рядов торговцев. И Ахмет, в обязанности которого входили
контакты с властями и разбирательства с обиженными
покупателями, быстро обошел нас, набил два огромных
целлофановых пакета огурцами, помидорами, горячим лавашом,
маринованным луком и погрузил их в багажник милицейской машины.
Все эти поборы увеличивали стоимость продуктов.
Вечером я позвонила в Управление муниципальной милиции
отцу одного из своих учеников, рассказала о посетителях и
назвала ему номер милицейской машины. Я знала о традиционном
антагонизме между обычной милицией и муниципальной. Муниципалы
больше получали и меньше работали. Милицию традиционно
презирало КГБ, нынешнее ФСБ -- Федеральная служба безопасности,
сотрудники которой не брали взяток, во всяком случае, не
мелочились, как в районных отделениях милиции.
-- Куда мне обратиться? -- спросила я, -- в ФСБ или в
Управление по организованной преступности?
-- Никуда не надо обращаться. Я разберусь.
И муниципалы перестали делать поборы возле универсама. Но
Нугзар предупредил меня:
-- Спасибо, но не надо больше. Теперь с других берут
больше. Они на меня держат обиду, хотят, чтобы я тебя уволил.
-- Это совет глупых людей, -- сказала я Нугзару.
-- Они не глупые, они опасные, -- возразил Нугзар.
-- Глупые! -- не согласилась я. -- Умный, прежде чем взять
на работу или уволить, все узнает о человеке. Если меня
уволить, вреда будет еще больше.
-- Почему?
-- Пусть они сходят в школу и все про меня узнают.
Я знала, что обо мне скажут в школе: она тихая, но не
гнется, лучше с нею не связываться. Я вошла в конфликт с
директором школы, он больше занимался коммерцией, чем процессом
обучения. Директор не заключил со мною контракта, я подала в
суд. Директора уволили, а я осталась.
Через несколько дней Нугзар подошел ко мне с предложением.
-- Эти неглупые люди все про тебя узнали и предлагают,
чтобы ты заняла место Ахмета. У весов стоять не будешь, а
получать будешь в десять раз больше.
-- Спасибо, но я временный работник. Я через два месяца
уйду, а Ахмет работает круглый год.
-- И ты работай. Будешь получать в двадцать раз больше,
чем учительница. Сейчас и профессора торгуют.
Я добилась своего: с меня не стали брать поборов, и я
могла торговать, не обвешивая и не обсчитывая.
-- Я тебя буду ждать, -- сказал Нугзар, а шалаву возьму
временно.
Я поблагодарила Нугзара еще раз и поехала в госпиталь
Бурденко, где, по моим расчетам Гузман уже должен был закончить
операцию.
Гузман пил чай в своем кабинете. Он налил мне чай в чашку
из тонкого фарфора, хорошего английского чая с бергамотом.
-- Как мать? -- спросил он.
-- Здорова.
-- Агрессивна по-прежнему?
-- По-прежнему.
-- Русские женщины хороши в обороне -- не сдаются и не
предают. Но они так привыкли защищаться, что, когда наступит
мирное время, не могут перестроиться.
-- Илья Моисеевич, но ведь у вас жена тоже русская.
-- Но моя жена из великих русских женщин!
-- А вы знаете, как бы она повела себя, узнав о вашей
измене?
-- Знаю, -- сказал Гузман. -- Лет десять назад у меня был
роман, небольшой, на полгода, так она мне только недавно
сказала, что знала о нем.
-- Знала десять лет и не проговорилась?
-- Да.
-- Тогда она действительно великая женщина.
-- Конечно. Я ее так и зову: Евдокия Великая.
-- А что с отцом? -- перевела я разговор, заметив, что
Гузман посмотрел на часы.
-- Травма позвоночника, не опасная. Я не исключаю того,
что после несложной операции он встанет на ноги. Но сегодня ему
уже сделали томографию мозга и обнаружили опухоль. Я вначале
думал, что врачи ошибаются, он проходил у меня через томограф
полгода назад. Поехал, посмотрел сам. Опухоль есть. Перед этой
катастрофой он три месяца провел в Бразилии, процесс, вероятно,
только начался, солнце могло активизировать его: он же никогда
не прикрывает голову. Если это злокачественная, то последствия
могут быть самые разные.
