ждать его долго, быть может, и десять лет, как Сольвейг Пер Гюнта. Но
это же пропасть после такого счастья,это вся ее молодая жизнь, да и что
он такое Максимов младший будет через десять лет? Дряхлый, разбитый бо-
лезнями старик...
На том конце проспекта за березами появилась карета скорой помощи. Ее
веселый нарастающий вой отвратильно резал по ушам и пронзительной болью
отдавался где-то в груди. Когда боль стала невыносимой, и казалось,
вот-вот все его существо разорвется на неправильные части, Максимов
проснулся. Нет, еще не совсем, еще в полусне, он, как это и раньше быва-
ло с ним, когда срывался со отвесной стены, или кто-то страшный и жесто-
кий настигал его, грозя отобрать жизнь, спасался в последнюю минуту про-
буждением. И это полусонное существо, не вылупившееся еще до конца из
приснившегося горя, уже догадавшись о спасении, радостно шевелило губа-
ми: это был сон! Это все сон, я спал и там во сне попал в трудное безвы-
ходное положение. Следовательно, не было никакого пешехода, не лежит он
там на перекрестке, все выдумка, причуда ума, фантазия. Господи?! Как же
это я? Он чуть от радости не заплакал. Боже мой, значит не будет суда,
не будет тюрьмы, не будет разлуки!? О, не хватит никаких восклицательных
знаков для изображения восторга допущенного обратно к жизни сознания.
Полусонный вздох облегчения длился дальше и от восторга перешел пос-
тепенно к тихой радости, с неразлепленными очами. Теперь, зная развязку,
он, с некоторой оптимистической иронией, перебирал уже слегка поблекшие
картины сна. Ему вдруг стало жалко того задавленного пешехода, наверное,
тоже спешившего к своей мечте. И почему он не выбежал сразу из автомоби-
ля на помощь пострадавшему человеку? Быть может, его можно было спасти и
так, без пробуждения?
- Ах, как это стыдно! - корил уже себя Максимов, - Да случись такое в
настоящей жизни, теперь уж он знает, что делать.
Дальше он стал думать о воспитательной силе сна, мол, сон это не
просто фантазия, но специальный тренажер, своего рода стрельбище или,
еще лучше сказать, полигон, где проигрываются предельные ситуации, дабы
вскрыть пробелы воспитания души. А интересно, уже слегка пошевеливая
членами, продолжал рассуждать Максимов, существует ли моральный кодекс
сна, и если - да, то бывают ли в ответе люди, согрешившие во сне? А если
бывают, то в какой мере? Он стал припоминать Ветхий и Новый заветы, но
ничего подходящего не припомнил.
Конечно, все эти полусонные самокопания длились считанные секунды и
не могли поколебать радостное понимание отстуствия материальной для них
базы. Но в конце пробуждения появилось что-то реальное, портящее счаст-
ливый финал, такая еле заметная глазу черточка, соринка, можно сказать.
Ее как-бы можно и не брать в расчет, но а если все-таки брать, то строй-
ная картина радости, все благоухание вздоха облегчения, портилось ка-
ким-то гнилым, тлеворным запахом. Ну-да, это смешное сокращенное дело
номер восемь, неизвестно откуда возникшее, должное, по пробуждении, быть
отброшенным, как курьез и шутка ума, - никак не отбрасывалось, а наобо-
рот, как заноза, все глубже вонзалось в пробуждающееся сознание Максимо-
ва.
Он открыл глаза от боли. Что-то давило на грудь, но не снаружи как
мог бы давить руль автомобиля, а наоборот, откуда-то изнутри, спирало и
больно резало при попытке глубоко вздохнуть. Вокруг в сером неживом све-
те раннего осеннего утра проступили безрадостные стены больничной палаты
хирургического отделения онкологической больницы. Да, он действительно
Максимов, но не тот, без пяти минут счастливый новобрачный, а больной, с
безнадежным диагнозом рака легких, человек. А дядя Женя, хотя все-таки и
соль земли, но тоже пациент, тихо постанывает на соседней койке. Ну а
Настя? Практикантка-студентка, медсестрой зовется... Максимов горько ус-
мехнулся доверчивости сонного сознания - разве безнадежно больные влюб-
ляются?
