Заставы, про то, что он бросил все - и столицу, и работу, и конечно, это
уже само по себе говорит о многом в смысле его горячности и непостоянства.
Ей, казалось, не верят. И тогда она хваталась за что-нибудь
правдоподобное. Говорила, что в городе слякоть, что у нее промокают ноги,
что на дворе февраль, а значит, уже прошло четыре месяца, а она ведь
беременна, и если они хотят, то могут проверить. При этих словах
начальственное лицо уперлось ей в живот, а потом долго и откровенно шарило
по бедрам. В конце концов внутри начальства что-то екнуло, и ей пообещали
свидание.
Город, покрытый снежной кашей, тяжело катился навстречу весне.
Февраль отбывал последние дни своего укороченного срока, день приближался
к ночи. Соня на этот раз свернула направо и, постояв немного у атлантов,
решила вернуться обратно и постучать Евгению. Потом снова передумала и уже
окончательно двинулась по Халтуринской. Валентина заказала ей купить
колбасы или чего-нибудь интересненького. Соня перешла по горбатому мостику
через канавку, прошла мимо спортивного комитета, мимо академической
гостиницы. Здесь туристов было меньше, и желание купить колбасы на фоне
блистающей архитектурной мысли выглядело вполне нормальным. Она спустилась
по ступенькам в первый попавшийся гастроном, отбила два килограмма
отдельной и стала в очередь. Очередь двигалась медленно, но Соня была
немножко не в себе от успешного похода в бывший государственный дом и не
заметила, как оказалась у прилавка. Не видя окружающего пространства, она
протянула за прилавок помятый нервными пальцами чек и услыхала знакомый
голос:
- Вот они, мраморные пальчики, - продавец поглаживала Сонину руку.
Да, это была она, хозяйка с Хлебной улицы, с бывшей Хлебной. Потом
Соня долго сидела в подсобке, пропахшей продукцией мясомолочной
промышленности, и ждала, когда освободится тетя Саша. Позже они долго шли,
изнемогая под тяжестью воспоминаний, и в каком-то черном глухом дворе, о
которых с такой болью писал Неточкин, нырнули в еще более темную
лестничную клеть.
- Ну и начудил же твой папаша, - сказала хозяйка, проталкивая Соню
вдоль длинного коммунального коридора.
Соня вспомнила романтический поход на Хлебную улицу, вспомнила
больного Евгения, его растерянное небритое лицо на фоне синего коврика с
оранжевыми оленями, вспомнила, как легко и просто они признались друг
другу в любви, а потом оба краснели под хозяйскими откровенными словами.
В небольшой комнатушке, под старым лепным потолком, уже царил дух
обжитого человеческого места. Тетя Саша только улыбалась, наблюдая
удивленное лицо гостьи. Как быстро и смело хозяйка обжилась в утробе
чужого незнакомого города.
- Да что ж тут такого, город как город, нешто мы городов не видали? -
просто объяснила хозяйка.
Потом все ж таки тетя Саша погоревала над отрезанным временем и даже
сочувственно качала головой, когда Соня рассказала свою историю, а узнав,
что Евгений до сих пор томится в том самом прежнем месте и наверное еще
толком ни о чем не подозревает, заохала и пустила скупую торговую слезу.
За поздним временем поставили чай, кое-как без аппетита поужинали и решили
не путаться с электричкой, а ночевать здесь вместе.
- Так что теперь я стала почти столичной бабой. И не гадала, и не
думала, куда жизнь повернется. - Хозяйка поудобнее устроилась на подушках,
ей не спалось. - Ты думаешь, я каменная, живу как ни в чем не бывало? Да я
вот даже в церковь ходить стала. Зайду, стану и гляжу в иконостасы,
говорить чего - не знаю, а только повторяю: Господи, спаси от нечистой
силы.
Тут Соня вспомнила, как Евгений огорошил ее однажды, заявив, что
наука и научный прогресс способствуют росту религиозности и оккультизма.
Мол, чем сложнее наука, тем меньше народу понимает ее абстрактный язык, и
следовательно, воплощение научных достижений в жизнь, в технику, в металл
увеличивает число непонятных, то есть чудесных явлений природы. Она тогда
не поверила ему, а сейчас призадумалась.