-- Какие?
-- Иногда одной операцией не обходимся. Бывают и две, и
три, и пять. А сердце у него... Ты же знаешь, у него был
инфаркт.
Об инфаркте я ничего не знала.
-- Так что, если ты собираешься ехать отдыхать, лучше тебе
все отложить. Может, придется выхаживать.
-- Операцию будете делать вы?
-- Обычно хирурги стараются не оперировать родственников и
друзей. Посмотрим. Я знаю только одно: Иван надолго
вываливается из тележки.
-- Он знает об этом?
-- Да. Я ему сказал.
-- А что он?
-- Ничего. Попросил сигарету.
-- Я бы тоже закурила.
Это была уже пятая сигарета за день. Мы с Гузманом
выкурили по сигарете.
-- Не затягивайся, когда куришь, -- порекомендовал Гузман.
-- Это называется быстрое курение, которое наносит удар по
сосудам сердца и мозга. Курить, как и жевать, надо медленно,
получая удовольствие и не нанося вреда.
Ни Анюты, ни матери дома не оказалось. Я приняла душ и
проспала до ужина. Мать явно хотела что-то сообщить, ожидая
вопроса, как у нее прошел день. Она любила рассказывать с
подробностями. Я не спрашивала. Наконец, она не выдержала и
сказала:
-- Я взяла билеты, выезжаем через три дня.
Сама виновата. Могла сказать ей, что не еду с ними,
раньше. Теперь, пока не будет сдан мой билет, я двое суток буду
выслушивать упреки. И все-таки надо начинать этот неизбежный
разговор.
-- Извини, я задержусь на неделю.
-- Я бы тоже задержалась, -- тут же включилась Анюта. -- И
вообще, мне ваша деревня вот так настоебенила.
Мать отложила вилку.
-- Что за выражение? Это же подзаборный мат!..
-- Подзаборного не бывает. Пишут только на заборах, --
возразила Анюта.
-- Ты что, не понимаешь, что сказала плохое слово? --
спросила мать.
-- Слова -- это только слова. Они не могут быть ни
хорошими, ни плохими.
От кого она эту формулировку могла услышать? Мать молчала,
не находя нужного слова. Значит, сейчас эту дискуссию о хороших
и плохих словах перекинет на меня. Так и случилось.
-- Может быть, ты объяснишь ей, какие слова можно говорить
девушке, а какие нельзя? -- предложила мне мать.
-- Только вначале уточни, -- улыбаясь, попросила Анюта, я
еще девочка или уже девушка? Или я нимфетка?
-- Ты прочла "Лолиту" Набокова? -- спросила я.
-- Еще в прошлом году, -- ответила Анюта. -- Но меня ждут
подруги во дворе. Можно мы с тобой хорошие и нехорошие слова
обсудим перед сном? И по "Лолите" у меня к тебе будут вопросы.
Я надеюсь, ты на них мне ответишь.
-- Постараюсь. Ладно, иди, гуляй.
-- Ты запускаешь дочь, -- предупредила меня мать, когда
Анюта вышла.
Я промолчала, потому что знала, что все равно я получу
следующий и главный для матери на сегодня вопрос.
-- Так почему же ты не можешь выехать с нами вместе?
-- Я устроилась на временную работу. Через месяц я приеду.
-- Какая же это работа? Опять торговать овощами?
-- Да, опять. Другим способом я деньги заработать не могу.
-- Твою прошлогоднюю торговлю полгода вся поликлиника
обсуждала.
-- Мне плевать, что обсуждает поликлиника.
-- А мне не плевать.
-- Ты знаешь, какие траты нам предстоят осенью? И, может
быть, ты знаешь, как эти деньги заработать другим способом?
-- Да не будешь ты торговать, ты будешь ему носить бульон.
-- Вряд ли. Он, наверное, умрет.
-- Ничего с ним не будет. Как ты могла пойти к нему? Ты
забыла, что он нас бросил?
-- Насколько я помню, это ты его выгнала!
-- Да, выгнала! -- гордо подтвердила мать. -- Он стал
спать с собственной секретаршей. Какая пошлость!
