоенной, в полуспортивной форме. Они
ничего не требовали, ни к кому не придирались, просто шли вдоль
