механизма. И теперь эта пародия на чистилище. Да нет, не пародия,
действительно грешники, впрочем, больше похожие на узников. На него опять
навалилась старая земная усталость последних десяти лет. Это ж ведь не
просто - взлелеять мечту, да потом еще и воплотить. Ведь столько лет
врать, ну, не врать, но сохранять в секрете свои желания. Конспирация! Да,
конспирация и только конспирация, легко ли обмануть без нее целое
ведомство, да еще и не одно. Лопухи. Варфоломеев ухмыльнулся той самой
своей нервной улыбкой человека, победившего пространство и время.
- Чего лыбишься? - донеслись из-за границы злые слова. -
Синекуровский прихвостень!
- За что вас здесь держат? - спросил землянин.
- О-е-ей, благодетель нашелся, добренький какой. Эй, Марфа, слышь,
красавчик какой жалостливый. - Женщина хмыкнула и поплотнее прижалась
грудью к волосатой руке хозяина малометражной родины. - Я землепашец,
понял? Здесь моя отчизна, здесь мой дом родной. Понял? Меня здесь не
держат, а я сам здесь наслаждаюсь, потому - роднее места у нас нету. Иди
своей дорогой дальше, нечего здесь жалость проявлять. Тоже, комиссия
объединенных наций...
- Он черносотенец, - шепнул Синекура. - Громил жидов и евреев.
- Как это - жидов и евреев? - вслух удивился Петрович.
- А!!! - закричал черносотенец. - Мало вам дали, масонское отродье,
архитекторы вселенной, партийная сволочь.
- Вот вам экземпляр, товарищ Петрович, вот продукт цивилизации.
Хорош, гусь репчатый, - начал Синекура удрученным голосом. - В то время,
как все народы и страны в едином порыве эксгумации вступили на тропу мира
и счастья, еще являются к нам невежественные осколки темных времен с
единственным пошленьким желанием отрыть себе кротовую темную нору, вырвать
у человечества кусок пространства и времени, полагая, что именно этот
самый лоскутик мировых линий принадлежит им лишь по одному
малозначительному стечению обстоятельств - они, видишь ли, тут живут
испокон веков. Нет, какова самонадеянность? Какова наглость? Что же, разве
можно таких негодяев в светлое будущее? Вряд ли, пусть пока тут поживут,
покумекают.
Синекура кривлялся, но, кажется, не получал особого удовольствия от
собственного юродства. Обвиняемый тоже был не вполне в восторге. Он злобно
раздувал щеки, будто у него во рту постоянно накапливалось какое-то
вредное вещество. Наконец Синекура замолчал, и тут же, внезапно, лихо,
черносотенец натурально плюнул в лицо обидчику. Главный врач инстинктивно
закрыл физиономию руками, но зря, поскольку раздался треск и
отвратительный плевок с гадючьим шипением испарился в ядовито-зеленом
искровом разряде. Граница была на замке. Хозяева шалаша и жители
прибрежных национальных федераций громко засмеялись синекуровскому испугу.
На минуту под низкими сводами изумрудного этажа воцарилось высокое
интернациональное чувство.
- А представляете, эту компанию - да к философам, под белоснежные
своды, или еще лучше - к революционерам на индиго розовый. Вот тут и
началась бы жратва, друг дружечку жрали бы поедом, - глаза Синекуры алчно
заблестели, но он тут же поправился: - Но нет, конечно, это чистые
спекуляции, мы гуманисты, черт побери. Каждому свое, ведь главное что -
развести их в стороны, иначе - кровавая бойня с вытекающими последствиями.
Нет, некоторые так и предлагали - собрать всех грешников в одно место и
пускай там сами выясняют отношения. Но слава богу, хватило ума, пущай
перевоспитываются по отдельности. - Синекура посмотрел на часы и
заторопился к выходу. - Скоро ужинать, а мы всего ничего обошли...