-- Мать, а ты никогда не задумывалась, почему мужчина
уходит от одной женщины к другой?
У меня была фора: Милехин от меня не уходил, я сама подала
на развод.
-- И почему же? -- спросила мать.
-- Потому что он из двух зануд выбирает меньшую. Я пошла
спать. Мне завтра рано вставать.
По тишине на кухне я поняла, что мать плачет. Можно было
обойтись и без последней плюхи. Но надоело.
Утром я выехала с теми, кто рабочий день начинает с восьми
утра, чтобы попасть в палату отца хотя бы за час до прихода
врачей. К тому же я подготовилась: у матери сохранился зеленый
халат операционной сестры и такие же брюки. Вчера я заметила,
что в институте больше зеленых, чем белых халатов.
Я переоделась и оставила свои вещи под лестницей, надеясь,
что вряд ли кто сюда заглянет, пока я буду в палате у отца.
Конечно, мой операционный наряд был мешковат, но никто не
обращал на меня внимания. Я зашла в палату отца и увидела Настю
и очень высокого молодого мужчину, оба были в белых халатах.
Отец и Настя переглянулись. Отец попытался улыбнуться, но
у него не очень получилось. Подклеенный угол рта мешал. Судя по
наклейкам, его лицо было зашито еще в пяти местах.
-- Спасибо, что приехала. Настя мне рассказала. У тебя
сейчас каникулы?
-- Да.
-- Ты не хотела бы поработать? Ты, кажется, на прошлых
каникулах работала?
-- Да. Я уже договорилась и на этот раз.
-- У меня к тебе есть другое предложение.
Высокий мужчина сделал плавное движение рукой сверху вниз,
почти дирижерский жест.
-- Это Малый Иван, -- представила его Настя.
Я протянула ему руку и встала. Мужчина оказался очень
высоким. Я могла пройти у него подмышкой.
-- Не очень уж и малый, -- сказала я.
-- Он тоже Иван Кириллович, поэтому, чтобы не путать, твой
отец проходит как Большой Иван, а он -- как Малый.
-- Ребята, -- прервал ее отец, -- времени мало, перейдем к
делу. Вер, мне нужна твоя помощь.
-- Я готова помогать.
-- Дай слово, что выполнишь мою просьбу! -- потребовал
отец.
-- Даю. Честное пионерское не подходит по возрасту, слово
коммуниста тоже -- в рядах не состояла. Честной учительское
подойдет?
-- Подойдет, -- ответил отец. -- Некоторое время я не
смогу бывать в компании. Не исключено, что мне придется выехать
за границу.
-- Сейчас решается вопрос, оперироваться ему здесь или в
Швейцарии, -- уточнила Настя.
-- Мне некого оставить вместо себя. Полины нет. Ты --
единственная и самая моя близкая родственница.
-- Я не родственница, я дочь, -- поправила я его.
-- Тем более. Пока меня не будет, ты поработаешь в
компании.
-- В качестве кого?
-- Как кого? -- не понял отец. -- Президента компании. Я
ведь президент, а не хер собачий.
-- Как скажешь..
Отец замолчал. Молчали и Настя, и Малый Иван.
-- А вы говорили: не согласится, не согласится! Вы не
знаете нас, Бурцевых! -- отец закрыл глаза.
У него, наверное, появились какие-то мозговые отклонения.
И Малый Иван, и Настя соглашаются с ним, потому что он
травмирован, его не надо раздражать, его надо успокаивать.
В палату вошла медсестра.
-- Вы кто? -- спросила она.
-- Мы -- консилиум, -- ответила Настя. -- Я -- профессор
Петрова.
-- Ты такая же профессор, как я -- английская королева.
Медсестра и Настя были примерно одного возраста.
-- Уходите, -- продолжала медсестра. -- Заведующая
отделением начинает обход. А ты, если их еще раз проведешь,
получишь по полной, -- обратилась ко мне медсестра.
-- Все, уходим, -- тут же согласилась я.
-- Мне надо еще пятнадцать минут, -- сказал отец.
-- Нам надо больше, -- ответила медсестра.
-- На профессора вы не потянули, -- сказала я Насте, когда
мы вышли в коридор.
-- А ты только на медсестру, -- ответила Настя. -- Пошли.
