право на свободное пользование служебным лифтом. - Да, кстати, как мое
прошение?
- Я передал приват-министру.
Петрович мотнул головой и быстро вышел из ординаторской. На розовом
этаже обстановка резко переменилась. У дверей лифта стоял здоровенный
детина и всех выпускал только по пропускам. Просматривая документы, он
ставил в сторонку нечто вроде карабина и, прежде чем возвратить их
обратно, обшаривал карманы медперсонала. Палата Мирбаха была опечатана, у
Энгеля было закрыто, зато Феофан оказался на месте. Увидев Петровича,
Феофан скуксился и отвернулся к стене.
- Ну же, - Петрович подсел к пациенту и потрогал его за плечо. - Как
наше самочувствие?
Феофан дернул плечом, как это делают быки, стряхивая назойливых
насекомых.
- Снимайте простыню, господин древний грек.
- Грым, - проревел Феофан.
- Давайте, давайте, - Петрович потянул на себя одеяло.
- Зачем? - медленно сдавался пациент.
- Смена белья, - пошутил Варфоломеев и коротко ввел Феофана в курс
дела.
По связанным простыням они спустились обычной феофановской дорогой на
голубой этаж. Здесь было что-то наподобие турецкой бани, как ее изобразил
французский живописец на своих целомудренных полотнах. Посреди зала
блестел бассейн. В прозрачной, цвета берлинской лазури воде плескались
женщины. Феофан попытался окликнуть одну из них, но Петрович вовремя зажал
ему рот. Они прокрались к душевой в тот самый момент, когда оттуда вышла
Урса. Она была смешно одета, в платье пятьдесят четвертого размера с
огромным полумесяцем на воротничке. Феофан не успел вдоволь насмеяться,
как Урса разделась и отдала свое платье ему. Здесь наступила ее очередь
смеяться. Феофан дико озирался, оглядывая свое женское одеяние, то и дело
поправляя кармашек сестры милосердия на гигантской груди.
- Эх, Петрович, что же это - в бабьем платье бежим, а?
- Ничего. Не вы первый, не вы последний, - приободрил его Варфоломеев
и потянул за собой.
И вовремя. В бывшем эксгуматоре началось новое явление. Еле слышное
раньше гудение усилилось. Слышались какие-то крики, карканье и вой сирены.
Казалось, весь небоскреб взвыл тревожным металлическим горлом. Внизу в
холле тоже наблюдалась суматоха. Парадный выход бывшего отеля, еще
блистающий зеркалами и золотом, ожил. По мраморным лестницам, устланным
дорогими коврами, бегали люди в халатах, не зная, за что ухватиться. У
выхода беглецам козырнул брюхатый портье в черном кителе, и они вырвались
в город. Варфоломеев остановился на секунду и задрал голову вверх, туда,
куда скошенной перспективой устремилась стеклянная стена института смерти,
похожая на грань пирамиды.
- Быстрее, - Петрович увидел, как вслед за ними из дверей выбежал
Синекура.
А может быть, это был и не Синекура, а обезумевший от сирены санитар.
Во всяком случае через мгновение они уже сидели в машине. Петрович лихо
давил на акселератор, то и дело поглядывая на дисплей заднего обзора.
Феофан тоже оглядывался на убегающие городские кварталы, на отстающие,
зажатые в рамки правил машины горожан. Наконец он расслабился, вытянул до
упора ноги и изрек, глядя в центрайское небо:
- А я, Петрович, люблю, когда небо синее, луна красная, а звезды...
черти!
Феофан почти кричал, и его слова вылетали под свист встречного ветра
через открытые окна машины, уносились назад в вечное теплое пространство
диковинного города.
- Я уже думал, все, - Феофан толкал Петровича в плечо, мешая
управлять автомобилем. - Думал, обратно в небытие, вслед за Мирбахом.
Слышь, Петрович, я как узнал, что ты на гильотину записался, думаю,
сломался мужик, не выдержал линию. Ведь они только и ждут, когда мы все
сами удавимся. Слышь, Петрович?
- Да кто "они"? - не поворачивая головы, спросил Петрович.
