аккомпанемент гудков и мигание сигнальной лампочки. За их спинами, на
площадке блока прогудел другой гудок, пониже - сигнал к отбою. Через пять
минут все должны находиться по своим камерам, через час будет выключен
свет. Переклички, типичной для старинных тюрем, здесь не было. Подсчет
людей и проверка выполнялись автоматически, компьютерами, которые следили
за электронными браслетами на руках заключенных.
Внутри камеры Ко, сидя с книжкой в руках, молча смотрел, как
киношники расходятся по койкам. Рашаззи и Хабер вернулись к стопке
изрисованных формулами бумаг на столе.
- Теперь нам нужно выразить первообразную вэ через тета и избавиться
от икс штрих.
- Используй выражение для интеграла работы, - подсказал Хабер. -
Сейчас... Ага, вот здесь.
- Почему бы вам не выучить язык, который понимали бы окружающие? -
буркнул Смовак, проходя мимо.
- Возможно, нам больше нравится, когда они нас не понимают. -
недвусмысленно ответил Хабер. Смовак поднял брови.
Мунгабо вскарабкался на свою койку над МакКейном, и улегся на спину,
сложив руки под головой и уставившись в потолок.
- В русских фильмах никогда не увидишь голой задницы, - пожаловался
он. - Черт с ней, с политикой, и фильм неплохой... но хоть бы одна попка.
Мимо прошел Лученко, направляясь в конец камеры, за ним Нолан и
Майскевик.
- Хоть бы одна задница - громко повторил Мунгабо, специально для них.
- Империалистическое разложение. - фыркнул Лученко. - Им больше
нечего предложить.
- Нечего? Нечего? - пробормотал Мунгабо, устремив взгляд на своих
настенных красоток.
МакКейн улыбнулся про себя, снимая куртку, свернул ее и спрятал в
плоский ящик под койкой. Возле его койки остановился шедший следом Евгений
Андреев, седобородый шестидесятилетний мужчина с широкой лысиной и
блестящими серыми глазами - они могли бы принадлежать и тридцатилетнему.
МакКейн сразу почувствовал в нем настоящего человека, и доверял ему
больше, чем кому-либо из живущих в дальнем конце камеры.
- Они сами накликали на себя беду - я имею в виду немцев. - заметил
Андреев. - В 1917 они отправили Ленина в Россию, чтобы он вывел ее из
войны. Но именно государство, созданное Лениным, окончательно разрушило
Германию. Вот вам ирония судьбы.
- Похоже, вы немало об этом знаете.
- Да, мой отец был там, - в армии Конева, в 1945.
Скэнлон появился как раз, когда МакКейн собрался идти в умывальник.
Он нес авоську с грейпфрутами, которые положил на свою койку. МакКейн
вопросительно кивнул, и Скэнлон пояснил:
- У моего приятеля друг работает в агрозоне. Я за ними во время
фильма сходил. Это вполне легально. Если заработал премию, то вместо
зачетов можно получить вот этим.
- Я их не пробовал с тех пор, как уехал из Штатов. Сколько?
- Зачет... - Скэнлон бросил взгляд на МакКейна. - За два.
- Капиталист!
- А как же? Жить-то надо.
МакКейн взял пакет с туалетными принадлежностями и зашагал в конец
камеры. В соседней секции за средним столом играли в карты Смовак, Воргас
и Чарли Чан, азиат с Амура, имя которого не мог произнести никто, кроме
него. Он был стройным, с оливковой кожей, узкими глазами, тоненькими
усиками и прилежным выражением лица. Сзади на койке уже храпел венгр
Гоньяреш. Сейчас он работал снаружи, в грузовых отсеках центральной части
станции. В следующей секции якут по имени Нунган и афганец
экспериментировали с новейшим изобретением в области игр - детским
бильярдом, где нужно было запускать стеклянные шарики по наклонной
деревянной доске с луночками и штырьками. Идею подал Рашаззи, очаровавший
"Драконшу", огромную женщину с грубым лицом, работавшую на складе, которая
купила целую коробку таких шариков в детском магазинчике в Новой Казани.
