Стефан Цвейг.
Шахматная новелла
Перевод В.Ефановой.
На большом океанском пароходе, отплывавшем в полночь из
Нью-Йорка в Буэнос-Айрес, царила, как всегда в последние минуты
отправления, деловитая суета,
Через толпу во всех направлениях проталкивались
провожающие; рассыльные телеграфа в лихо сдвинутых набок
каскетках выкрикивали фамилии пассажиров; проносили багаж и
цветы; по лестницам бегали любопытные дети, а на верхней
палубе, не умолкая, играл духовой оркестр...
Я стоял со своим приятелем на палубе вдали от этой
сутолоки. Вдруг совсем близко от нас два или три раза ярко
вспыхнул магний: должно быть, среди пассажиров была какая-то
знаменитость и для взятого в последний миг интервью понадобился
портрет. Мой друг, взглянув в ту сторону, усмехнулся:
-- С вами на пароходе едет чудо природы -- Чентович.
Увидев по моему лицу, что это имя ничего мне не говорит,
он пояснил:
-- Мирко Чентович-- чемпион мира по шахматам. Он
только что разгромил всех шахматистов Америки и сейчас едет
пожинать лавры в Аргентину.
Тут я вспомнил не только имя молодого чемпиона мира, но и
кое-какие подробности его молниеносной карьеры. Мой друг,
следивший за мировой прессой болея внимательно, чем я, пополнил
мои сведения, рассказах по этому поводу несколько анекдотов.
Около года тому назад Чентовичу удалось сразу стать в ряды
таких шахматных светил, как Алехин, Капабланка, Тартаковер,
Ласкер, Боголюбов. С момента появления в Нью-Йорке на
турнире 1922 года семилетнего вундеркинда Решевского
великолепная плеяда шахматистов не знала ни одного новичка,
который вторгся бы в их среду с таким шумом и вызвал бы к себе
столь острый интерес. Умственные способности Чентович а отнюдь
не предвещали ему столь блистательную карьеру. Вскоре
обнаружилась тайна: чемпион мира ни на одном языке не мог
написать без ошибок даже нескольких слов, и, как саркастически
заметил один из его желчных соперников, "невежество его было
всеобъемлющим".
Крошечное суденышко, принадлежавшее его отцу-- нищему
югославскому лодочнику,-- было потоплено однажды ночью
дунайским грузовым пароходом. Сердобольный пастор из их глухой
деревушки взял на попечение осиротевшего мальчишку, которому
было в то время двенадцать лет. Добрый человек выбивался из
сил, стараясь вдолбить в мозги туповатого, косноязычного, с
низким лбом мальчишки не дававшуюся ему школьную премудрость.
Но все старания пастора оказались тщетными. В сотый раз
бессмысленно всматривался Мирко в буквы, но не мог их
запомнить. Его неповоротливый мозг не схватывал простейших
вещей. В четырнадцать лет он все еще считал по пальцам, и ему
стоило великого труда прочитать небольшой отрывок из книги или
газеты. Однако нельзя сказать, чтобы Мирко был нерадив или
непослушен. Он исполнял все, что ему приказывали: таскал воду,
колол дрова, работал в поле, убирал кухню. На него можно было
положиться; любое поручение он в конце концов выполнял, хотя
медлительность его выводила из терпения. Но больше всего
огорчало доброго пастора в упрямом подростке его безразличие ко
всему на свете. Он никогда ничего не делал, не получив
приказания, никогда не играл с другими подростками и никогда не
искал себе какого-нибудь дела, пока ему не говорили, что надо
сделать. Закончив домашнюю работу, Мирко усаживался в комнате,
да так и сидел, устремив вдаль бессмысленный, как у
пасущейся овцы, взгляд, не проявляя ни малейшего интереса к
тому, что творилось вокруг. По вечерам, когда пастор, посасывая
длинную деревенскую трубку, играл три неизменные партии в
шахматы с жандармским вахмистром, светловолосый недоросль молча
пристраивался возле игроков и, опустив тяжелые веки, с сонным и
безразличным видом смотрел на расчерченную доску.