- А черт их знает, - Феофан помолчал. - Я тебе не говорил, но теперь
скажу. У меня здесь друзья есть, хорошая компания, сотня штыков, фугасная
пушка. Отчаянные ребята, а красавцы - мать моя адриатическая - все на
подбор. Мы вмиг тут порядок наведем, дай только срок. Слушай, а может, и
ты к нам? А? Возьмем штурмом эксгуматор, приват-министра на рею, Синекуру
в дворники отправим, или нет, я его банщиком к себе возьму. Что, не
хочешь? Будешь извне наблюдать, теории строить, мысли мечтать? Пока будешь
мечтать, какая-нибудь сволочь счастливый строй установит, тогда поздно
будет.
- Мне товарища нужно оживить, - объяснил Петрович.
- Да мы тебе сотню товарищей оживим, живи, радуйся, честной народ!
- Мне сотню не надо, - Петрович круто свернул на почерневший, с
узкими пролетами, Новый мост, притормозил слегка и прочел вслух: -
Цветочная набережная.
- Ты куда? Посмотри, тут же полиции сколько! - удивился Феофан.
- Нам дальше, - успокоил капитан.
С утра они встретились с Урсой, и та поделилась своими впечатлениями.
Грядущее полнолуние, по-видимому, бесповоротно наступит, но не в
означенное в астрономических каталогах время, а раньше! Да, да,
поговаривают, приват-министр отдал указание национальной обсерватории
усилить бдительность. По слухам, появилось новое, не опознанное до сих пор
небесное тело. Приват-министр взбешен и заявил компетентным органам, что
небо нам не указ, и что если мы захотим, то полнолуние наступит раньше на
пять дней, и мало того, может быть, никогда уже не прекратится. В
результате по Центраю поползла непроверенная информация, будто возникла
новая партия, а может, и не партия, а так, организованная группа в
поддержку вечного праздника. Группа готовит к запуску на стационарную
орбиту шлифованный медный шар диаметром четыреста километров. Здесь
Варфоломеев усмехнулся и заметил, что, мол, шар запустить можно, но не
шлифованный, а наоборот, шершавый, что обойдется гораздо дешевле. Урса с
уважением посмотрела на землянина и продолжала. Еще говорят, будто
готовятся новые, почетные списки делегентов. Предоставлены особые льготы
записавшимся в очередь на гильотину членам оппозиционных организаций,
принявшим решение о роспуске.
- И что, кто-нибудь принял такое решение? - спросил Петрович.
Принял, не принял, а по ночам у центра эксгумации вовсю идет
разгрузка крытых фургонов. "Я сама видела, - Урса перешла на шепот, -
сегодня ночью привезли человек триста".
Да, это уже не шутка, думал Варфоломеев, подъезжая к дому на
Цветочной набережной. Феофан приумолк. А когда они зашли к Урсе, древний
грек скис. Он, по-видимому, ожидал увидеть группу решительно настроенных
мужчин с прокуренными бородами и твердыми принципами, а не пустое,
пропахшее дорогими духами убежище одинокой женщины. Он даже сделал попытку
уйти, но Петрович убедил его остаться, подождать, пока он не найдет Энгеля
и, может быть, еще кого-нибудь. На этом они и расстались.
Очередное появление товарища Петровича в эксгуматоре было встречено с
искренним возмущением.
- Вы глупец! - кричал Синекура в лицо землянину. - Вы посмели
издеваться над нами? Где Феофан? Где Урса?
- Насчет Урсы ничего не могу сказать, - признался Петрович.
Ему даже жалко стало главного врача. У него горит душа, он обречен на
нелюбовь, но сам, похоже, знает об этом и все-таки не отступается. Ведь
Феофан упомянут лишь для прикрытия, чтобы не сорваться окончательно, чтобы
не выдать сокровенное, наболевшее...
- Эх, моя бы воля! - Синекура выматерился в сердцах. - И что он с
вами цацкается?
- Кто он? - спросил Петрович, слегка двигая затекшими от наручников
руками, и вдруг прислушался к себе.
Сейчас Синекура скажет: идите вы все к черту.
- Идите вы все к черту! - закричал Синекура.
Худой, бледный, измотанный, изъеденный своим несчастным бессмертием,
главврач повторял мысли землянина. А сейчас он скажет: Урса Минорис
означает Малая Медведица.
