- Отвезите меня назад, к Фредди, - сказал он.
Глава двадцать третья
Катер береговой охраны, ведший на буксире "Королеву Кончей", шел узким проходом между рифом и островами. Во время прилива поднялся легкий северный ветер, и катер качало на волнах, но белая лодка легко и послушно шла за буксиром.
- Если ветер не покрепчает, все будет в порядке, - сказал командир катера береговой охраны. - Лодка очень легка на ходу. Хорошие лодки строил покойный Робби. Вы что-нибудь поняли из того, что он говорит?
- Он просто заговаривается, - сказал помощник. - Он в бреду.
- Умрет, вероятно, - сказал командир. - Такая рана в живот. Как вы думаете, этих четырех кубинцев он убил?
- Кто знает? Я его спрашивал, но он не понял, о чем я говорю.
- Может, еще раз попытаться его расспросить? Пойдем взглянем, как он там.
Оставив рулевого у штурвала, они вошли в командирскую каюту за штурвальной рубкой. Там на железной койке лежал Гарри Морган. Глаза у него были закрыты, но он открыл их, как только командир тронул его за плечо.
- Как вы себя чувствуете, Гарри?-спросил его командир. Гарри посмотрел на него и ничего не сказал.
[631]
- Что-нибудь вам нужно, скажите? - спросил его командир.
Гарри Морган смотрел на него.
- Он вас не слышит, - сказал помощник.
- Гарри, - сказал командир. - Может, вам дать чего-нибудь?
Он смочил полотенце водой из графина, укрепленного в гнезде у койки, и приложил его к растрескавшимся губам Гарри Моргана. Они были сухие и черные. Глядя на него, Гарри Морган заговорил.
- Человек, - сказал он.
- Понимаю, - сказал командир. - Говорите, говорите.
- Человек, - сказал Гарри Морган очень медленно, - не имеет не может никак нельзя некуда. - Он остановился. Его лицо по-прежнему ничего не выражало.
- Говорите, Гарри, - сказал командир. - Расскажите нам, кто это сделал? Как это все случилось?
- Человек, - сказал Гарри, пытаясь что-то объяснить, глядя прямо на него своими узкими глазами.
- Четыре человека, - сказал командир, желая помочь ему. Он снова смочил ему губы, выжимая полотенце, так что несколько капель попало в рот.
- Человек,-поправил Гарри; потом остановился.
- Ну, хорошо. Человек, - сказал командир.
- Человек, - сказал Гарри снова, очень медленно, без всякого выражения, с трудом шевеля пересохшими губами. - Как все идет теперь как все стало теперь что бы ни было нет.
Командир посмотрел на помощника и покачал головой.
- Кто это сделал, Гарри? - спросил помощник. Гарри посмотрел на него.
- Не надо себя морочить, - сказал он. Командир и помощник оба наклонились над ним. Вот сейчас он скажет. - Все равно что на машине переваливать через горы. По дороге там, на Кубе. По всякой дороге. Везде. Так и тут. Как все идет теперь. Как все стало теперь. Ненадолго да конечно. Может быть. Если по-везет. Человек. - Он остановился. Командир опять покачал головой, глядя на помощника; Гарри Морган
[632]
посмотрел на него без всякого выражения. Командир снова смочил Гарри губы. На полотенце остался кровавый след.
- Человек, - сказал Гарри Морган, глядя на них обоих. - Человек один не может. Нельзя теперь, чтобы человек один. - Он остановился. - Все равно человек один не может ни черта.
Он закрыл глаза. Потребовалось немало времени, чтобы он выговорил это, и потребовалась вся его жизнь, чтобы он понял это.
Он лежал неподвижно, глаза его снова открылись.
- Пойдем, - сказал командир помощнику. - Вам правда ничего не нужно, Гарри?
Гарри Морган посмотрел на него, но не ответил. Он ведь сказал им, но они не услышали.
- Мы еще зайдем, - сказал командир. - Лежите спокойно.
Гарри Морган смотрел им вслед, когда они выходили из каюты.
В штурвальной рубке, глядя, как небо темнеет и от маяка Сомбреро ложится на воду светлая дорожка, помощник сказал:
- Страх берет, когда он вот так начинает бредить.
- Жалко парня, - сказал командир. - Ну, теперь мы уже скоро будем на месте. В первом часу мы его доставим. Если только не придется убавить ход из-за лодки.
