Все эти субчики знают Дэнни, и, если он сказал, что дело
верное, им этого довольно. И они соглашаются. Он им ничего
не объясняет. Он велит им взять пистолеты, каждому выдает
двадцать долларов и билет до Сан-Франциско и договаривается
о месте встречи. Вчера вечером он их собрал и сказал, что
налет будет утром. Они уже поболтались по городу и знают,
что тут полно гастролеров, среди прочих - такие молодцы, как
Цыпа Сальда, Бритва Вэнс и Дрожащий Мальчик. И утром во
главе с Королем Лягушачьего острова отправляются на дело.
Остальные расколовшиеся изобразили примерно такую же
картину. Несмотря на тесноту в тюрьме, полиция наша нашла
свободные места и запустила наседок. Бандиты в большинстве
друг с другом не знакомы, работать наседкам было легко, но
единственное, что они сообщили нового, - арестованные
сегодня ночью ожидают оптового освобождения. По-видимому,
думают, что банда нападет на тюрьму и выпустит их. Скорее
всего, это сказки, но, так или иначе, полиция теперь
приготовилась.
Таково положение на этот час. Полиция прочесывает улицы
и забирает всех небритых и всех, у кого нет справки от
приходского священника о посещении церкви, - с особым
вниманием к отбывающим поездам, пароходам и автомобилям. Я
послал Джека Конихана и Дика Фоули на Северный берег -
поболтаться по кабакам, послушать, о чем там говорят.
- Как вы полагаете, задумал операцию и руководил ею
Бритва Вэнс? - спросил Старик.
- Надеюсь... мы его знаем.
Старик повернулся в кресле, посмотрел кроткими глазами в
окно и задумчиво постучал по столу карандашом.
- Боюсь, что нет, - возразил он, как бы извиняясь. -
Вэнс - хитрый, находчивый и решительный преступник, но у
него есть слабость, общая для людей этого типа. Его стихия
- непосредственное действие... не планирование. Он провел
несколько крупных налетов, но мне всегда мерещился за ними
еще чей-то ум.
Я не мог с ним препираться. Если Старик говорил, что
дело обстоит так, то так оно скорее всего и обстояло; он был
из тех осмотрительных, которые увидят ливень за окном и
скажут: "Кажется, дождик пошел", чтобы не ошибиться: а
вдруг кто-то льет воду с крыши.
- И кто же этот архиум? - спросил я.
- Вероятно, вы это узнаете раньше меня, - сказал он с
милостивой улыбкой.
Я вернулся в суд и помогал варить арестованных в масле
часов до восьми - когда голод напомнил мне, что я не ел с
утра. Я исправил эту оплошность, а потом отправился к Ларою
- не спеша, чтобы ходьба не мешала пищеварению. У Лароя я
провел три четверти часа и никого особенно интересного не
увидел. Кое-кто из посетителей был мне знаком, но они не
выразили желания общаться - в преступном мире точить лясы с
сыщиком сразу после дела не полезно для здоровья.
Ничего тут не добившись, я перешел к Итальянцу Хили - в
соседний притон. Приняли меня так же - дали столик и
оставили одного. Оркестр у Хили играл "Не обманывай" и те,
кому хотелось размяться, упражнялись на площадке. Среди
танцоров я увидел Джека Конихана, руки его были заняты
крупной смуглой девицей с приятным, грубо вылепленным лицом.
Джек, высокий стройный парень двадцати трех или двадцати
четырех лет, прибился к нашему агентству месяц назад. Эта
служба была у него первой, да и ее бы не было, но отец Джека
решил, что если сынок хочет погреть руки в семейной кассе,
то должен расстаться с мыслью, будто продравшись через
университет, он натрудился уже на всю жизнь. И Джек
поступил в "Континентал". Он решил, что сыск - забавное
дело. Правда, он скорее схватил бы не того человека, чем
надел бы не тот галстук, но, в общем, обнаружил неплохие
задатки ищейки. Симпатичный малый, вполне мускулистый,
несмотря на худобу, с приглаженными волосами, лицом
джентльмена и повадками джентльмена, смелый, скорый на руку
и с быстрым умом, бесшабашно веселый - впрочем, это по
причине молодости. Конечно, в голове у него гулял ветер, и
его надо было окорачивать, но в работе я предпочел бы его
многим нашим ветеранам.
Прошло полчаса, ничего интересного.