Он устал просыпаться. Да, именно, пробуждение и есть настоящая
больничная мука. Снова изматывающая физическая боль, и снова привыкание
к незавидной участи, - он знает, как это происходит обычно. Впрочем, се-
годня и сон большой радостью не назовешь. Беда является уже во сне. На-
верное, это признак конца.
Максимов повернул голову влево, чтобы убедится в существовании желто-
го квадратика. Там на латунной спинке кровати прилеплен был желтый лис-
точек с напоминанием для сменщицы, бабы Вари, сильно пожилой медсестре,
выжившей наполовину из ума и постоянно забывающей о своих обязяанностях.
"У-ть об-щее" - Уколоть обезболевающее Максимову. В последенее время
он уже часто бредил от боли и не мог сам напоминать. Вот Настя, добрая
душа, и написала для бабы Вари, чтоб не забывала.
А интересно, если бы ему предложили на выбор этот ночной кошмар или
его настоящую жизнь, что бы он предпочел? Конечно, он предпочел бы сон,
правда лучше, если это возможно, без наезда, а если уж с наездом, - то
не досметри. Вот альтернатива: быть убийцей или стопроцентно умирающим
человеком...
Ну положим, вот при Настеньке, разве он мог бы выбрать подлость?
Впрочем, почему бы и нет? Ведь, на самом деле, ему осталось-то жить с
гулькин нос, неделю-другую, ну может быть, месяц. Зачем ему выглядеть
лучше, хотя бы и перед Настенькой. Да и что он такое на ее счет выдумал?
Ведь она со всеми ласкова и внимательна, и всем улыбается, да ведь это
все от молодости и от бесконечности будущей жизни, а, положим, заболей
она смертельно, да что бы знала об этом... и чтобы никакой надежды... да
уж врядли бы она всем улыбалась. Идиот, типун тебе на язык, чуть не
вслух выругался Максимов и специально вдохнул поглубже, чтобы больнее
резануло изнутри. От боли потемнело в палате. Он потерял сознание.
* * *
Сейчас он уже остановил машину у стола заказов и, закрыв глаза, пы-
тался представить Настю. Выходило неопределенно и зыбко, но несмотря на
это, вопреки отсутствию конкретных форм, он каждой своей клеточкой вдруг
почувствовал ее внутри себя. Добившись полного эффекта, он вылез из ма-
шины и хлопнул дверкой. Дверь, будто неродная, откскочила обратно. Тогда
Максимов вспомнил соседа дядю Женю, хозяйственного кряжестого мужика,
часто помогавшего с починкой жигуленка.
Он еще раз посильнее ударил дверью, и та опять отскочила, как нерод-
ная. Кое-как закрыл ее, и пошел в стол заказов.
Через несколько минут огромный бисквитно-кремовый уже покоился в ба-
гажнике, а Максимов заинтересовано разглядывал желтый квадрат. Осталось
встретить Настеньку, и еще какое-то непонятное дело номер восемь.
- Уть общее! - вскрикнул Максимов и припомнил странное видение с
больничной палатой, с латунной спинкой, явившееся ему пока он пытался
оживить Настенькин светлый образ. На него опять нахлынул, как из под-
полья, удушливый лекарственный запах и вся атмосфера безисходности. Да
снилось ли ему это? И был ли это сон? А если нет, то что же такое вок-
руг? Он попытался отогнать все-таки подальше больничное видение, но оно
не изгонялось именно из-за этого восьмого дела. Сейчас он вспомнил, как
оно рашифровывалось во сне: как обезболевающий укол! Но если, - продол-
жал рассуждать Максимов,найдено объяснение восне, и наоборот, в ре-
альности, здесь у стола заказов, нет никакого ему объяснения, то не мо-
жет ли это означать, что имеенно палата с тем безисходным диагнозом и
есть его настоящя судьба! А сейчас он опять спит?! Да нет, не может
быть, - пока еще безосновательно протестовало чувство самосохранения. Но
постепенно на помощь стали приходить, что называется, холодный разум и
ее величество логика. Да могла ли та медсестра, претендовавшая на образ
Настеньки, такое написать? Во-первых, причем здесь вообще медицина, если
она учится на журфаке? Впрочем, бывают военные кафедры и для женщин, и
они там, как сестры милосердия, могут проходить практику в реальных мос-
ковских больницах. И тогда получается, что он настоящий московский
больной, доживающий последние дни, который влюбился в медсестру ( ах как
это банально!) и настолько, что она ему сниться во сне, как настоящая
невеста! Да, да, - прислушиваясь к холодным волнам пробегавшим по спине,
самоистязался Максимов, - да вот ему почти сорок пять, он слишком стар
для Настеньки, и не является ли именно это подтверждением нереальности
свадебного мероприятия? А его вечные страхи... Он вспомнил теперь посто-
янный страх потерять свое сокровище, - не являются ли и они намеком на
фееричность всей комбинации? Да, он больной раком легких, и банальность
его увлечения медсестричкой как раз и доказывает эту позицию. Жизнь уди-
вительно скучна и бездарна! Нет ничего жизненее банальности. Здесь он
опять, очевидно, поддался чувствам и сам же себя вскоре выправил.