Однажды зимним вечером, когда два приятеля уже углубились
в свою обычную игру, за окном послышался звон бубенцов. К дому
быстро приближались сани. В комнату вбежал крестьянин в
заснеженной шапке и стал умолять пастора как можно скорее
поехать к его умирающей матери, чтобы успеть дать ей последнее
напутствие. Священник тут же отправился с ним. Вахмистр.
недопивший своей кружки пива, раскурил на прощание трубку и уже
собрался было натянуть высокие меховые сапоги, как вдруг
заметил, что Мирко, не отрываясь, смотрит на шахматную доску с
неоконченной партией.
-- Может быть, хочешь закончить партию? -- шутливо спросил
его вахмистр, совершенно убежденный, что придурковатый парень
не знает даже, как передвигаются по доске фигуры. Мальчик
неуверенно взглянул па него, но утвердительно кивнул головой и
сел на место пастора. На четырнадцатом ходу вахмистр был
побежден и должен был признаться, что его поражение вовсе не
было результатом какого-либо случайного зевка. Вторая партия
закончилась так же.
-- Валаамова ослица!-- вскричал, вернувшись, пораженный
пастор и объяснил вахмистру, не слишком хорошо знакомому с
Библией, что две тысячи лет тому назад произошло подобное чудо,
когда бессловесное до тех пор животное заговорило, и к тому же
очень мудро. Несмотря на поздний час, добрый пастор не мог
удержаться от искушения сразиться со своим полуграмотным
воспитанником. Мирко с такой же легкостью обыграл и его. Играл
он медленно, упрямо, ни разу не подняв от доски широколобой
головы, но в игре его была непоколебимая уверенность. В
последующие дни ни пастор, ни вахмистр не смогли одержать над
ним ни одной победы.
Священник, лучше других знавший о безнадежной умственной
отсталости своего воспитанника, задался вопросом; сможет ли
этот однобокий, необычайный талант выдержать более серьезное
испытание. С помощью сельского парикмахера Мирко привели в
более приличный вид, и пастор отвез его в санях в соседний
городок, где в кафе на главной площади собирались местные
любители шахмат, игроки, как он убедился на горьком опыте,
гораздо более искусные, чем он.
Появление пастора в сопровождении русого, краснощекого
подростка вызвало всеобщий интерес. Пока его не позвали к
шахматному столику, Мирко стоял поодаль, уставившись в пол, так
и не сняв нагольного тулупа и высоких пастушьих сапог. Он
проиграл первую партию, потому что добряк пастор никогда не
применял сицили-анскую защиту. Следующая партия с лучшим
шахматистом города закончилась вничью. Однако третью, четвертую
и все последующие партии Мирко выиграл одну за другой.
Провинциальные городки Югославии не часто бывают ареной
волнующих событий. Поэтому первое выступление деревенского
чемпиона произвело в кругу достойных граждан форменную
сенсацию. Было единодушно решено, что вундеркинд должен
остаться в городе до утра, когда будет созвано специальное
собрание шахматного клуба; в особенности же для того, чтобы с
ним смог сыграть одержимый страстью к шахматам владелец
близлежащего замка старый граф Зимчиц. В душе священника
боролись два чувства-- гордость за своего питомца и чувство
долга, призывавшее его обратно в село, к воскресной службе.
Чувство долга восторжествовало, Однако пастор согласился
оставить Мирко в городе для дальнейших испытаний. Шахматисты
поместили молодого Чентовича в гостиницу, где он впервые в
жизни увидел современную уборную.
В воскресенье после обеда шахматная комната заполнилась до
отказа. В течение четырех часов Мирко неподвижно сидел перед
шахматной доской, не произнося ни слова, не поднимая глаз, и
разбивают одного противника за другим. Наконец ему предложили
сеанс одновременной игры. Понадобилось некоторое время, чтобы
растолковать Мирко, что он должен будет играть сразу против
нескольких противников. Но как только он уяснил себе, чего от
него хотят, он невозмутимо принялся за дело и стал ходить от
стола к столу, медленно ступая тяжелыми, несмазанными сапогами.