- Вы думаете, он выживет?
- Нет, - сказал командир. - Хотя - кто знает.
Глава двадцать четвертая
Большая толпа собралась на темной улице за железными воротами, преграждавшими доступ в бухту, где прежде была база подводного флота, а теперь гавань для морских яхт. Сторож-кубинец получил распоряжение никого не пропускать, и толпа напирала на ограду, чтобы сквозь железный переплет заглянуть в темное пространство, освещенное огнями яхт, стоявших у причалов. Толпа была спокойна - насколько
[633]
может быть спокойна толпа в Ки-Уэст. Яхтсмены, работая плечами и локтями, протолкались к воротам и хотели пройти.
- Эй! Входить не разрешается, - сказал сторож.
- Что еще за новости? Мы с яхты.
- Никому не разрешается, - сказал сторож. - Отойдите от ворот.
- Не валяйте дурака, - сказал один из молодых людей и, оттолкнув его, пошел к пристани.
Толпа осталась за воротами, и маленький сторож смущенно и беспокойно прятал от нее свою фуражку, длинные усы и попранный авторитет, жалея о том, что у него нет ключа, чтобы запереть ворота; а яхтсмены, бодро шагая к пристани, увидели впереди и потом миновали группу людей, ожидавших у причала береговой охраны. Они не обратили на нее внимания и, минуя причалы, где стояли другие яхты, вышли на причал номер пять, дошли до трапа и при свете прожектора поднялись с грубо сколоченных досок причала на тиковую палубу "Новой Экзумы".
В кают-компании они уселись в глубокие кожаные кресла, у длинного стола с газетами и журналами, и один из них позвонил стюарду.
- Шотландского виски с содовой, - сказал он. - А тебе, Генри?
- Тоже, - сказал Генри Карпентер.
- Зачем поставили этого остолопа у ворот?
- Понятия не имею, - сказал Генри Карпентер. Стюард в белой куртке принес два стакана.
- Поставьте пластинки, которые я вынул после обеда, - сказал Уоллэйс Джонстон, владелец яхты.
- Простите, сэр, я, кажется, их убрал, - сказал стюард.
- А, черт бы вас побрал, - сказал Уоллэйс Джон-стон. - Ну, тогда поставьте Баха из нового альбома.
- Слушаю, сэр, - сказал стюард. Он подошел к шкафчику с пластинками, вынул один альбом и направился с ним к патефону. Раздались звуки "Сарабанды".
- Ты сегодня видел Томми Брэдли? - спросил Генри Карпентер. - Я его видел вечером на аэродроме.
- Я его терпеть не могу, - сказал Уоллэйс. - Как и эту потаскуху, его жену.
[634]
- Мне Helиne нравится, - сказал Генри Карпентер. - Она умеет наслаждаться жизнью.
- Ты это испытал на себе?
- Конечно. И остался очень доволен.
- Ни за какие деньги я бы не стал с ней связываться, - сказал Уоллэйс Джонстон. - И зачем она вообще здесь живет?
- У них здесь прекрасная вилла.
- Очень славная эта гавань, уютная, чистенькая, - сказал Уоллэйс Джонстон. - А правда, что Томми Брэдли - импотент?
- Не думаю. Про кого это не говорят. Он просто лишен предрассудков.
- Хорошо сказано. Она, во всяком случае, их лишена.
- Она удивительно приятная женщина, - сказал Генри Карпентер. - Она бы тебе понравилась, Уолли.
- Едва ли. Она - воплощение всего, что мне особенно противно в женщине, а Томми Брэдли - квинтэссенция всего, что мне особенно противно в мужчине.
- Ты сегодня очень решительно настроен.
- А ты никогда не бываешь решительно настроен, потому что в тебе нет ничего определенного, - сказал Уоллэйс Джонстон. - У тебя нет своего мнения. Ты даже не знаешь, что ты сам такое.
- Не будем говорить обо мне, - сказал Генри Карпентер. Он закурил сигарету.
- Почему, собственно?
- Хотя бы потому, что я разъезжаю с тобой на твоей дурацкой яхте и достаточно часто делаю то, что ты хочешь, и тем избавляю тебя от необходимости платить за молчание матросам и поварятам и многим другим, которые знают, что они такое, и знают, что ты такое.
- Что это на тебя нашло?-сказал Уоллэйс Джон-стон. - Никогда я никому не платил за молчание, и ты это знаешь.
