побуждает к рвению и мужеству целое поколение. Все, что в Европе недовольно
своим положением и слишком нетерпеливо, чтобы ждать - младшие сыновья,
обойденные офицеры, побочные дети знатных господ и темные личности,
разыскиваемые правосудием - все устремляется в Новый Свет. Правители, купцы,
спекулянты напрягают всю свою энергию, чтобы снарядить побольше кораблей;
приходится силой обороняться от авантюристов и любителей легкой наживы, с
ножом в руках требующих скорейшей доставки их в страну золота. Если инфанту
Энрике, чтобы залучить на корабль хоть минимальное число матросов,
приходилось испрашивать у папы отпущение грехов для всех участников своих
экспедиций, то теперь целые селения устремляются в гавани, капитаны и
судовладельцы не могут справиться с наплывом желающих идти в матросы.
Экспедиции непрерывно следуют одна за другой, и вот действительно, словно
внезапно спала густая завеса тумана, повсюду - на севере, на юге, на
востоке, на западе - возникают новые острова, новые страны: одни, скованные
льдом, другие, заросшие пальмами. В течение двух-трех десятилетий немногие
сотни маленьких кораблей, выходящих из Кадиса, Палоса, Лиссабона, открывают
больше неведомых земель, чем открыло человечество за сотни тысяч лет своего
существования. Незабываемый, несравненный календарь той эпохи открытий. В
1498 году Васко да Гама, <служа господу и на пользу португальской короне>,
как с гордостью сообщает король Мануэл, достигает Индии и высаживается в
Каликуте; в том же году капитан английской службы Кабот открывает
Ньюфаундленд и тем самым - побережье Северной Америки. Еще год - и
одновременно, но независимо друг от друга, Пинсон под испанским флагом,
Кабрал под португальским открывают Бразилию (1499); в это же время Гаспар
Кортереал, идя по стопам викингов, через пятьсот лет после них входит в
Лабрадор. Открытие следует за открытием. В самом начале века две
португальские экспедиции, одну из которых сопровождает Америго Веспуччи,
спускаются вдоль берегов Южной Америки почти до Рио де Ла-Плата; в 1506 году
португальцы открывают Мадагаскар, в 1507 году - остров Маврикия, в 1509 году
они достигают Малакки, а в 1511 году берут ее приступом; таким образом, ключ
к Малайскому архипелагу оказывается в их руках. В 1512 году Понсе де Леон
попадает во Флориду, в 1513 году с Дарьенских высот первому европейцу,
Нуньесу де Бальбоа, открывается вид на Тихий океан. С этой минуты для
человечества уже не существует неведомых морей. За сравнительно малый
отрезок времени - одно столетие - пройденное европейскими кораблями
пространство увеличилось не стократно, нет, тысяче кратно! Если в 1418 году,
во времена инфанта Энрике, весть о том, что первые barcas достигли Мадейры,
вызвала восторженное изумление, то в 1518 году португальские суда -
сопоставьте по карте эти расстояния - пристают в Кантоне и Японии; скоро
путешествие в Индию будет считаться менее рискованным, чем еще недавно -
плавание до мыса Боядор. При столь стремительных темпах мир меняет свой
облик от года к году, от месяца к месяцу. День и ночь сидят в Аугсбурге за
работой гравировщики карт, и космографы не в силах справиться с огромным
количеством заказов. У них вырывают из рук влажные, еще не раскрашенные
оттиски. Печатники не успевают издавать для книжного рынка книги с
описаниями путешествий и атласы - все жаждут сведений о Mundus novus
16. Но едва только успеют космографы тщательно и точно,
сообразуясь с последними данными, выгравировать карту мира, как уже
поступают новые данные, новые сведения. Все опрокинуто, все надо начинать
заново, ибо то, что считали островом, оказалось частью материка, то, что
принимали за Индию -
новым континентом. Приходится наносить на карту новые реки, новые
берега, новые горы. И что же? Не успеют граверы управиться с новой картой,
как уже приходится составлять другую - исправленную, измененную,
дополненную.
Никогда, ни до, ни после, не знали география, космография, картография
таких бешеных, опьяняющих, победоносных темпов развития, как в эти пятьдесят
лет, когда, впервые с тех пор, как люди живут, дышат и мыслят, были
окончательно определены форма и объем Земли, когда человечество впервые
познало круглую планету, на которой оно уже столько тысячелетий вращается во
вселенной. И все эти беспримерные успехи достигнуты одним единственным
поколением: эти мореходы приняли на себя за всех последующих все опасности
неведомых морей, эти конквистадоры проложили все пути, эти герои разрешили
все - или почти все - задачи. Остается еще только один подвиг - последний,
прекраснейший, труднейший: на одном и том же корабле обогнуть весь шар
земной и тем самым, наперекор всем космологам и богословам прошедших времен,
измерить и доказать шарообразность нашей Земли. Этот подвиг станет заветным
помыслом и уделом Фернано де Магельаеша, в истории именуемого
Магелланом.
МАГЕЛЛАН В ИНДИИ
Март 1505 г. - Июнь 1512 г.
