Она чувствовала и тогда: что-то случится непоправимое. Ведь не зря же
произошло это сумасшествие с митингом, с оркестром, с черными машинами.
Когда отец взошел на трибуну и стал центром внимания всей Северной
Заставы, она еще надеялась, что все как-нибудь развеется, рассосется.
Будут выступать другие докладчики, рассказывать о своих планах, о
повышении качества и количества, о внедрении и ускорении, об отдельных
недостатках, о грандиозных задачах, и все в конце концов сойдет на нет. Но
когда Илья Ильич и его Ученик взошли на палубу пароходика и прогремел
выстрел, она поняла, что увеличенная копия отрицательного скомкователя
сделана вовсе не из гуаши и картона. Она была настоящая, и одновременно
неестественная, с каким-то привкусом, что ли... Нет, если бы на том берегу
стояла просто ракета, а не эта дурацкая копия, тогда другое дело. Все
ясно, выиграл папа, и там действительно оказался космодром. Но ведь не
ракета! И Ученик, такой смешной, он все время вытаскивал ее взглядом из
толпы, а она делала вид, будто не замечает его. Поделом...
Город не кончался. Соня заглянула в согретый каким-то любопытным
пассажиром пятачок на заиндевевшем стекле - за окном мелькали столбы,
трубы, ослепительные куски гаражей, складов, освещенные фиолетовым
искусственным светом, опять столбы и бесконечные черные цистерны нефтяных
составов. Электричку качнуло, и Соня повернулась от окна. Вокруг
пригородные жители, умаявшись работой и очередями, потихоньку кемарили, то
и дело выправляя падающие головы. Их мало интересовал городской пейзаж,
раздражавший уютными огоньками квартир, где люди уже в тепле наслаждаются
домашней обстановкой, сидят в мягких креслах, лениво поругивая дикторов
центрального телевидения. Соня воротилась к ноябрю.
Сначала космический агрегат покрылся клубами дыма и пара, потом
задрожала земля, и уж после загремело, загрохотало. Все смотрели на
выползающую из дыма серебряную махину. Она на мгновение застыла, потом
чуть подалась вправо, качнулась и устремилась в небо. Но грохот не утихал,
и жители Северной, оглушенные ударной волной, что есть мочи орали в
морозное небо, и к этому крику добавилось не виданное северным краем
земное трясение. Свершилось новое чудо. Соня Пригожина не верила своим
глазам. На том месте, где еще недавно стоял отрицательный скомкователь,
теперь красовалась колокольня с золотым шпилем, увенчанная блистающим
крестом. Она оглянулась, полагая узнать, видят ли остальные новое
строение, или это ее собственное воображение вновь разыгралось после
бессонной ночи. Но поверх голов вместо пустынного пространства и черных
одноэтажных домишек возник Город. Да, именно с большой буквы Город,
строгий, холодный, и все же до боли родной и знакомый. Где она его видела?
- лишь мгновение лихорадил вопрос. Ну да, вспомнила, город ее мечты, город
мечты древних основателей Северной Заставы. Дома, улицы, каналы, соборы -
все это оттуда, из музея, враз сошло на дикие берега Темной. Да какие
дикие, река уже обрастала новыми одеждами, строгими, крепкими, гранитными,
как раз под стать ее державному нраву.
- Ну ни фига себе! - только и сказал старик с подбитым глазом,
обнаружив себя в новой обстановке.
Построенная накануне трибуна от тряски развалилась, а черные казенные
"волги" стояли теперь поперек оживленного городского движения. У
дворца-музея тоже толпились люди, но не беспорядочно, а строем, как в
магазин. Они любопытными глазами поедали редкое зрелище, полагая, что
здесь происходят натурные киносъемки на производственную тему.