Тем временем хозяйка говорила о том, что здесь, конечно, снабжение не
то, что на Северной было, но и воруют соответственно, и тут же охнула,
вспомнив о земляках, мол, никого не осталось из всего провинциального
населения, только один алкаш с подбитым глазом встретился, узнал ее и
теперь часто клянчит денег. Но и как она откажет, ведь он хоть и опущенный
человек, а все-таки немножко как бы родной. Потом опять начала жаловаться
на торговлю, на приезжих, что, мол, дикий народ, тянут все из города и
только культурную жизнь портят своим невоспитанным нравом. Соня еле
слушала ее, стараясь не столько вникать в смысл, сколько ловить интонации
тети Сашиного голоса. По ним Соня сразу вспоминала, что хозяйка тоже знала
Евгения, говорила с ним, и следовательно, и на ней есть его отпечаток. Но
вдруг что-то неприятное, еще не дошедшее целиком до ее сознания, поразило
и заставило напрячь внимание.
- Мама твоя, Елена Андреевна, тоже очень хотела в большом городе
жить, ей бы подошло, очень как подошло. Она, как птичка бедненькая в
клетке за твоим отцом была, снаружи все чин чином, песенки пела, с рук
водичку пила, а внутри - ой-й, что внутри. Ведь она, Соня, не любила отца
твоего.
- Что вы, - робко возразила Соня, не зная, стоит ли слушать дальше.
Ведь отец ее предупреждал: не верь этой женщине, не верь. Но где он,
отец, опять чужие люди пригрели ее, неустроенную и одинокую. Может быть,
это он для мамы старался, вот ведь и город какой придумал. Да нет, здесь
Ученик явно, папа не смог бы, он даже и простое электричество в доме не
умел исправить...
- Не любил, а мучил, - еще тверже повторила хозяйка. - Доводил,
бедняжку, дурачеством своим блаженным, она ведь на людях стыдилась его. Я
же видела. И еще хуже ревновал, да не от сердца, не больной душой, а нудно
как-то, с расчетом, все проверял, прикидывал, где да с кем, что та
комиссия из торга, тьфу...
- Тетя Саша, ну откуда вы можете все это знать?
Соня могла со многим согласиться, но считать папу жестоким,
расчетливым - нет, никогда, она своим умным сердцем чувствовала, что этого
не может быть. Но тут вспомнила его искаженное гневом лицо и странную
громкую реакцию на ее поход к постояльцу тети Саши.
- А пташка-то божья уже и дверку из клетки открыла, уже взмахнула
крылом перламутровым, - тетя Саша продолжала, не представляя особых
аргументов, и только покрепче сжимала сонину ладонь, - уже ножки упругие
почти оторвала, и на тебе, выследил, накинул сеть, опутал цепями, а она,
добрая душа, еще и переживала, как же я так могу обмануть такого хорошего
человека. А чего обмануть? Разве ж дело в обмане, дело в любви, не может
соколица с воробьем жить! И как же ей было не мучиться, если сокол ясный
уже прилетел в зеленую дубраву, запел свои сладкие песни. Красивый,
статный, денег куры не клюют, в столицу зовет, все добро свое предлагает,
будь моей царицей - предлагает. Ах, какой мужик, какой мужик ладный, сизое
перо. Бывало, придет, шампанское на стол поставит, фруктов диковинных,
апельсин разложит, сядет, ждет, глаза горят как угли. Скорей, скорей,
королева, приди. Он так и называл ее: моя королева, царица моей жизни...
- Не понимаю, - Соня не выдержала. - Да кто придет, куда?
- Ко мне, голубушка, ко мне, - продавщица впотьмах радовалась бывшему
чужому счастью. - У меня они встречались, в той самой комнатке, где и вы с
Евгением шуры-муры крутили. Да, да, был, наезжал, ручки целовал, - с
особым удовольствием настаивала хозяйка. - И меня не забывал, всегда
какую-нибудь дорогую вещь подарит, деньги даже предлагал, ну, как, мол, за
койкоместо, а я отказывалась, потому что очень они любили друг дружку. -
Тетя Саша замолчала, и теперь Соня уже не могла отступиться от незнакомой
информации.