Так ли уж все чисто в той больничной картине? Отчего это медсестра
будет писать записочки своей старшей напарнице и приклеивать их у изго-
ловья больного? Во-первых, она могла бы оставить запись в дежурке. А
главное! Главный пункт: каким образом полуграмотная, выжившая из ума
старуха, может разобрать такое сокращение?! О нет, уже почти ликовал
Максимов, конечно нет, неестественно так зашифровывать речь, обращенную
к стареющему сознанию. Уж если бы я писал для старухи, то использовал бы
только печатные буквы и никаких сокращений! Что за доброта проявлять за-
боту впопыхах? Ведь можно все напутать. Например и так: "уколоть оживля-
ющее" или "убрать освещающее", или, наконец, "убить оганизирующее".
Ну-да малограмотная бабка могла бы и не такое увидеть в легкомысленном
послании. Нет, определенно, то был сон.
Ну, хватит. Максимов достал из багажника отвертку, ослабил два винта
и приспустил третий, потом плавно прижал дверку, прислушиваясь к щелчку,
- замок сухо клацнул и встал на место, пробудив в хозяине чувство губо-
кого удовлетворения. Максимов затянул винты обратно , гордо оглянулся
вокруг и посмотрел на часы - до свидания с Настенькой оставалось полча-
са, а с учетом времени дня и года и соответствующих ему пробок, он мог и
опоздать. Надо спешить, но спешить осторожно, не дай Бог еще попасть в
аварию за день до свадьбы. И Настенька ждет там на ступеньках, и самое
главное, случись какая беда, и от расстройства не дай Бог проснуться, -
опять проснуться в той палате. Последня мысль его так задела, что он да-
же заглушил мотор своей старенькой шестерки.
Максимов ясно понял, что если поедет дальше на свидание, то обяза-
тельно попадет в аварию, и даже более конкретно, - задавит человека. Ка-
жется, он даже представил тот проклятый перекресток в паутине треснувше-
го триплекса.
Он еще раз взглянул на часы и твердо решил ехать автобусом. Все пра-
вильно, трезво рассуждал Максимов, если он поедет в автобусе, то никак
не сможет никого задавить, и, следовательно, не возьмет греха на свою
душу и, как результат, не проснется, в качестве наказания, безнадежно
больным, а будет жить долго и счастливо с Настенькой. Да пусть даже это
все сон, ну и что? Здесь у него любовь, здесь у него счастливая долгая
жизнь, и если не совершать опрометчивых поступков, а жить разумно, как
он уже и сделал, исправив дверцу автомобиля, и пользоваться общественным
транспортом в опасное время суток, то еще неизвестно, проснется ли он
вообще? Эта идея ему очень понравилась, и он ее даже сформулировал: из
всех снов мы называем реальностью тот, от которого никогда не просыпаем-
ся. И, втискиваясь в только что подъехавший автобус, он еще и еще раз
повторил понравившееся ему утверждение.
Да все наши беды проистекают от безалаберности и спешки, филосовство-
вал Максимов, разглядывая проплывающие мимо московские кварталы, охва-
ченные осенней лихорадочной красотой. Вот природа, в ней все закономерно
и последовательно, за летом всегда наступает осень, а там, не успеешь