Дальше все было как во сне. Соня, увлеченная охающими и ахающими
земляками, устремилась вдоль набережной туда, где раньше был их дом, но
там было все не то. Тогда ринулись обратно. По дороге толпа редела, жители
бывшей Северной, разбитые незнакомой обстановкой, в поисках своих домишек
разбрелись по улицам и переулкам, кое-кто от отчаяния садился в городской
транспорт - по крайней мере там было тепло - кое-кто принялся пытать
милиционеров, но все напрасно, те как будто издевались над ними и грозили
вызвать скорую. Несколько машин в тот день таки прибыли на набережную и
под разными подозрениями развезли часть народу по больницам. В результате
бестолкового метания Соня осталась втроем со своими соседями. Афанасич все
время повторял:
- Ну, едрена мать, Сашка, рванул-таки!
Мать же Варфоломеева молчала и только держалась за сердце. В конце
концов Соня решила прекратить бесцельное метание и взяла руководство в
свои руки. Ведь она прекрасно знала устройство города. Прежде всего нужно
было согреться и опомниться, лучшего места, чем столичный вокзал, не
придумать. Так она и решила, но, не зная транспортных маршрутов, повела
стариков пешком. Слава богу, кое-как добрались. Правда, на мосту с
четырьмя конями Афанасич взбрыкнул и, не желая больше делать ни шагу,
уцепился за чугунный вензель.
- Дальше не пойду. Здесь буду подыхать, с лошадями.
Тогда жена его так огрела по пьяной роже, что вскоре они были уже в
теплых залах ожидания. Здесь Соня напоила стариков буфетным кофе с
маковыми булочками и отправилась обратно для выяснения обстоятельств.
Ничего она, конечно, в этот день не выяснила. Переночевали на
вокзале, на следующий день опять пошла в государственный дом, но там все
изменилось, часовой в военной форме без документов ее не пропустил, и она
снова вернулась на вокзал ни с чем. Петр Афанасьевич успел уже где-то
приобщиться, как он выражался, и вступил в пререкания с дежурным
милиционером. Тот попросил документы или на худой конец железнодорожные
билеты. По странному стечению обстоятельств именно у него оказался
паспорт, изжеванный, зеленый, но все же паспорт. Дежурный долго изучал
документ, а потом спросил:
- Где это Северная Застава?
- На Луне, - презрительно ответил Афанасич и хотел уже объяснить
подоходчивее, но тут как раз появилась Соня и увела бывшего соседа от
греха подальше. Все же оставаться ночевать на вокзале было опасно,
поскольку дорога отсюда только одна - в милицию и сумасшедший дом. И здесь
подвернулся счастливый случай. В буфетной очереди к ней прилип худосочный
парнишка колхозного вида и для завязки разговора начал жаловаться на
городскую суету, на бесконечные очереди, на то, что и колбасы хорошей не
купишь.
- И чего они все в город норовят? Вот у нас в Раздольном раздолье, а
жить некому.
- В Раздольном? - переспросила Соня.
- А что смешного?
- Нет, ничего, - успокоила Соня парня. - Скажите, у вас учителя
нужны?
Не то слово, не то слово. Соня опять взглянула в окно, стараясь
перебить воспоминания. Город давно уже кончился, и вечерняя электричка на
всех парах гнала в заснеженное раздолье.
18
Зря землянин тискал кнопку вызова - медсестра не приходила. Наверное,
закончила положенное дежурство и ушла отдыхать. Варфоломеев приоткрыл
дверь и выглянул в коридор. Пусто и тихо. Розовые стены, двери облицованы
под дуб, в конце коридора фикус или что-то в этом роде. Вспомнилось
университетское общежитие. На его двери блестел номер 5, на
противоположной - 28. Феофан должен был быть где-то рядом. Шесть, семь,
восемь. Восемь - здесь их преосвященство. Он вернулся и толкнул шестой
номер. Дверь тихо поддалась, и перед ним открылась копия его палаты.
Копия, да не копия. Пахло канифолью, красками и йодом. На кровати лежал
человек, укрытый покрывалом с головой, из-под кровати выглядывали теплые
тапочки, рядом лежали розовые носки. Варфоломеев посмотрел на свои босые
ноги, вытер их о мягкий войлочный пол и постучал о дверной косяк. Тело не
двигалось. Землянин присмотрелся повнимательнее. Покрывало, кажется,
дышало. Наверное, спит, решил Варфоломеев и уже повернулся, чтобы уйти,
как заметил на столе, заваленном проводами и радиодеталями, баранью ногу,
положенную на подставку для паяльника. Землянин еще раз вытер ноги и
подошел к кровати. К его ужасу тут выяснилось - простыня перестала дышать.
