- Не знаю. Здесь все так, как было, мы только переложили этих двух, - сказал шкипер. - Они все изрешечены пулями, кроме вон того, что лежит у штурвала. Этот был убит сразу. Пуля попала в затылок и прошла навылет. Вон, на лбу видно.
- Это тот, что был совсем еще мальчик с виду, - сказал шериф.
- Теперь и не поймешь, каков он был с виду, - сказал командир.
- А вот - тот длинный, с автоматом, который убил адвоката Роберта Симмонса, - сказал шериф. -
[649]
Что здесь, по-вашему, произошло? Как это случилось, что они все убиты?
- Наверно, передрались между собой, - сказал командир. - Поспорили, наверно, из-за дележа денег.
- Надо их пока чем-нибудь прикрыть, - сказал шериф. - Сумки я возьму с собой.
В это время, прежде чем они успели сойти с лодки, на причале показалась женщина, она бежала мимо катера береговой охраны, и за ней бежала вся толпа. Женщина была костлявая, немолодая, без шляпы, ее прическа развалилась, и жидкие косицы съехали на шею, хотя концы их еще держались на одной шпильке. Когда она увидела трупы в лодке, она пронзительно закричала. Она стояла на самом краю и кричала, запрокинув голову, а две другие держали ее под руки. Толпа, прибежавшая вслед за ней, сгрудилась вокруг нее, теснилась поближе, во все глаза глядя на лодку.
- А, черт, - сказал шериф. - Какой дурак оставил ворота открытыми? Дайте сюда что-нибудь, чем закрыть трупы; одеяла, простыни, что угодно, и потом нужно очистить причал от публики.
Женщина перестала кричать и заглянула в лодку, потом запрокинула голову и закричала опять.
- Куда они его дели? - сказала одна из тех, что стояли рядом.-Куда они девали Элберта?
Женщина, которая кричала, умолкла и снова заглянула в лодку.
- Его тут нет, - сказала она. - Эй, Роджер Джонсон, - крикнула она шерифу. - Где Элберт? Где Элберт?
- Его не было в лодке, миссис Трэси, - сказал шериф.
Женщина запрокинула голову и закричала опять, все жилы вздулись на ее худой шее, кулаки были сжаты, голова тряслась.
Сзади в толпе толкались и напирали на передних, пытаясь протиснуться к краю причала.
- Пустите. Дайте и другим посмотреть!
- Их сейчас накроют. - И по-испански : - Дайте пройти. Дайте взглянуть. Нау cuatro muertos. Todos muertos. Дайте посмотреть.
Женщина теперь кричала:
[650]
- Элберт! Элберт! Боже мой, боже мой, где Элберт?
Сзади в толпе два молодых кубинца, которые только что прибежали и не могли пробраться вперед, отошли на несколько шагов, потом разбежались и вместе врезались в толпу. От толчка те, кто был сзади, навалились на стоявших впереди, миссис Трэси и ее две соседки покачнулись, на мгновенье повисли над водой, в отчаянной попытке сохранить равновесие, и, в то время как соседки неистовым усилием удержались на ногах, миссис Трэси, крича, рухнула в зеленую воду, и ее крик потерялся в раздавшемся всплеске.
Двое матросов бросились в освещенную прожектором светло-зеленую воду, где с шумом и плеском барахталась миссис Трэси. Шериф, наклонившись с кормы, протянул ей багор, и наконец соединенными усилиями матросов, подталкивавших снизу, и шерифа, тянувшего сверху, удалось втащить ее на корму. Никто в толпе не шевельнулся, чтобы прийти к ней на помощь, и, стоя на корме, вся мокрая, она обернулась к ним и закричала, потрясая кулаками:
- Шволочи! Шукины дети! - Потом, взглянув вниз, она завопила: - Элберт! Где Элберт?
- Его нет на лодке, миссис Трэси, - сказал шериф, взяв одеяло, чтобы закутать ее. - Успокойтесь, миссис Трэси. Возьмите себя в руки.
- Мои жубы, - сказала миссис Трэси трагически. - Я потеряла жубы.
- Мы их выловим утром, - сказал ей командир катера береговой охраны. - Они не пропадут.
Матросы вылезли на корму лодки, вода с них стекала ручьями.
- Идем, - сказал один из них. - Мне холодно.
- Ну как вы, ничего, миссис Трэси? - спросил шериф, закутывая ее в одеяло.