- Дальше, дальше что было?
- Ишь, разгорелась душенька. Что же дальше, дальше стал он наезжать
чаще. Приедет, зайдет с вокзала в магазин, я ему ключик заветный, и ей
сигнал особый тут же посылаю...
- И она сама к нему приходила?
- Ну а чего ждать? Чай, не тыщу лет живем, нам всего одна любовь
отведена, и то не каждой. - Тетя Саша вздохнула. - Придет, кулачки сожмет,
а сама аж дрожит от радости, на меня не глядит, к нему, к нему быстрей,
подышать свежим столичным воздухом. Вот тут истинная красота и
раскрывается, будто алая розочка на кровяном соку, не идет, а летит
соколицей. И где она его нашла, не знаю, видно, раньше еще в златоглавой
встретились. Не знаю, не говорила.
Соня дрожала, как огонек в степи. Что же это, как же так? Ей стало
жаль отца. Страшная это вещь - нелюбовь родителей, нелюбовь, от которой в
детстве ее уберегли, а теперь вот решили вернуть. Но тут не только это,
еще что-то, какая-то неприятная черточка, или нет, не черточка, запятая,
как будто продолжение следует, подступает, дергает за платье костлявыми
ручонками.
- Пять годков они украдкой встречались, пока Пригожин их не выследил.
И зачем она его жалела? Не хотела, чтобы он узнал, не вынесет он,
говорила. Как же, не вынесет, жил себе припеваючи, денежки зарабатывал
космическими лекциями, а потом еще в конце концов нашу родненькую сторонку
космическим аппаратом покорежил, супостат. Все хотел доказать, придурок...
- Не смейте, - Соня встала с постели и как будто начала собираться.
- Ну что ты, голубушка, не обижайся, кто ж тебе еще правду скажет? Да
постой, куда пойдешь, ночь ведь, тьма кромешная.
- На вокзал пойду, светает уже.
- Постой, доскажу, нет уже его, чего теперь. Или, думаешь, обратно с
неба спустится, обратно каменный город перевернется, и народится снова
наша бедная, заморенная Застава? Садись, хоть посиди до электрички. Я уж
тоже устала... Я ведь говорю, а сама и не верю уже, что все это было. Все
как корова языком слизала, только государственный дом с музеем и остался.
- Соня присела на стул. - Всем нам теперь одна дорога, в дурдом, потому
как никому не скажешь, никто не поверит. - Хозяйка помолчала и опять
принялась вспоминать. - Я его застукала в коридоре, стоит в темноте,
скукожился и прислушивается, как они там, голубки, шепочут. Меня увидел,
глаза белые, как сахарный песок, только вскрикнул и бежать, бежать. Я его
светом напугала, слышь, думаю, кто это забрался ко мне в дом, воришка
какой, что ли. Свет включила, а там сам наш учитель. Только вскрикнул
точно баба, зажал рот рукой и бежать...
Соню буквально трясло.
- И мне его тоже жалко стало тогда, думаю, дурак ты, дурак, зачем
соколицу с пути свернул. Соколица, она должна летать по воздуху, а не в
пустом космосе, сейчас летать, а не в далеком времени. А потом я ей все
рассказала, чтоб он, не дай бог, внезапно ее чем не огорошил. А она мне
сказала: "Не жить больше мне. Пока он не знал, еще куда ни шло, ведь он
любит меня, а я...". Кто любит, кого любит, все у нее перевернулось. Так
знаешь, чего он сделал? А ничего, ничего, как будто и не был он у меня в
коридорчике, ни слова не сказал ей, в глаза ей молча смотрел. И она-то
сокола побоку, говорит мне, не любовь то была, а увлечение, страсть к
тайне, так и сказала, теперь ничего не осталось. И то правда, стаяла Елена
Андреевна быстро, за две недели. А может, и отравилась... - Хозяйка
остановилась, чуть раздумывая, и все ж таки сказала: - А может быть, он ее
и отравил?
Ну, это уже слишком, повторяла Соня, пробираясь по запутанным
грязно-желтым лабиринтам. Мелькали глухие стены, колодцы, лестничные
переплеты, черные замызганные окна. То здесь, то там попадались мусорные