Первые португальские корабли, отплывшие из устья Тежу в неведомую даль,
стремились только к открытию новых земель; последующие старались мирно
завязывать торговлю со BHOBЬ открытыми странами. Третья флотилия уже
снаряжена по-военному, и с этой даты, 25 марта 1505 года, прочно
устанавливается тот трехтактный ритм, который будет господствовать на
протяжении всей начавшейся теперь колониальной эпохи. Веками будет
повторяться все тот же процесс: сперва основывается фактория, затем - якобы
для защиты ее от нападений - воздвигается крепость. Сперва ведется мирная
меновая торговля с туземными властителями, затем, как только налицо окажется
достаточное количество солдат, у князьков попросту отнимают их владения, а
следовательно, и все их добро. Не пройдет и десяти лет, как опьяненная
первыми успехами Португалия забудет, что первоначальные ее притязания
сводились к скромному участию в торговле восточными пряностями: в удачливой
игре благие намерения быстро исчезают. С того дня, как Васко да Гама
высадился в Индии, Португалия немедленно принялась оттеснять от нее все
другие народы. Ни с кем не считаясь, она всю Африку, Индию и Бразилию
рассматривает как ей одной принадлежащие владения. От Гибралтара до
Сингапура и Китая не должен отныне плавать ни один чужеземный корабль; на
половине земного шара никто, кроме подданных самой маленькой страны
маленькой Европы, не смеет заниматься торговлей.
Потому столь величественное зрелище и являет собою 25 марта 1505 года,
когда первый военный флот Португалии, которому предстоит завоевать эту
новую, величайшую в мире империю, покидает Лиссабонскую гавань - зрелище,
которое можно сравнить разве лишь с переправой Александра Великого через
Геллеспонт.
Ведь и здесь задача столь же непомерна. Ведь и этот флот отправляется в
плавание не за тем, чтобы подчинить Португалии какую-нибудь одну страну,
один народ, а чтобы покорить целый мир. Двадцать кораблей стоят в гавани; с
поднятыми парусами ждут они королевского приказа поднять якоря. И это уже не
корабли времен Энрике, не открытые баркасы, а широкие, тяжелые галеоны с
надстройками на носу и на корме, мощные корабли с тремя, а то и четырьмя
мачтами и многочисленной командой. Кроме нескольких сотен обученных военному
делу матросов, на корабле находится не менее тысячи пятисот воинов в латах и
полном вооружении, человек двести пушкарей, а сверх того - еще плотники и
всякого рода ремесленники, которые по прибытии в Индию немедленно начнут
строить новые суда.
С первого взгляда должен уразуметь каждый, что перед столь гигантской
эскадрой и задача поставлена гигантская - окончательное покорение Востока.
Недаром адмиралу Франсишку д'Алмейде пожалован титул вице-короля Индии,
недаром самый прославленный герой и мореплаватель Португалии, Васко да Гама,
<адмирал индийских морей>, самолично выбирал и испытывал снаряжение. Военный
характер задачи Алмейды несомненен. Алмейде поручено сравнять с землей все
мусульманские торговые города Индии и Африки, во всех опорных пунктах
воздвигнуть крепости и оставить там гарнизоны. Ему поручено - здесь впервые
предвосхищается руководящая идея английской политики - утвердиться во всех
исходных и транзитных пунктах, запереть все проливы от Гибралтара до
Сингапура и тем самым пресечь торговлю других стран. Далее вице-королю
предписано уничтожить морские силы египетского султана и индийских раджей и
взять под такой строгий контроль все гавани, чтобы <с лета от рождества
Христова тысяча пятьсот пятого> ни один корабль не португальского флага не
мог перевезти и зернышка пряностей. С этой военной задачей тесно
переплетается другая - идеологическая, религиозная; во всех завоеванных
странах распространить христианство. Вот почему отплытие этого военного
флота сопровождается таким же церемониалом, как выступление в крестовый
поход. В соборе король вручает Франсишку д'Алмейде новое знамя из белого
дамаста с вытканным на нем крестом господним, которому предстоит победно
развеваться над языческими и мусульманскими странами. Коленопреклоненно
принимает его адмирал, и, также преклонив колени, все тысяча пятьсот воинов,
исповедавшись и приняв причастие, присягают на верность своему властелину,
королю португальскому, равно как и небесному владыке, чье царствие им
надлежит утвердить в заморских странах. Торжественно, словно религиозная
процессия, шествуют они через весь город к гавани; затем орудийные залпы
гремят в знак прощанья, и корабли величаво скользят вниз по течению Тежу в
открытое море, которое их адмиралу надлежит - от края до края - подчинить
Португалии.
Среди тысячи пятисот воинов, с поднятой рукой приносящих клятву
верности у алтаря, преклоняет колена и двадцатичетырехлетний юноша, носитель
безвестного доселе имени Фернан де Магельаеш. О его происхождении мы знаем
только, что он родился около 1480 года. Место его рождения уже спорно.
Указания позднейших хроник на городок Саброуза, в провинции Тразуж-Мондиш,
опровергнуты новейшими исследованиями, признавшими завещание, из которого
это сообщение почерпнуто, подложным; наиболее вероятным в конце концов
является предположение, что Магеллан родился в Опорто, и о семье его мы
знаем только то, что она принадлежала к дворянству, правда лишь к четвертому
его разряду - fidalgos de cota de armes. Все же такое происхождение давало
Магеллану право иметь наследственный герб и открывало ему доступ ко двору.
Предполагают, что в ранней юности он был пажом королевы Элеоноры, из чего,
однако, не явствует, что в эти годы, покрытые мраком неизвестности, его
положение при дворе было хоть сколько-нибудь значительным. Ведь когда
двадцатичетырехлетний идальго поступает во флот, он всего-навсего
sobre-saliente (сверхштатный), один из тысячи пятисот рядовых воинов, что
живут, питаются, спят в кубрике вместе с матросами и юнгами, всего только
один из тысяч <неизвестных солдат>, отправляющихся на войну за покорение
мира, в которой всегда там, где погибают тысячи, остается в живых лишь
десяток-другой, и всегда только одного венчает бессмертная слава сообща
совершенного подвига.
Во время этого плавания Магеллан - один из тысячи пятисот рядовых, не
более. Напрасно стали бы мы разыскивать его имя в летописях индийской войны,
и с достоверностью обо всех этих годах можно только сказать, что для
будущего великого мореплавателя они были незаменимой школой.