Сейчас МакКейн уже не замечал странный запах, ударивший ему в нос,
когда он впервые вошел в камеру. Он уже узнал, что это запах дикого
чеснока, который многие сибиряки, особенно якуты, раньше традиционно ели
зимой, когда других овощей просто не было, а сейчас жевали его просто по
привычке. Запах въелся в их дыхание и исходил изо всех пор.
- Да, я знаю. От нас несет точно так же. - замети ему Сэрджент, когда
МакКейн пытался описать запах. - Чудовищная вонь - как птичий корм в
паршивом зоомагазине.
Если о запахе было сказано и не очень точно, то уж об интенсивности -
да.
Интересно, кого они подкупали в агрозонах, чтобы выращивать эту
дрянь? Вряд ли всезнайки-планировщики из Москвы включили дикий чеснок в
списки производимого на станции.
С другой стороны на койке растянулся француз Тоген, как всегда,
опечаленно глядевший на фотографию женщины на тумбочке. Он занимался этим
почти все свободное время, когда не гулял на площадке или не прохаживался
с отсутствующим видом по улице Горького. Время от времени он бормотал
что-нибудь вроде "Ах, Мими, где ты теперь?" или "Ах, Мими, в чем была наша
ошибка?". Время от времени женские имена менялись, фотография на тумбочке
- тоже.
В последней секции вместе сидели Лученко, Майскевик и Нолан. Напротив
них вылез из своей койки поляк Боровский. В отличие от своего галльского
соседа, он был жизнерадостным, прагматичным и всегда готовым помочь. Но
как это следовало понимать? Он все же принадлежал к группе из дальнего
конца камеры, которую МакКейн рассматривал, как личных друзей Лученко.
Россия приобрела дурную известность своей способностью вводить в
заблуждение, а Замок был ее маленькой копией.
- Прежде всего прибыль, люди потом! - набросился на МакКейна Нолан,
когда тот проходил мимо. - Капитализм убивает все живое. На острове
Манхэттэн когда-то водились бобры. Вы знаете это? А дикие голуби?
- Спроси у сибирских мамонтов. - ответил МакКейн, заходя в
умывальную. Секунду спустя он высунул голову:
- А что касается Манхэттэна, то бобрих там и сейчас хоть отбавляй.
(Beavers - жаргонное выражение, означающее женские половые органы (что-то
вроде шмоньки) - прим. перев) Спроси у Мунгабо. - тут он скрылся обратно,
довольный собой.
Дверь опять открылась и в умывальник вошел Боровский. Они встали
рядом, глядя в стенку. Из кабинок, где закрылись два азиата, доносились
жуткие звуки и запахи. Но чеснок забивал все.
- Чудо, что мыши Рашаззи здесь не дохнут. - заметил Боровский. Возня
в клетке за дверью подтвердила его слова. МакКейн не отвечал. Он заметил
выражение лиц Лученко и Майскевика, когда он высунулся из умывальника,
чтобы ответить Нолану. Шея у него зачесалась.
- Что вы думаете об этом фильме? - спросил Боровский.
- Мммм... А, стандартная ерунда.
- Вы знаете, в России учат в школах, что именно их вступление в войну
с Японией принесло победу. Но ведь это было только за неделю до ее
окончания, не так ли? И разве американцы не сбросили к тому времени на них
свою первую атомную бомбу? - Боровский увидел, что МакКейн не слушает его.
Застегивая ширинку, он наклонился ближе и, перед тем, как выйти,
прошептал:
- Будьте осторожны снаружи.
В одной из кабин спустили воду. МакКейн попытался восстановить в
памяти все детали последней секции, когда он проходил через нее. Лученко
сидел за последним столом, справа, посередине, Майскевик стоял сзади него,
а Нолан сидел на своей койке. Тоген лежал на своей койке слева, Боровский,
вероятно, тоже там. На столе перед Лученко лежала пачка сигарет, книга,
жестяная банка, используемая вместо пепельницы, пара журналов и на дальнем
конце стола - большая керамическая кружка с дымящимся чаем, вероятно,
принесенная Боровским. МакКейн тщательно обдумал все это; потом нагнулся,
приоткрыл дверцу одной из клеток с мышами и набрал в левую руку полную
пригоршню зерна из кормушки.