- Ничего? - сказала миссис Трэси. - Ничего? - Потом сжала оба кулака и запрокинула голову, чтобы закричать громче. Горе миссис Трэси было сверх ее сил.
Толпа слушала ее в почтительном молчании. Крики миссис Трэси как нельзя лучше подходили к зловещему виду четырех мертвых тел, на которые шериф и
[651]
его помощники набрасывали в эту минуту одеяла, скрывая от глаз зрелище, какого город не видел уже несколько лет, с тех самых пор, как Исленьо линчевали на Каунти-Род и потом повесили на телеграфном столбе при свете фар автомобилей, съехавшихся со всей округи.
Толпа была разочарована, когда трупы накрыли, но все-таки из целого города только те, кто был здесь, видели все. Они видели, как миссис Трэси упала в воду, и еще раньше, когда они стояли за воротами, они видели, как увезли в Морской госпиталь Гарри Моргана. Когда шериф приказал очистить пристань, они ушли, спокойные и довольные. Они сознавали, какая удача выпала на их долю.
Между тем в приемной Морского госпиталя Мария, жена Гарри Моргана, и ее три дочери сидели на скамье и ждали. Все три девочки плакали, а Мария кусала носовой платок. Она с утра не могла заплакать.
- Папа ранен в живот, - сказала одна из девочек сестре.
- Ужас, - сказала сестра.
- Тише, - сказала старшая сестра. - Я молюсь за него. Не мешайте мне.
Мария не говорила ничего и только кусала носовой платок и нижнюю губу.
Немного спустя вышел доктор. Она посмотрела на него, и он покачал головой.
- Можно мне туда? - спросила она.
- Нет еще, - сказал он. Она подошла к нему.
- Кончено? - спросила она.
- Боюсь, что так, миссис Морган.
- Можно мне взглянуть на него?
- Нет еще. Он сейчас в операционной.
- А, черт, - сказала Мария. - А, черт. Я отвезу девочек домой. Потом я вернусь.
В горле у нее что-то вдруг вздулось и встало поперек, так что она не могла глотнуть.
- Идем, девочки, - сказала она. Все три девочки пошли за ней к старой, потрепанной машине, и она села за руль и включила мотор.
- Как пaпa? - спросила одна из девочек. Мария не ответила. - Мама, как папа?
[652]
- Не разговаривайте со мной, - сказала Мария. - Только не разговаривайте со мной.
- Но...
- Молчи, дочка, - сказала Мария. - Молчи и молись за него.
Девочки опять заплакали.
- Ну вас, - сказала, Мария. - Перестаньте плакать. Я сказала: молитесь за него.
- Мы молимся, - сказала одна из девочек. - Я все время молюсь, с самой больницы.
Когда они свернули на Роки-Род, фары осветили впереди фигуру человека, который нетвердым шагом брел по тротуару.
Пьянчуга какой-то, подумала Мария. Какой-то несчастный пьянчуга.
Они поравнялись с ним и увидели, что лицо у него окровавлено, и когда машина скрылась за поворотом, он все еще брел нетвердым шагом в темноте. Это был Ричард Гордон, возвращавшийся домой.
У дверей дома Мария остановила машину.
- Ложитесь спать, девочки, - сказала она. - Идите наверх и ложитесь спать.
- Мама, но как же папа? - спросила одна из девочек.
- Не спрашивайте меня, -- сказала Мария. - Ради всего святого, не разговаривайте вы со мной.
Она развернулась и поехала назад, к госпиталю.
Возвратясь в госпиталь, Мария Морган одним духом взбежала на крыльцо. На пороге она столкнулась с доктором, только что отворившим дверь. Он устал и торопился домой.
- Все кончено, миссис Морган, - сказал он.
- Он умер?
- Умер на столе.
- Можно мне взглянуть на него?
- Да, - сказал доктор. - Он умер очень спокойно, миссис Морган. Он не чувствовал боли.
- Господи, - сказала Мария, Слезы потекли у нее по щекам. - О-о, - простонала она. - О-о, о-о, о-о!
[653]
Доктор положил ей руку на плечо.
- Не трогайте меня, - сказала Мария. Потом: - Я хочу взглянуть на него.
- Пойдемте, - сказал доктор. Он прошел вместе с ней по коридору и вошел в белую комнату, где Гарри Морган лежал на высоком столе, под простыней, прикрывавшей все его большое тело. Свет в комнате был очень яркий и не давал теней. Мария остановилась в дверях, испуганная этим светом.
- Он совсем не мучился, миссис Морган, - сказал доктор. Мария как будто не слышала его.