- Да, верно. Ты для этого слишком скуп. Ты предпочитаешь заводить таких друзей, как я.
- У меня больше нет таких друзей, как ты.
- Пожалуйста, без любезностей, - сказал Генри. - Я сегодня к этому не расположен. Слушай тут Баха,
[635]
ругай стюарда и пей шотландское с содовой, а я пойду спать.
- Какая муха тебя укусила? - спросил Джонстон, вставая. - Что это ты вдруг стал говорить гадости? Не такое уж ты сокровище, знаешь ли.
- Знаю, - сказал Генри. - Завтра я буду в самом веселом настроении. Но сегодня нехороший вечер. Разве ты никогда не замечал, что вечера бывают разные? Может быть, когда человек богат, они все одинаковые?
- Ты разговариваешь, как школьница.
- Спокойной ночи, - сказал Генри Карпентер. - Я не школьница и не школьник. Я иду спать. К утру я повеселею, и все будет хорошо.
- Ты много проиграл? Оттого ты такой мрачный?
- Я проиграл триста.
- Вот видишь! Я сразу сказал, что все дело в этом.
- Ты всегда все знаешь.
- Но послушай. Ты же проиграл триста?
- Я больше проиграл.
- Сколько еще?
- Много, - сказал Генри Карпентер. - Мне вообще за последнее время не везет. Только сегодня я почему-то задумался об этом. Обычно я об этом не думаю. Ну, теперь я иду спать, а то я тебе уже надоел.
- Ты мне не надоел. Зачем ты хамишь?
- Потому что я хам и потому что ты надоел мне. Спокойной ночи. Завтра все будет хорошо.
- Ты ужасный хам.
- Приходится мириться, - сказал Генри Карпентер. - Я, например, всю жизнь только это и делаю.
- Спокойной ночи, - сказал Уоллэйс Джонстон с надеждой в голосе.
Генри Карпентер не ответил. Он слушал Баха.
- Неужели ты в самом деле пойдешь спать, - сказал Уоллэйс Джонстон. - Нельзя же так поддаваться настроению.
- Не будем об этом.
- Почему, собственно? С тобой уже это бывало, и все обходилось.
- Не будем об этом.
- Выпей еще и повеселеешь.
[636]
- Я не хочу больше пить, и я от этого не повеселею.
- Ну, тогда иди спать.
- Иду, - сказал Генри Карпентер.
Вот как обстояло дело в этот вечер на яхте "Новая Экзума", состав команды двенадцать человек, капитан Нильс Ларсен, пассажиры: владелец, Уоллэйс Джон-стон, тридцать восемь лет, магистр искусств Гарвардского университета, композитор, источник доходов- шелкопрядильные фабрики, холост, interdit de sйjour в Париже(1), хорошо известен от Алжира до Бискры, и один гость. Генри Карпентер, тридцати шести лет, магистр искусств Гарвардского университета, источник доходов - наследство после матери, в настоящее время двести в месяц из опекунского совета, прежде - четыреста пятьдесят, пока банк, ведающий фондами опекунского совета, не обменял одно надежное обеспечение на другое надежное обеспечение, затем на ряд других, не столь надежных обеспечении, и в конце концов на солидную недвижимость, которая оказалась и вовсе ненадежной. Еще задолго до этого сокращения доходов о Генри Карпентере говорили, что, если его без парашюта сбросить с высоты пяти тысяч пятисот футов, он благополучно приземлится за столом какого-нибудь богача. Правда, за свое содержание он платил полноценной валютой приятного общества, но хотя такие настроения и реплики, как в этот вечер, прорывались у него очень редко, и то лишь в последнее время, друзья его уже давно стали чувствовать, что он сдает. Они почувствовали это безошибочным инстинктом богачей, которые всегда вовремя угадывают, когда с одним из членов компании неладно, и тотчас же проникаются здоровым стремлением вышвырнуть его вон, если уж нельзя его уничтожить; и только это заставило его принять гостеприимство Уоллэйса Джонстона. По сути дела, Уоллэйс Джонстон, с его несколько своеобразными вкусами, был последним прибежищем Генри Карпентера, и своими честными попытками положить конец этой дружбе он, сам того не зная, избрал лучший способ самозащиты: появившаяся у него за последнее время резкость выражений и искренняя неуве-
