не работает. Бывало, придешь сюда в новолуние, прислонишь ушко к холодному
металлу, а там, - Синекура мечтательно покачал головой, - уже гудит,
топчется, толкается новая оживленная партия. Переругиваются, смех один,
еще толком-то ничего не понимают, не соображают, куда попали, во что
превратились, ведь для них только-только смерть кончилась, стрессовое
состояние, не осознают еще своего счастья, как им повезло по сравнению с
остальным человечеством. Дверь откроешь, смотрят на тебя невинными
глазками, мол, снюсь я им или так просто, привидение. А я смотрю на них и
завидую, вот выйдут сейчас, оклемаются, и вдруг дойдет до них, что не
просто их оживили, а оживили навсегда! Это ж такое счастье, что не каждый
даже достоин, а им - пожалуйста, на блюдечке. - Синекура еще плотнее
прижал ухо к чугунной двери. - Кажется, что-то там шарудит. Послушайте,
господин Петрович.
Варфоломеев прижался к заклепанному металлическому листу.
- Ничего.
- Ах, товарищ Петрович, товарищ Петрович, - Синекура наигранно
обиделся. - Да кто же там может быть, если машину отключили. Неужто не
слыхали? Сам приват-министр объявил: эксгумация прекращена. А вы не
верите, нехорошо, не по-центрайски это, нет. - Синекура сбил сургучную
пломбу и открыл вход в пустой параллелепипед. - Вот она, утроба наша,
пустая как пустыня, светлая как свет.
Варфоломеев медленно пошел вдоль стен, шевеля потихоньку губами -
видно, считал шаги. Перед глазами плыла матовая ровная поверхность, то
здесь то там изъеденная надписями. У полутораметрового изображения
древнего мастодонта, выполненного в наскальной манере, он вспомнил
доисторического человека с грифом на плече из праздничного шествия к
подножию гильотины. Жаль, Илья Ильич так и не понял, что его заветная
мечта об оживлении здесь уже воплотилась, и что люди, которых он бросился
спасать, и есть те самые оживленные техническим прогрессом идеальные
существа.
- Пропускная способность не ахти, - подытожил свои измерения пришелец
из космоса.
Гулкое эхо подхватило обрывок и понесло: "ахти", "ахти", "ахти".
- Ничего, нам хватило, - Синекура скривил бледные губы.
- Да, да, - Варфоломеев потрогал металлический косяк. - Ну и как же
это происходит?
- А что, у вас там, - Синекура посмотрел вверх, - не изобрели такого
чуда?
- Пока нет.
- И не нужно. - Главврач перешел на шепот. - Как происходило? -
Синекура устало махнул рукой. - Разве в этом дело? Вас же интересует, как
ее обратно включить, чтобы побыстрее товарища вашего разлюбезного оживить.
Но положим, оживите вы его, а будет ли ему от этого лучше? Да, да, не
улыбайтесь, ведь это вокруг - только приемник, а дальше, извиняюсь,
чистилище, реабилитационная комиссия, детектор лжи...
- Чего? - удивился землянин.
- Ну здрасте, атеист вы наш диалектический, нешто и библию не читали?
Как же - грешники в одну сторону, праведники в другую. Это ж просто как
ясный день, мы же в конце концов государство, хоть и демократическое. -
Казалось, у Синекуры из жидких волосенок полезли костяные рожки. - Мы же
справедливость уважаем, но, конечно, какой-то суд должен быть, иначе что
же получится - всепрощенчество к извергам прошлой жизни? Появится здесь,
положим, какой-нибудь душитель всего светлого и передового, тупая
диктаторская рожа, руки по локти в крови, - вы что думаете, сразу его в
демократическое общество, живи вечно, мол, как все? А наказание, а?
Справедливое, ведь при жизни он, собака, жил припеваючи, а что его потом
прокляли, так ему, извиняюсь, там в почве было глубоко наплевать на
презрение потомков. Или вы мечтаете, будто его муки совести терзать будут?
Так сказать, кровавые мальчики мучить будут его? Черта с два! Кровавые
мальчики - это для слюнтяев, интеллигентиков сопливых... - Синекура со
значением ухмыльнулся. - Нет! Суд справедливый, суровый, пусть сначала
перед народом ответит за свои маленькие слабости.