Потом с улицы вошел парень - невысокий, развязный, в
очень отутюженных брюках, очень начищенных ботинках, с
наглым землисто-смуглым лицом характерного склада. Это он
попался мне навстречу на Бродвее после того, как пришили
Бино.
Откинувшись на стуле, чтобы широкополая дамская шляпа
заслонила от него мое лицо, я увидел, как молодой армянин
прошел между столиков в дальний угол, где сидели трое
мужчин. Он что-то небрежно сказал им - с десяток слов,
наверное, - и перешел к другому столику, где сидел в
одиночестве курносый брюнет. Он уселся напротив курносого,
бросил ему несколько слов, с ухмылкой ответил на его вопросы
и заказал выпивку. Опорожнив стакан, пошел через весь зал -
сообщить что-то худому человеку с ястребиным лицом - и
удалился из ресторана. Я вышел следом, миновав столик, где
сидел со своей девушкой Джек, и переглянулся с ним. Молодой
армянин отошел уже на полквартала. Джек нагнал меня,
обогнал. С сигаретой в зубах я его окликнул: "Огоньку не
найдется?"
Я взял у него коробок и, прикуривая, шепнул между
ладоней:
- Вон пижон идет - на хвост ему. Я за тобой. Я его не
знаю, но если он вчера убил Бино за разговор со мной, он
меня узнает. Ходу!
Джек сунул спички в карман и пошел за парнем. Я выждал и
отправился за ним. А потом случилась интересная вещь.
На улице было много народу, в большинстве мужчины - кто
гулял, кто околачивался перед кафе с прохладительными
напитками. Когда молодой армянин подошел к углу освещенного
переулка, оттуда появились двое и заговорили с ним, встав
так, что он оказался между ними. Он, видимо, не хотел их
слушать и пошел бы дальше, но один преградил ему путь рукой.
А другой вынул из кармана правую руку и махнул перед лицом
армянина - на ней блеснул никелированный кастет. Парень
нырнул под вооруженную руку и под руку-шлагбаум и пересек
переулок, даже не оглянувшись на двоих, хотя они его
нагоняли.
Перед тем, как они его нагнали, их самих нагнал еще один
человек, которого я раньше не видел, - с широкой спиной и
длинными руками, похожий на гориллу. Одной рукой он схватил
за шею одного, другой - другого. Он отдернул их от парня,
встряхнул так, что с них попадали шляпы, и стукнул головами
- раздался треск, как будто сломалась палка от метлы, и он
уволок обмякшие тела в переулок, с глаз долой. Армянин тем
временем бодро шагал дальше и ни разу не оглянулся.
Когда головолом вышел из переулка, я увидел под фонарем
его лицо - смуглое, с глубокими складками, широкое и
плоское; желваки на челюстях торчали так, как будто у него
под ушами нарывало. Он плюнул, поддернул штаны и двинулся
по улице за парнем.
Тот зашел к Ларою. Головолом за ним следом. Парень
вышел - за ним шагах в семи следовал головолом. Джек
проводил их в кабак, а я ждал на улице.
- Все еще передает донесения? - спросил я.
- Да. Говорил там с пятью людьми. А ничего у него
охрана.
- Ага, - согласился я. - И ты уж постарайся не попасть
между ними. Если разделятся, я - за гориллой, ты - за
пижоном.
Мы разошлись и продолжали двигаться за клиентами. Они
провели нас по всем заведениям Сан-Франциско - по кабаре,
закусочным, бильярдным, пивным, ночлежкам, игорным домам и
Бог знает чему еще. И всюду парень находил кому бросить
десяток слов, а между визитами ухитрялся сделать это на
перекрестках.
Я бы с удовольствием проследил кое за кем из его
абонентов, но не хотел оставлять Джека одного с парнем и
телохранителем: тут пахло чем-то важным. И Джека не мог
пустить за кем-либо другим - мне не стоило наступать
молодому армянину на пятки. И мы доигрывали игру так, как
начали, - следуя за нашей парочкой от притона к притону. А
ночь между тем перевалила через середину.
Было начало первого, когда они вышли из маленькой
гостиницы на Керни-стрит и впервые на наших глазах пошли
вместе, бок о бок, к Грин-стрит, а там свернули на восток,
по склону Телеграф-Хилл. Еще полквартала - и они поднялись
по ступенькам ветхих меблирашек, скрылись за дверью. Я
подошел к Джеку Конихану, стоявшему на углу.
