Ты должна помнить, это было почти тридцать лет тому назад. Университет
Циолковскиграда был тогда захудалым институтом, кучка надувных куполов и
сарайчиков из дюропены. Это был единственный университет в колониях.
- Наверное, требования на приемных экзаменам были весьма суровые.
- Так оно и было. Я признаюсь, что некоторый природный ум у меня был.
Я был молод, мне нравилось учиться, я устал от фермы. Казалось, что на тот
момент пойти учиться было неплохо.
- А ты бросил.
- Угу.
- Чтобы водить тяжеловоз.
- Нет, тогда я отправился обратно на ферму. К тому времени у меня
открылись глаза.
Она повернулась на бок, чтобы смотреть мне в лицо.
- Ты отказался от очень многого. К сегодняшнему дню ты мог бы стать
функционером администрации колоний высокого уровня, с доходом в шесть цифр
величиной и дачей на какой-нибудь курортной планете, которую бы сам
выбрал.
- Вместо этого у меня есть свобода дороги, очень немного обязанностей
и чистая совесть. Никаких долбаных денег, никакой дачи, но все, что мне
нужно.
- Понятно.
Мы долго молчали.
Наконец я сказал:
- Должны были бы быть сталактиты.
- Хм?
- Похоже на то, что нечто похожее на них тут должно было бы быть.
Пещеры обычно появляются из-за того, что вода разъедает скалу из
растворимого в воде минерала, вроде известняка. Я не знаю, что тут за
камень - я совсем не геолог. Наверное, гипс, или что-то вроде того. Но в
этом случае...
- А разве лава не проела эти пещеры, по крайней мере, какие-то из
них?
- Да, в некоторых явно поработали вулканические процессы. Но самые
диковинные формации наверняка должны быть результатом какой-то весьма
экзотической геохимии.
- Ну что ж, ведь так и должно быть - это же другая планета, - сказала
она.
- Угу. Но это мы тут чужие, лапочка.
- Пододвинься поближе, ты, страшное инопланетное существо. -
Помолчав, она спросила: - Батюшки, а это что такое?
- Сталактит.
- Сталагмит, - поправила она, ложась на меня.
Мы даже потерялись там, внизу, что меня особенно не беспокоило. У нас
была еда, реки свежей воды, больше тишины и покоя, чем доставалось на мою
долю за последнее десятилетие. Это был первый настоящий отдых от дел,
который мне удалось получить за... не знаю, за сколько времени. В конце
концов Сьюзен стала немножко нервничать, предлагая мне постоянно начать
серьезные поиски выхода наружу. Я сказал ей, что времени у нас для этого
просто навалом.
- Но мы же все больше и больше теряемся, - запротестовала она.
- Вовсе нет, - сказал я, присев возле стены туннеля. - У меня тут
замечательные данные на этом прелестном карманном сейсмометре, который нам
дал Рагна. Помнишь тот зал, который мы назвали Чичестерским собором? Он,
вероятно, не более чем в пяти метрах отсюда, по другую сторону стены.
- Но мы там были несколько дней назад.
- Позавчера.
- Как нам пробраться через пять метров скалы?
- О, есть другой путь обратно. Это просто означает, что мы не на
самом деле потерялись. Мы все это время находимся, в общем, в одном и том
же регионе. Нам надо сделать единственное найти короткий обратный путь в
Чичестерский собор. Оттуда мы сможем вполне легко найти по лучу последний
оставленный нами передатчик.
- У тебя это так легко на словах получается.
- Кроме того, Рагна и его люди должны были уже пойти пас искать. Если
ты помнишь, это все было задумано как однодневный поход с ночевкой. Они
уже начали беспокоиться.
- Не говоря уже про Джона и остальных.
- Ну, - сказал я, - этим-то беспокоиться не о чем. Это не первая
ситуация жизни и смерти, в которую мы попадаем за последние недели. В нас
стреляли, нас бомбардировали, нас похищали, нас чуть не раздавил "дорожный
жук", и мы мчались сквозь портал с бубликом в сахаре вместо роллера.