В конце концов он выиграл семь партий из восьми.
После этого начались серьезные совещания. Строго говоря,
новый чемпион не являлся уроженцем городка, тем не менее
местный патриотизм был задет за живое. Наконец-то у крошечного,
вряд ли даже отмеченного на карте городишка появился шанс
назваться родиной знаменитости.
Импрессарио по имени Коллер, поставлявший шансонеток и
балерин местному офицерскому казино, заявил, что берется
устроить юноше уроки у своего знакомого в Вене-- знатока
шахматной игры-- и будет содержать молодого Мирко в течение
года с тем, чтобы расходы были ему впоследствии возмещены.
Обязательство подписал граф Зимчиц,-- за все шестьдесят лет,
что он ежедневно играл в шахматы, ему ни разу не доводилось
сразиться с таким замечательным противником. С этого дня
началась поразительная карьера сына дунайского лодочника.
Мирко понадобилось всего шесть месяцев, чтобы постичь все
секреты шахматной техники; правда, одним он не владел-- это
впоследствии было замечено любителями шахматной игры и вызывало
с их стороны насмешки. Ни одной сыгранной партии Чентович не
мог запомнить,-- выражаясь языком профессионалов, не мог играть
вслепую. Он был абсолютно не способен воссоздать в своем
воображении шахматную доску. Ему было совершенно необходимо
иметь перед глазами настоящую, в шестьдесят четыре черных и
белых квадрата доску и тридцать две фигуры. Даже став всемирной
знаменитостью, он неизменно носил с собой карманные шахматы,
чтобы иметь возможность в любой момент наглядно воспроизвести
нужную ему классическую партию и решить заинтересовавшую его
задачу.
Хотя сам по себе этот дефект и не представлял особой
важности, он тем не менее указывал на недостаток воображения и
вызывал оживленные толки в кругу любителей шахмат-- такие толки
возникают, например, в музыкальных кругах, когда выясняется,
что выдающийся виртуоз или дирижер не может играть или
дирижировать на память, без нот. Впрочем, этот недостаток не
помешал замечательным успехам Мирко. В семнадцать лет он уже
имел с десяток различных призов, в восемнадцать-- стал
чемпионом Венгрии и, наконец, в двадцать-- чемпионом мира.
Лучшие игроки, несомненно превосходившие его умом, силой
воображения и смелостью, не смогли противостоять его железной,
холодной логике, как не мог Наполеон противостоять осторожному
Кутузову и Ганнибал -- Фабию Кунктатору, у которого, по
свидетельству Ливия, черты апатии и слабоумия проявлялись уже в
раннем детстве. Таким образом, оказалось, что в блистательном
обществе выдающихся шахматистов, среди которых были видные
представители самых разнообразных отраслей интеллектуального
труда-- философы, математики, люди, обладающие художественным
чутьем, изобретательскими способностями и нередко творческим
талантом,-- затесался совершенный чужак-- хмурый, молчаливый,
неразвитый деревенский парень. Самые ловкие журналисты не могли
вытянуть из него ни единого слова, из которого можно было бы
состряпать сенсацию. Газеты были лишены такой возможности, но
это восполнялось обилием циркулировавших о нем анекдотов: едва
поднявшись из-за шахматного стола, где он не знал себе равных,
Чентович неизбежно становился забавной, почти комической
фигурой. Несмотря на безукоризненный костюм, модный галстук и
булавку с чрезмерно большой жемчужиной и тщательно
наманикюренные ногти, он оставался тем, кем был прежде,--
ограниченным, неотесанным парнем, еще недавно подметавшим кухню
пастора. Используя свой талант и славу, он старался заработать
как можно больше денег, проявляя при этом мелочную и нередко
грубую жадность. Делал он это с беззастенчивой откровенностью,