А может быть, она и раньше не дышала, а ему просто показалось - уж очень
был неестественен труп в таком жилом месте. Он оглянулся - по стенам
провода, электрические схемы, плакат "Не тронь - убьет!", молния по
черепу, приклеено на скотчах. И много холстов в стиле модерн. Варфоломеев
потихоньку потянул на себя хлопчатобумажную материю, и на том конце
постели появилось незнакомое лицо. Лицо смотрело на землянина неподвижными
стеклянными глазами.
- Чего надо? - вдруг ожил труп.
Варфоломеев вздрогнул.
- Извините, пожалуйста, я думал... - он показал на стол. - Я думал,
это феофановская нога.
- Нога баранья, - отрезал незнакомец.
- Извините, - еще раз попросил Варфоломеев. - В каком номере он
ост...
- Вы новенький? - прервал незнакомец. - Петрович? Я за вами следил. -
Он повертел указательным пальцем через дырку в покрывале. - Вы
разбираетесь в электротехнике?
- Немного, - Варфоломеев вспомнил Чирвякина, вот тот уж был, право,
мастером.
Незнакомец встал с постели и подозвал землянина к столу.
- Взгляните. Почему не работает? - он ткнул в испещренный
электрическими символами листок. - Вот цепь, вот здесь вход, вот здесь
выход, вот усилитель, - технарь водил скрюченным обожженным пальцем по
бумаге. - Теперь подключаем микрофон, - он вынул два провода из
беспорядочного нагромождения радиодеталей и подключил к микрофону. -
Слышите?
- Ничего не слышу. А что должно быть? - Варфоломеев обнаружил в цепи
постоянного тока конденсатор.
- Душа должна петь, понимаете, душа, - незнакомец скреб угловатую
щеку с поседевшей местами щетиной. - Вы ничего не понимаете, если
спрашиваете, что должно быть. Неужели не видно? Вот здесь вход, вот здесь
выход, вот усилитель. Почему не работает? Не поет почему? У вас было так:
сделаешь, спаяешь что-нибудь, умаешься, здоровье угробишь, а душа не поет?
- Было.
- Было много раз или мало? Если раз или два, это все не то. Вот если
все время, что ни сделаешь, чего ни спаяешь, а душа не поет? Все коту под
хвост, понимаете? Понимаете, гудит, свербит, напрягается, а тока нет.
Скажите, на кой меня здесь оживили, если все одно - душа не поет?
- У вас конденсатор... - начал Варфоломеев.
- Вы ничего не понимаете, вы все одно твердите - конденсатор,
конденсатор. Причем тут конденсатор, если душа не поет? Вот смотрите сюда,
- незнакомец полез под стол и вытащил оттуда этюдник, заваленный доверху
масляными тюбиками. - Выдавливаем немного краски, потом другой, еще, и
еще. - Незнакомец все выдавил на белый грунтованный холст, и без того
загаженный подсохшими разноцветными давками. - Смешиваем и пишем. - Он
ткнул испачканной кистью в несколько цветов и перенес подобранный
результат на палитру. Потом еще и еще. На палитре возникло красивое
женское лицо. - Нравится?
- Да.
- Вы не туда смотрите. Глядите на холст. Видите, какая дрянь. Почему,
почему душа не поет? Не надо отвечать. Мне все ясно, вы больны. Вы все
здесь больны. И Феофан болен, особенно он. Здоровый человек не будет
заниматься этим грязным делом. А он занимается, добровольно. Он только
может орать: небо синее, луна красная, а звезды - черти. Вот и вся его
песня.
- Синекура тоже болен?
- Синекура - главный врач.
- Вас не смущает: главврач - и институт смерти?
- Какая разница, институт смерти, институт жизни. Все без толку, если