И опять шахта, лифт, этажи, перелеты, и снова мелькают цвета, и люди,
люди, люди. Варфоломеев пытался понять систему. Он чувствовал: что-то есть
в этом сумасшедшем беспорядке, какая-то нить, какое-то правило, а быть
может, даже закон. Некоторые этажи Синекура пропускал, приговаривая: "Это
не для нас, это не для нас". Наоборот, вдруг ни с того ни с сего резко
тормозил и, подталкивая землянина, выводил на новое свежее место. Изредка
центраец трогал товарища Петровича за руку, - так делают экстрасенсы,
когда ищут спрятанную в зале вещь, - будто и сам хотел определить, нет ли
в эксгуматоре какой-нибудь жгучей тайны. Тайна определенно была, иначе чем
еще можно было объяснить бестолковый извилистый маршрут. В глазах у
Варфоломеева рябило. Марс темно-коричневый - сильные духом, казарменные
вольнодумцы, друзья народа, полковники. Английская красная кишела
любителями подлинной правды, лизоблюдами, совратителями неокрепших душ,
социал-реалистами. В дальнем углу желто-лимонного коридора, где обитали
ортодоксы, партийцы и люди, превозносящие скупость ума, Синекура припер
землянина к стене и внезапно спросил:
- Вы член партии?
Варфоломеев, измотанный и голодный, устало махнул рукой, мол,
отстаньте, но Синекура не отступался.
- Нет, скажите, может, вы кому сочувствуете? Кто вам по душе?
- Я люблю женщин и беспартийных, - признался землянин.
- А, вы свободный человек! Ну-ну, посмотрим, посмотрим, что это за
порода - хомо либералис.
Дальше шли изменники родины, мытари совести и диссиденты. Этих не
сгоняли в кучи и не принуждали биться головой об стенку, их уничтожали
морально. Здесь Синекура особенно внимательно приглядывался к подопечному,
выуживая следы прошлых поступков. И то сказать, Варфоломеев чувствительно
побледнел, когда в одном из блоков золотистой охры, через узенькую щелку
ему показали выкручивание мозгов посредством бесконечного повторения
прописных истин. Молодой человек с длинными, как у женщины, волосами сидел
в объятиях механического агрегата. Агрегат тремя захватами сжимал туловище
испытуемого в неудобном положении, а двумя остальными держал перед его
лицом последний выпуск центрайских ведомостей. Металлическим голосом
механический чурбан приказывал мученику читать передовицу, но не прозой, а
песней, под аккомпанемент старинного щипкового инструмента. Если молодой
человек замолкал или перевирал ноты, тут же получал зуботычину и вынужден
был начинать все сызнова.
В заключительном слове
Приват-министр поблагодарил
Собравшихся за оказанное до-
Верие. В ближайшее полнолуние, -
Продолжал приват-министр, -
Мы открываем роторно-конвейер-
Ную линию по обезглавливанию
Делегентов. Да здравствует сво-
Бода, да здравствует демокра-
тия. Ура!
Под "Ура" декламатор получил очередную зуботычину, и ему пришлось
начать все сначала.
- Политчас? - зло спросил Варфоломеев.
- Политвек, - поправил Синекура и разъяснил: - А ведь был хороший
поэт, совесть народа, интеллектуал.
Внезапно карающая рука заскрежетала и неестественно вывернулась в
сторону. Синекура цыкнул.
- Просил же проверить! - Он озабоченно огляделся по сторонам, не
решаясь оставить здесь экскурсанта, но потом все же сказал: - Подождите
здесь, я позову оператора.
Синекура скрылся. Варфоломеев подошел к мученику и заглянул ему в
глаза. Человек смотрел на него невидящими глазами и только двигал красными
губами:
- Зову я смерть, мне видеть невтерпеж...
Варфоломеев отшатнулся. Неужели сам?! Но что же Энгель, не смог
переправить, не смог замазать?! По розовой щеке поэта покатилась
прозрачная слеза. Варфоломеев решил помочь ему и вытереть слезу казенным
рукавом. Да как-то неловко, неудачно задел поэта по носу. И тут случилось
непредвиденное. Нос у поэта отвалился на пол. На лице осталась лишь
овальная проекция этого человеческого органа, белая, неживая, пластиковая.