Господи! Назови мне любую гадостную ситуацию - и я скажу, что мы в ней уже
побывали. Как же ты можешь волноваться из-за такой мелочи, Сьюзи?
- Такая уж у меня натура, мне кажется.
- Сними одежду.
- Ладно.
Но прошло очень немного времени, прежде чем мне пришлось признать,
что мы действительно потерялись. Сьюзен была целиком за то, чтобы пытаться
все-таки отыскать выход, но я твердо решил, что надо оставаться на месте,
разбить лагерь и ждать поисковую партию. Я напомнил ей о ее же собственном
предостережении, что дальнейшие блуждания приведут только к тому, что мы
потеряемся еще больше. Она вспомнила и согласилась, тем более, что еда
стала подходить к концу, а найти что-нибудь на замену совершенно не было
шансов. Если мы ограничим нашу активность, то тем самым ограничим и
потребность в еде, кроме того, поделим ее точно на порции. Мы весьма
неплохо справлялись с ограничением деятельности, но не раз ловили друг
друга на том, что шарили в сумке с провиантом. Никто из нас как-то не мог
по настоящему серьезно отнестись к нашему положению, но, по мере того, как
проходило время, мы сообразили, что миновало уже четыре дня, мы постепенно
протрезвели от беззаботности.
Потом стало еще хуже.
Это произошло в узком коридоре, стены которого были пронизаны
боковыми туннелями, постепенно уходящими вверх, как дымоходы, через
которые только Сьюзен могла протиснуться, чтобы посмотреть, не ведут ли
какие-нибудь из них на более высокие уровни. Все последние дни, если
верить показаниям приборов, мы постепенно спускались.
Я лежал, прислонившись к нашим рюкзакам и альпинистскому снаряжению,
и только задремывал. Я был совершенно вымотан. Сьюзен надела свою
ахгирранскую шляпу-шлем (который, кстати, замечательно ей шел) с фонариком
на полях и, взяв биолюмовый фонарик, отправилась исследовать
коридор-дымоход подходящего вида в конце короткого бокового туннеля. Она
настояла на том, чтобы я остался и отдохнул, и я не беспокоился. Я все еще
мог слышать, как поскальзывались и скрипели ее высокие сапоги в конце
туннеля. Она сказала, что не станет забираться слишком высоко, просто
ровно настолько, чтобы увидеть, куда ведет этот туннель и не расширяется
ли он к середине.
Если ей встретится именно такой туннель, то она посмотрит, не смогу
ли я пробраться через него, предварительно связав наши рюкзаки и привязав
к ним веревку, чтобы потом можно было бы их втянуть.
Поэтому я просто лежал у стены, сосредоточив взгляд на интересных
кристаллических узорах на потолке, которые своеобразно мерцали в свете
моего фонарика, укрепленного на шлеме. Это был переливчатый узор, который
менялся и сверкал в зависимости от того, как я поворачивал голову и как
падал на него свет. Цвета были в основном индиго и фиолетовый. По краям
мерцали иногда розовый и красный. Когда я смотрел, как то переливаются, то
танцуют эти краски, я чувствовал, как они меня гипнотизируют. Я впал в
странное состояние, думая главным образом про Дарлу и Сьюзен, пытаясь
разобраться в собственных чувствах. Я, чуть погодя, увидел лицо Дарлы. Оно
приняло свои очертания в танце кристаллов или просто наложилось на них.
Лицо Дарлы было само совершенство. Если такое может вообще существовать.
Если не считать слегка выступающей вперед нижней челюсти - а я находил это
особенно привлекательным: ее нижняя губа приобретала совершенно
соблазнительные и чувственные очертания. Симметрия ее лица притягивала,
прелестные пропорции приближались к шедевру искусства.