- Поздравления разнесены, - решил я, - иначе он не
подозвал бы телохранителя. Если полчаса там не будет
никакого движения, я сматываюсь. А тебе предстоит
потоптаться тут до утра.
Через двадцать минут человек-горилла вышел из дома и
двинулся по улице.
- Это мой, - сказал я. - Ты жди своего.
Человек-горилла сделал шагов двадцать и остановился. Он
оглянулся на дом, поднял лицо к верхним этажам. Тогда мы с
Джеком услышали, что его остановило. В доме наверху кричал
человек. Так тихо, что и криком не назовешь. Даже теперь,
когда голос стал громче, мы его едва слыхали. Но в нем - в
этом вое - будто слился страх всех, кто боится смерти. Я
услышал, как лязгнул зубами Джек. То, что осталось у меня
от души, давно покрыто мозолями, но и я почувствовал, что на
лбу у меня дернулась кожа. Уж больно тих был этот крик для
того, что в нем выражалось.
Гориллообразный тронулся с места. В пять скользящих
скачков он вернулся к крыльцу. Шесть или семь первых
ступенек он одолел, даже не прикоснувшись к ним ногой.
Он взлетел с тротуара в вестибюль одним прыжком -
быстрее, легче, бесшумнее любой обезьяны. Минута, две
минуты, три минуты - и крик смолк. Еще три минуты - и
человек-горилла опять вышел из дома. Остановился на
тротуаре, чтобы сплюнуть и поддернуть штаны. И зашагал по
улице.
- Джек, это твоя дичь, - сказал я. - А я загляну к
парню. Теперь он меня не узнает.
Парадная дверь была не только не заперта, но и
распахнута. Я вошел в вестибюль, где при свете с верхнего
этажа виднелся марш лестницы. Я поднялся туда и повернул к
фасадной стороне. Кричали с фасада - либо на этом этаже,
либо на третьем. По всей вероятности, гориллообразный не
запер комнату - если и парадную-то дверь закрыть поленился.
На втором этаже я ничего не нашел, зато на третьем уже
третья дверная ручка подалась под моей осторожной рукой, и я
приоткрыл дверь. Я постоял перед щелью, но не услышал
ничего, кроме заливистого храпа где-то дальше по коридору.
Я тронул дверь и приотворил еще на четверть метра. Ни
звука. Комната была беспросветна, как будущее честного
политика. Я провел ладонями по косяку, по обоям, нащупал
выключатель, нажал. Две лампочки посередине пролили слабый
желтый свет на обшарпанную комнату и на молодого армянина -
мертвого на кровати.
Я шагнул в комнату, закрыл дверь и подошел к кровати.
Глаза у парня были открыты и выпучены. На одном виске
кровоподтек. Горло вырезано чуть ли не от уха до уха.
Около разреза, там, где тонкая шея не была залита кровью, я
заметил синяки. Телохранитель свалил его ударом в висок и
душил, пока не счел, что дело сделано. Но парень очухался -
настолько, чтобы закричать, но не настолько, чтобы
удержаться от крика. Телохранитель вернулся и прикончил его
ножом. Там, где он вытирал нож о простыню, остались три
красные полосы.
Карманы у парня были вывернуты. Это убийца их вывернул.
Я обыскал труп, но, как и ожидал, безуспешно;
человек-горилла забрал все. Осмотр комнаты тоже оказался
напрасным - кое-что из одежды, но ни одного предмета, за
который можно было бы уцепиться.
Я закончил обыск и стоял посреди комнаты, почесывая
подбородок и размышляя. В коридоре скрипнула половица. Три
бесшумных шага на каучуковых подошвах - и я очутился в
затхлом чулане, прикрыл за собой дверь, оставив щель в
палец.
В дверь постучали, я вынул из заднего кармана револьвер.
Снова постучали, и женский голос сказал: "Малыш, а малыш?"
И стучали и говорили тихо. Ручка повернулась, щелкнул
замок. В двери стояла девушка с бегающими глазами, которую
Анжела Грейс назвала Сильвией Янт.
Глаза ее остановились на парне и от удивления перестали
бегать.
- Что за черт, - прошептала она и скрылась.
Я уже шагнул из чулана в комнату, как вдруг услышал, что
она на цыпочках возвращается. Снова отступив, я стал
следить за ней через щелку. Она быстро вошла, беззвучно