- А, черт, - сказала она и опять заплакала. - Что за проклятое лицо!
Глава двадцать шестая
Не знаю, думала Мария Морган, сидя в столовой у стола. Может быть, терпеть понемногу, день за днем, ночь за ночью, и тогда ничего. Хуже всего эти проклятые ночи. Если бы еще я любила наших девочек, тогда бы ничего. Но я их не люблю, наших девочек. И все-таки нужно о них подумать. Нужно найти какую-нибудь работу. Я совсем как мертвая, но, может быть, это пройдет. Не все ли равно? Все-таки нужно взяться за работу. Сегодня ровно неделя. Боюсь, если я нарочно буду все время думать о нем, я забуду, какой он. Это было самое страшное, когда я вдруг забыла, какое у него лицо. Нужно взяться за работу, как мне ни тяжело. Если б он оставил деньги или если б выдали награду, было бы легче, но мне бы легче не было. Первым делом нужно продать дом. Сволочи, убили его. Сволочи проклятые! Только это я и чувствую! Ненависть и еще будто у меня пусто внутри. Так пусто, как в пустом доме. Придется все-таки искать работу. Нехорошо, что я не пошла на похороны. Но я не могла. Нужно искать работу. Кто умер, тот уже не вернется.
Такой он был задорный, сильный, быстрый, похожий на какого-то диковинного зверя. Я никогда не могла спокойно смотреть, как он двигается. Я была всегда так счастлива, что он мой. В первый раз ему
[654]
счастье изменило на Кубе. Потом все пошло хуже и хуже, и вот кубинец убил его.
Кубинцы приносят несчастье кончам. Кубинцы всем приносят несчастье. И потом, слишком там много черномазых. Я помню, как он меня один раз взял с собой в Гавану, еще когда он хорошо зарабатывал, и мы гуляли в парке и один черномазый сказал мне словечко, и Гарри так дал ему по уху, что соломенная шляпа слетела у него с головы, а Гарри подхватил ее и отшвырнул за полквартала, и ее переехало такси. Помню, я так хохотала, что у меня живот заболел. Как раз тогда я в первый раз выкрасила волосы в салоне красоты на Прадо. Парикмахер полдня провозился с этим, они были такие черные, что сначала он не брался, и я боялась, что стану похожа на чучело, но все просила, нельзя ли сделать их чуть светлее, и парикмахер держал гребень и деревянную палочку с ватой на конце, и обмакивал вату в чашку с жидкостью, и от нее как будто дым шел; и он гребнем и другим концом палочки отделял по одной прядке и смазывал этой жидкостью, а потом ждал, пока высохнет, а я сидела, и у меня даже под ложечкой сосало от страха, что я наделала, и я только все просила, нельзя ли сделать их чуть-чуть светлее.
И наконец он сказал: "Вот, мадам, светлее уже сделать нельзя". И потом он вымыл их шампунем и уложил, а я боялась даже взглянуть от страха, что буду похожа на чучело, и он причесал их, сделал пробор сбоку и зачесал за уши. а сзади сделал тугие маленькие локончики, и я еще не могла увидеть, как вышло, потому что они были мокрые, но я уже видела, что они стали другие, и я как будто не я. И он завязал их сеткой и посадил меня под сушилку, и я все время боялась взглянуть. А потом, когда они высохли, он снял сетку, и вынул шпильки, и расчесал, и они были совсем как золото.
И я вышла на улицу, и посмотрела на себя в зеркало, и они так блестели на солнце и были такие мягкие и шелковистые, когда я их потрогала, что мне просто не верилось, что это я, и было даже трудно дышать от волнения.
Я пошла по Прадо в кафе, где меня ждал Гарри, и я так волновалась, что внутри у меня все стя-
[655]
нуло, - вот-вот упаду, и когда он увидел меня в дверях, он встал и не мог отвести от меня глаз, и у него был такой смешной, сдавленный голос, когда он сказал:
- Черт подери, Мария, ты прямо красавица!
А я сказала:
- Я тебе нравлюсь блондинкой?
- Не спрашивай ничего, - сказал он. - Идем домой, в отель. А я сказала:
- Что ж. Идем, если так.-Мне тогда было двадцать шесть.
И такой он был со мной всегда, и я всегда была с ним такая. Он говорил, что у него никогда не было такой женщины, как я, а я знаю, что лучше его нет мужчины на свете. Я слишком хорошо знаю это, а теперь он умер.