Профиль: какая комбинация изгибов и линий могла бы быть столь же
нежной и в то же время математически точной? Разница на миллиметр - и вся
органическая правильность творения исчезла бы. Да - это вопрос
математический, но это не уравнение, и никакое, даже самое загадочное
уравнение, не в силах описать это. Такие лица, как ее, надо воспринимать
как целое, одним вздохом. Все вместе замечательно сочеталось: скульптурный
шлем темных волос, полные губы, приподнятые скулы, слегка раздвоенный
подбородок... и глаза, конечно. Голубые глаза цвета какого-то девственного
неба, если на него смотреть со стратосферных высот, словно из орбитальной
станции. Голубой цвет, за которым едва прячутся звезды. Ее красота была
красотой арктической. Но посмотрите поглубже в ее глаза - и что вы там
увидите? Расплавленные, раскаленные точки, пылающие прожекторы. Изнутри
она чем-то пылала. Я не знаю, чем. Может, ее идеей, своим диссидентским
движением? Может быть, мною? В этом я сомневался. Она обманула меня, даже
использовала меня, хотя она каменно-уверенно утверждала, что все это - для
моей же пользы. Временами я склонен был согласиться.
Но иногда... все-таки неизвестно было, какие мотивы руководили
Дарлой. Несомненно, она не желала мне никакого зла. Но у меня было сосущее
чувство, что я просто был еще одним винтиком в огромном скрипящем
механизме - причем она признавала, что не она создала или придумала этот
механизм. Но она, однако, сама назначила себя на роль техника смотрителя,
который то смажет там поистершиеся шестерни, то протрет запылившиеся
тросики. Она посвятила себя тому, чтобы все это держалось вместе, чтобы
все это гремело и звенело так, как надо, пока не выполнит ту таинственную
задачу, для которой создатели машины и предназначили ее. Это была Машина
Парадокса, и она правила всем происходившим.
Я понял, что я глубоко люблю Дарлу. Невзирая ни на что. Это был один
из тех фактов, которые таятся в тени, потом выскакивают из темной ниши и
говорят:
- А я тут!
Словно вы про это и так все время знали. Невзирая ни на что.
Прекрасная дама без сострадания взяла меня в плен. И я не мог
ничегошеньки с этим поделать.
Сьюзен?
Сьюзен. Я проиграл в памяти сцены последних нескольких дней. В
каком-то смысле, это были просто порнографические видеофильмы. Если
посмотреть на дело с другой стороны, то перед вами были два человека,
которые наслаждались обществом друг друга, радовались тому, что могут
доставить друг другу удовольствие. Тут были и теплота, и дружба своего
рода... может быть, даже зачатки любви. Но я понял, что не могу сравнивать
свои чувства к Дарле и Сьюзен. Они были несопоставимы. Остальное - просто
семантика. Назовите то, что я чувствую к Дарле, страстью - вполне могло
быть и так, но это была весьма разреженная страсть. Я просто интуитивно
чувствовал, что каким-то непонятным образом судьбы Дарлы и моя
неразделимы.
И я совершенно не был уверен в том, что Дарла мне нравится. Она
все-таки стремилась к тому, чтобы людям с ней не было спокойно, причем
делала она это странными и тонкими способами. Может, дело было только в ее
поразительной красоте - большая часть людей, скажем прямо, не отличаются
красотой, и совершенство во плоти рядом с нами порой пробуждает странные
чувства. Но я подозреваю, что именно ее отстраненность, которая
проявлялась время от времени, смущала меня больше всего. Она была
сторонним наблюдателем событий. Ей не то, чтобы не было интересно все, что
происходило, просто она словно не была заинтересована. Она была объективна
и не скована никакими предрассудками. Я не скажу холодна. Она просто была
Хранителем Машины. Однако вот Сьюзен мне нравилась. Снова семантика. Хотя
не всегда с ней удавалось как следует ладить, она все-таки в конце всегда
поддерживала меня, поддерживала то, что я делал. Она доверяла мне, а я ей.
Я мог ее понять. Ее слабости не были пятнами на во всех отношениях
безупречной женщине, но словно они были отражением всего того, что
нетвердо и непрочно во мне самом. Какая-то часть меня ничего этого не
хотела. Что-то во мне хотело бежать... но не от чего-то, как раньше было,