Сзади послышался хохот. Смеялся Синекура, довольный своей проделкой.
- Это же муляж, тренажер, - сквозь всхлипывания говорил главврач. -
Опытный образец. Ха, ха! Эх, товарищ, товарищ, ну даешь! Вот ведь, нет у
вас доверия к демократии.
- У меня ни к чему нет доверия, - зло ответил Варфоломеев. - Я устал.
Может, хватит на сегодня экспериментов?
- Да полноте, господин хороший, полно злиться, - внезапно
изменившимся голосом начал Синекура, - нечего строить жалобное лицо. Поэта
пожалели? Ха, врете, господин Петрович, полно прикидываться. Я ведь следил
за вами. Дай, думаю, посмотрю, понаблюдаю, что за личность. Что же вы
праведником сейчас вдруг? Я же видел, заиграли глазенки, когда я вас
кругами водить стал. Нет, определенно вы наш человек. Ах, какое
удовольствие вы пытались скрыть! Признайтесь. - Голос Синекуры странным
образом походил на голос Васи Караулова.
- Да в чем? - не выдержал землянин.
- Вы меня в прошлый раз скальпелем упрекнули, намекали, мол, часто ли
я операции делаю, но сегодня я вас поймал, дорогой мой товарищ Петрович.
Признайтесь: радостно было наблюдать нашу работу?
- Глупости.
- Э, нет, у вас вот здесь, - Синекура чуть не в глаз полез к
землянину, - морщиночка, как лакмусовая бумажка. Я видел радость хирурга,
да, да, вы и есть хирург, прирожденный, волею божией хирург. Ну а как же
иначе избавишься от этих подлецов человеческого духа? Перевоспитанием?
Уговорами? Логикой? Чушь. Они сами кого хочешь уговорят и опять, что ли,
людям по второму кругу, в революционном порыве... Неужто для этого наука
им жизни вернула, бессмертие вручила - живи, народ, радуйся?
И гильотину в придачу.
- Гильотину? - удивился главврач. - Ну что же, гильотина. Гильотина,
пардон, да не та, наша гильотина совсем из другого материала. Тут уж вы не
судья. Вы вот побудьте сначала в нашей шкуре, а потом и поговорим,
поспорим о наших ценностях, хотя... - Синекура всплеснул руками. - Что же
в самом деле, я и забыл про заявление, ха, ха! Чего же я вас буду
агитировать, если вы сами заявление подали?
С огромным трудом землянин преодолел сладостное желание ударить
экскурсовода по лицу. Испугался, вдруг и у Синекуры что-нибудь треснет и
отвалится.
- Может быть, хватит?
- Хватит, теперь уже хватит, - холодно сказал Синекура и поднял с
пола оторванный искусственный орган.
28
Прошло несколько дней. Синекура на время оставил Варфоломеева в
покое, и это, как сказал Феофан, ничего хорошего не предвещало. Ведь не
зря же он водил товарища Петровича по небоскребу, объяснял Феофан, ведь не
Петровичу он показывал чистилище, а чистилищу Петровича. Хотел посмотреть,
не признает ли кто-нибудь землянина родственником, другом или, по крайней
мере, соратником. На вопрос же Варфоломеева, почему его, неизвестную
начальству личность, поместили на розовый этаж, Феофан начал сально
ухмыляться и всячески отлынивать от пояснений, мол, ты сам с усам, должен
понимать, тебе, мол, виднее, и так далее.
Между тем обстановка в городе резко менялась. Газеты, регулярно
приходящие к Петровичу, свидетельствовали о нарастании кампании вокруг
деэксгумации. Приват-министр Лепелтье почти каждый день выступал с важными
правительственными сообщениями о текущем моменте, говорил о новых
технических победах, обращался с воззваниями к нации. В отдельной комнате,
которую Петрович про себя называл красным уголком, был установлен
видеоэкран, и вечерами здесь собирались обитатели розового этажа. Даже за
столь короткое время было заметно, как изменились тон и направленность
телепрограмм. Рекламные ролики, музыкальные номера, порнографические
фильмы неуклонно отступали и информационное пространство все больше