Когда он вышел из туалета, Лученко все еще сидел за столом, Нолан -
на своей койке, а вот Майскевик переместился, и сейчас стоял в центре
прохода, закрывая его. Тоген все так же лежал на койке, Боровский что-то
вынимал из тумбочки. Кружка с чаем стояла на своем месте. МакКейн обошел
стол слева.
- Эрншоу, - голос Лученко был необычно тихим. - У меня может быть
кое-какая информация о вашем коллеге. - МакКейн поднял голову и с
интересом посмотрел на него. Тот продолжил:
- Но конечно, деньги вперед.
- Вы не говорили об этом.
- Я, должно быть, забыл. Здесь за все платят. Вы американец, я
уверен, вы поймете.
- Вы хотите, чтобы я платил вам за то, что вы делаете вашу работу?
- Такой здесь обычай.
- Нет, спасибо.
МакКейн повернулся и хотел идти дальше, но дорогу ему заступил
Майскевик.
- Если вы не хотите воспользоваться предложенной вам услугой, ваше
дело. - продолжал Лученко. - Но я сделал свою часть работы. И за нее
придется заплатить.
Майскевик грубо остановил МакКейна, ладонью в грудь, и задумчиво
поглаживая костяшки пальцев, заметил:
- Здесь все платят свои налоги, понятно?
Это был один из тех редких случаев, когда МакКейн слышал, как
Майскевик разговаривает. Да, смысл его слов был вполне понятен. Все
разговоры в камере стихли, неожиданно понял МакКейн. Кто-то тихо вышел
из-за дверей туалета и остановился.
МакКейн загадочно посмотрел на Лученко.
- Я думал, что мы с вами всегда можем обсудить это бла... - его левая
рука швырнула пригоршню зерна в глаза Майскевику, и когда болгарин
инстинктивно зажмурился, правой рукой МакКейн сгреб со стола и выплеснул
ему в лицо кружку с чаем. Майскевик взвыл и отшатнулся назад, схватившись
за обваренное лицо. МакКейн пнул его ногой в пах, потом поймал обеими
руками за воротник и нанес убийственный удар коленом в лицо. Майскевик, с
остекленевшими глазами и разбитым носом, осел на стенку секции Тогена и
Боровского, тогда МакКейн выбил из-под него ноги, и Майскевик грохнулся на
пол. Невероятно, но он пытался подняться. МакКейн сгреб его за волосы,
запрокинул голову назад и ударил его прямыми пальцами в выпяченный кадык.
Майскевик крякнул и осел окончательно, его голова упала набок, струйки
крови стекали с разбитого лица по одежде.
Это произошло слишком быстро и было слишком жестоким, чтобы
кто-нибудь успел вмешаться. Лученко таращился из-за стола, Нолан с
посеревшим лицом выглядывал у него из-за плеча, Боровский застыл у своей
тумбочки в полуобороте. МакКейн поставил кружку на стол, стараясь
выглядеть спокойным, несмотря на адреналиновый заряд, пульсировавший
внутри.
- Это моя просьба от отмене налогов. - бросил он Лученко. Затем
перешагнул через ноги Майскевика и прошел дальше. Остальные, сбежавшиеся
со всей камеры, расступились перед ним. На полпути он остановился, налил
себе чашку чая из кипятильника на центральном столе и понес ее к себе на
койку.
За его спиной камера медленно приходила в себя. За последним столом
все еще сидел остолбеневший Лученко, Нолан с Боровским и еще парой других
подняли Майскевика на ноги и поволокли его в туалет.
Скэнлон наклонился со своей койки, когда МакКейн сел напротив.
- Вот, - он протянул плоскую фляжку. - Глоточек этого зелья принесет
тебе больше пользы, чем твой чай.
МакКейн кивнул и сделал долгий глоток.
- Спасибо. - он вернул фляжку и принялся за чай.
Скэнлон с интересом разглядывал его. Потом сам отхлебнул из горлышка
и, наконец, сказал:
- Интересно, мистер Эрншоу, в какой же школе журналистики вы этому
научились?
В здании администрации, в Тургеневе, генерал Протворнов еще с троими
гостями внимательно просматривали запись инцидента в камере В-3, сделанную