- Урса Минорис означает Малая Медведица, - прошептал Синекура.
А я ему скажу:
- Конечно, господин Синекура, - повторяя за собой, изрек скучным
голосом Петрович.
- Урса Минорис означает Малая Медведица, - ученически повторил
Синекура.
- Конечно, господин Синекура.
Санитар обалдело крутил глазами. Между тем начальство опять повторило
сакраментальную фразу, а подопечный снова согласился. Такое иногда бывало
с Варфоломеевым там, на Земле. Как правило, он сам прекращал это странное
наваждение, как будто не желал брать на себя всю полноту ответственности
за управление ходом событий. И сейчас он решил - хватит, и оборвал
замкнутый круг:
- Так кто же со мной цацкается?
Синекура мотнул головой, будто стряхивая с себя упавшую сверху
штукатурку. Он еще некоторое время приходил в нормальное состояние, но до
конца это ему так и не удалось.
- Отойдем, - Синекура оттащил землянина подальше от санитара. - Вы
думаете, это я убил Мирбаха? - губы его дрожали.
- Думаю, да.
- Нет, не я. Но я знал, - и после заминки добавил: - По службе, так
сказать. - Еще тише спросил: - Где Урса? - и сразу же сжал плотно губы,
наверное, испугался, что опять начнет повторять латинский перевод.
- Я не знаю.
- Это Курдюк, - перепрыгнул Синекура, - его тоже убили. А теперь - я
не знаю, что будет теперь. - Синекура задумался. - Надо бежать, но где
Урса? Скажите быстрее. Что вам Урса? Свое вы взяли, что еще? Дальше ведь
пустота, скучное время, она быстро вам надоест, я знаю, - уговаривал
Синекура, но Петрович молчал. Тогда главврач принялся с другого конца: -
Сейчас у вас все решается. Я вам секрет открою. Он вас ждет! Да, Он.
Достаточно у него попросить, при моем расположении, конечно, и приемник
заработает. Товарища вашего, Илью, оживим, и - гуляй в чисто поле, на
Землю, на Землю! А, Петрович? - Синекура заискивающе заглядывал в холодные
глазки Варфоломеева. Не помогало. И тогда главврач принялся запугивать: -
Ну так знайте, пришел и ваш черед. Он ждет вас. Сейчас, через малый
промежуток времени, решится ваша судьба. Но не в вашу пользу. Ха. О, это
страшный человек, вершитель судеб, координатор и стратег, - Синекура
внимательно следил за реакцией Петровича. - Ведь он это все и сотворил. На
входе поставил фильтр, а на выходе музыка перестала играть. А вы,
наверное, поражаетесь, с чего это такая распрекрасная демократия
социализмом попахивать стала, с чего это народ обезумел и на гильотину
косяком пошел. Наверное, думали: народ достоин, мол, своего начальства,
мол, если так, значит здесь не идеальные существа, а господа ташкентцы, не
правовое благоденствие, а сумрак законов. Вот и получается, как говорил
Мирбах: вход есть, выход есть, а душа-то не поет!
- Ничего не понимаю, - признался землянин.
- Нешто не догадываетесь? Так ведь Урса вам писала про истоки
приват-министра. Здесь, здесь он начинал. Потихонечку, полегонечку, чистые
- налево, нечистые - направо, а те, кто серые - вперед!
- Что же, он отбирал?..
- Именно, что отбирал, все отбирал: у бедных бедноту отбирал, у
богатых богатство, у дураков дурость, а у умников хорошие мысли. Отберет
мысль и себе присвоит, а тому человеку этаж определит, нехай чистится в
чистилище пока не посереет, а потом, глядишь, и в центрайцы зачислиться
может. Потихоньку-полегоньку скопился контингент, тридцать семь с
половиной процентов, вот тебе и музыка на выходе, вечное полнолуние с
музыкальными номерами...
- Так вот почему...
- Именно, именно, - Синекура развеселился. - А знаете, почему он
эксгумацию прекратил? О-о, - со вкусом пропел Синекура, - тут тонкая
штучка. Знаете ли, боялся себя.
- Как это?