- А судьи-то кто? - не выдержал правнук девятнадцатого века.
- Ах, товарищ Петрович, товарищ Петрович, как вы это все норовите в
корень вещей заглянуть, подковырнуть желаете нашу демократию. Что же,
правильно, только дальше, дальше идите, дальше думайте: каково будет
вашему другу-земляку Пригожину ответ держать перед народными
представителями?
- Пригожин чистый человек.
- Ну да, конечно, чистый. Ха. - Синекура обрадовался доброму слову. -
Я уж здесь лет двадцать сижу, а чистеньких что-то и не встречал, дорогой
мой товарищ. Наверняка какая-нибудь дрянь за ним числится, ну пусть не в
мировом масштабе, а так, местная, локальная дрянь наверняка существует,
иначе чего бы вы в космос полезли? Видно, что-то там на вашей земле не
устраивало. А! - главврач еще сильнее разгорячился. - Может быть, вы там
уже и в государственном масштабе нагадили? А? Нагадили, и бежать в
пустующие пространства.
Синекура потихоньку напирал на землянина, подталкивая его своим
горячим дыханием к центру приемника. Там, в центре сталкивались отраженные
от плоских стен дребезжащие слова главного врача. Казалось теперь, со всех
сторон к нему подступают многочисленные Синекуры, брызжут слюной, пыхтят
угарным газом, прут, давят железным логическим потоком.
- Постойте, - пытался остановить этот напор землянин. - Обитатели
эксгуматора не пропущены судом в Центрай? Что же они преступили?
- Конечно, - Синекура удивлялся недогадливости пациента. - Вот Феофан
хотя бы, он же с виду добряк-философ, эпикуреец души и тела, а знаете ли,
на руку не чист. В той прежней жизни до смешного жаден был, у мамаши
родной золотые застежки с нижнего белья сдергивал, да-да, не улыбайтесь.
Кстати, вы посмотрите, когда вернетесь, не пропало ли чего из вещей, он и
сейчас промышляет. А Мирбах-то, электротехник наш доморощенный, душа у
него не поет. Где уж душа будет петь, тоже мне, изобретатель
беспроволочной гильотины. Вы спросите у него, что он сделал с Эльвирой
Гребс, натурщицей, матерью его детей. Я уж не говорю о его
преосвященствах...
- Как-то в вашем аду все перемешано.
- Отчего же? Именно кто по женской части, все на вашем этаже. -
Синекура захихикал и добавил: - В розовом круге любви и смерти. Так что вы
хорошенько подумайте, стоит ли оживлять старика Пригожина.
- Так все-таки еще возможно? - с надеждой спросил землянин, загнанный
в самый центр эксгуматора.
Синекура перестал смеяться и как человек, обладающий важной
государственной тайной, многозначительно произнес:
- В принципе все возможно.
Варфоломеев придержал дыхание.
- Чегой-то вы разволновались, дорогой мой товарищ, - Синекура опять
издевался. - Дышите глубже, звездоплаватель. Нет, ей-богу, я ее понимаю, -
зазвенел со всех сторон голос Синекуры. - Все-таки есть что-то влекущее в
вас, смертных существах. Этакая приправка, горчинка смерти, и в словах, и
в мыслях, и в чувствах. Послушайте, Петрович, меня всегда мучил вопрос,
отчего смертные люди так и не перебили до конца друг дружку? Ведь это ж
такое искушение, жить рядом со смертным человеком и знать, что достаточно
взять скальпель и разрезать один маленький сосудик - и все, понимаете, -
Синекура как-то нервно двигал руками, - он уже никогда, понимаете,
ни-ког-да не будет вам дышать в лицо, не будет попрекать, язвить,
завидовать, не будет надоедать просьбами, вопросами, не будет заглядывать
через глаза внутрь, отыскивать там подтверждений своим догадкам...
- Вы много оперировали? - внезапно спросил Варфоломеев.
- Порядочно, - по инерции вяло подтвердил Синекура, но потом
спохватился: - Я, я никогда, слышите, никогда, - в руках у него блеснул
нержавеющим блеском медицинский скальпель. - Я умел быть сильнее
обстоятельств. - Он уже размахивал острым лезвием в опасной близости от
варфоломеевской шеи. - А вы, вы смогли бы перебороть свое самое страстное,
самое сокровенное? Вряд ли, по глазам вижу: неуемные аппетиты, брожение
своевольных мыслей, авось, мол, пройдет так, без последствий, авось никто
не обратит внимания. Ведь чего проще, пришла бедная заблудшая душа сама в
руки, а?
Вдруг послышалось железное скрежетание. Варфоломеев оглянулся.
Входная дверь орала несмазанным чугунным горлом. Кажется, ее кто-то
прикрывал. Глухо и определенно звякнули навесные замки. Внутри него что-то
екнуло в такт, а на шее вблизи жизненно важной артерии пристроился
синекуровский скальпель. Вот тебе и на, удивился пациент, медленно
поворачивая мозговитой головушкой.
- Господин Синекура, - прошептал Варфоломеев под угрозой
хирургического вмешательства.
- А, испугались? - обрадовался главврач.
- Страшновато, - проскрежетал землянин.
- Нет, я, быть может, вас не убью, - уже снова по-дружески говорил
Синекура, не убирая впрочем скальпель. - Хотя, конечно, было бы весьма
кстати, все ж таки институт смерти, издержки научного процесса, так
сказать, побочные эффекты деэксгумации. Но ведь для вас физическая смерть
и так запрограммирована, тут лишь вопрос времени. Нет, черт, - Синекура
хлопнул свободной рукой по боку, - и что его заставило на гильотину
бросаться? Теперь вот приват-министр интересуется, следит, о состоянии
здоровья просит докладывать. Ладно, не радуйтесь, ишь, замелькали
оптимистические блестки, не дай бог, приват-министр узнает, что вы за
штучка такая инопланетная, тогда уж точно не видать вам этой вашей Земли.
- Да уберите же вы скальпель, больно, - не выдержал Варфоломеев.
- Ладно, ладно, не кричите, вас тут все равно никто не услышит, -
Синекура спрятал наконец холодное оружие. - Не понимаю, какого черта вы
сюда прилетели? Что, неужели там, - он неопределенно ткнул пальцем, -
такая пустота? А?
- Абсолютная, - подтвердил звездный капитан.
- Хм, - Синекура будто бы расстроился. - У нас тоже раньше летали в
космос, а потом надоело, знаете ли. Начали человека улучшать. Улучшали,
улучшали, пока один идиот не придумал эксгумацию. Это ж надо было такое
выдумать - миллион лет счастья, а? Бред, - с тоской сказал центраец. - Но
всем понравилось: бесконечная работа, бесконечное безделье...
- А кто такие делегенты и резерванты?
- Кто поближе к началу очереди на гильотину - делегенты, кто в конце
- резерванты.
- Послушайте, господин Синекура, но ведь гильотина - это какой-то
выверт.
- Конечно, выверт, - неожиданно быстро согласился ученый медик.
- Ну?
- Что "ну", они же сами выбрали гильотину.
- Но почему гильотина? - не унимался товарищ Петрович. - Неужели нет
более простого способа? В конце концов, та же веревка, или цианистый
калий, или хотя бы большая доза снотворного...
- О-о! Да у вас государственный ум, палата ума! А еще, еще что-нибудь
вспомните? Ну-ну! А мы тут в институте бьемся, бьемся, и дальше гильотины
никак, не хватает идей. - Синекура задумался. - А что, прекрасная идея:
массовое самоповешение или благотворительный ужин на пятьсот персон с
добавлением пряностей и цианистого калия. Представляете, ночь, полнолуние,
длинные столы, много длинных столов, белые парики, золотые приборы,
гусятницы, суповницы, слуги в ливреях, в президиуме приват-министр. Вы по
левую сторону, я по правую, женщины, не совсем одетые, ну например,
работницы первого часового завода. - Синекура подмигнул. - Господи, какая
красота! Музычку поставим, у меня композитор есть, очень хороший реквием
недавно написал, называется "Реквием по умирающим идиотам", сочная вещь.
Оркестр пригоним, дорогой товарищ. Да, да, у нас тоже бывают пожары, но
