старины Чинка, капитана Эрика Эдварда Дормана Смита, кавалера Военного
креста из пятого стрелкового полка его величества. Будь он здесь, мы бы с
ним поговорили о том, как описать эти места, похожие на олений заповедник,
и достаточно ли просто назвать их оленьим заповедником. Старик и Чинк
очень похожи. Старик старше и терпимей для своих лет, а компания у нас
почти такая же. У Старика я учусь, с Чинком же мы вместе открыли для себя
немалую часть мира, а потом дороги наши разошлись.
Но каков этот проклятый черный самец. Надо было мне его уложить, он же
бежал, когда я выстрелил. Тут впору было попасть хоть куда-нибудь, ведь
вьцелить его как следует я не мог. Ну ладно, черт тебя побери, а как же
тогда самка, в которую ты промазал дважды, стреляя лежа, хотя она стояла к
тебе боком? Она тоже бежала? Нет. Если б я накануне выспался,
то не промахнулся бы. А если б протер замасленный ствол ружья, первый
выстрел не пришелся бы слишком высоко. Тогда я не взял бы ниже во второй
раз и пуля не пролетела бы у нее под брюхом. Нет, сукин ты сын, если ты
чего-то стоишь, стало быть, сам во всем виноват. Я воображал, что
великолепно стреляю из дробовика, хотя это совсем не так, выбросил на
ветер кучу денег, чтобы поддержать в себе это мнение, и все же, оценивая
себя холодно и беспристрастно, я знал, что умею стрелять из винтовки
крупную дичь не хуже всякого другого. Провалиться мне, если это не так. И
что же? Я прострелил брюхо черному самцу и упустил его. Такой ли уж я
хороший стрелок, каким себя считаю? Конечно. Тогда почему я промазал по
той самке? А, черт, со всяким может случиться. Но тут не было никаких
причин. Да кто ты такой, дьявол тебя возьми? Голос моей совести? Слушай, у
меня совесть чиста. Провалиться мне, я знаю, чего стою, и знаю, на что я
способен. Если б мне не пришлось тащиться в такую даль, у меня был бы
самец черной антилопы. Я же знаю, что Римлянин настоящий охотник. И там
было еще одно стадо. Почему я пробыл там всего один вечер? Разве так
охотятся? Нет, к дьяволу. Вот когда-нибудь я разживусь деньгами, и мы
вернемся сюда, доедем на грузовиках до деревни Деда, наймем носильщиков,
так что не надо будет беспокоиться об этой вонючей машине, потом
носильщиков отошлем назад, станем лагерем в лесу у ручья выше деревни
Римлянина и будем жить и охотиться в этих местах не спеша, каждый день
ходить на охоту, а иногда я буду устраивать передышку и писать неделю, или
полдня, или через день и изучу то место, как изучил места вокруг озера,
куда нас привели. Я увижу, как живут и пасутся буйволы, а когда слоны
пойдут через холмы, мы станем смотреть, как они ломают ветки, и мне не
нужно будет стрелять, я буду просто лежать на палых листьях и глядеть, как
щиплют траву куду, и не выстрелю, разве только если увижу рога лучше тех,
что мы сейчас везем, и вместо того, чтобы целый день выслеживать черную
антилопу с простреленным брюхом, стану себе лежать за камнем и смотреть,
как они пасутся на склоне холма, и у меня будет довольно времени, чтобы
навсегда запе-
чатлеть их в своей памяти. Конечно, Гаррик может привезти туда своего
Бвану Симба, и они распугают все зверье. Но если они это сделают, я уйду
дальше, вон за те холмы, там есть другие места, где можно жить и
охотиться, если только есть время жить и охотиться. Они проберутся всюду,
где пройдет машина. Но там везде должны быть долины вроде этой, о которых
никто не знает, и машины проходят по дороге мимо. Все охотятся на тех же
местах.
- Пива? - спросил М'Кола.
- Да, - сказал я.
Конечно, здесь не прокормишься. Все так говорят. Налетает саранча и
пожирает посевы, и муссон не приходит вовремя, и дождей нет как нет, и все
засыхает и выгорает. А тут еще клещи и мухи, от которых гибнет скот, и
москиты приносят малярию и лихорадку, Скот падает, и за кофе не взять
настоящей цены. Нужно быть индийцем, чтобы ухитряться выжимать прибыль из
сизаля, и на побережье каждая плантация кокосовых пальм означает, что
кто-то разорился, надеясь заработать на копре. Белый охотник работает три
месяца в году и пьянствует круглый год, а правительство разоряет страну к
выгоде туземцев и индийцев. Вот что здесь рассказывают. Все это так. Но я
не стремился ничего заработать. Я хотел только жить здесь и охотиться без
спешки. Я уже переболел одной болезнью и узнал, что значит промывать
трехдюймовый кусочек моих длиннющих кишок мыльной водой трижды в день, а
потом вправлять их на место. Есть средства, которые излечивают от этой
напасти, и вполне стоит потерпеть ради всего того, что я видел и где
побывал. К тому же я подхватил эту болезнь на грязном пароходишке, когда
плыл сюда из Марселя. А моя жена не болела ни разу. И Карл тоже. Я любил
Африку и чувствовал себя здесь как дома, а если человеку хорошо в
какой-нибудь стране за пределами родины, туда ему и нужно ехать. Во
времена моего деда штат Мичиган был очагом малярии. Ее называли лихорадкой
и трясучкой. А на острове Тортугас, где я провел не один месяц, вспышка
желтой лихорадки однажды скосила тысячу человек. Новые континенты и
острова пытаются отпугнуть вас болезнями, как змея - шипением. Ведь змеи
тоже бывают ядовитые.
Их убивают. Да ведь то, что приключилось со мной месяц назад, убило бы
меня в прежние времена, когда еще не научились бороться с этим. Может,
убило бы, а может, я бы и поправился. И все же гораздо лучше жить в
хорошей стране, охраняя себя от болезней самыми простыми профилактическими
мерами, чем притворяться, что страна, дело которой кончено, все еще хороша.
С нашим появлением континенты быстро дряхлеют. Местный народ живет в
ладу с ними. А чужеземцы разрушают все вокруг, рубят деревья, истощают
водные источники, так что уменьшается приток воды, и в скором времени
почва - поскольку травяной покров запахивают - начинает сохнуть, потом
выветривается, как это произошло во всех странах и как начала она
выветриваться в Канаде у меня на глазах. Земля устает от культивации.
Страна быстро изнашивается, если человек вместе со всей его живностью не
отдает ей свои экскременты. Стоит только человеку заменить животное
машиной - и земля быстро побеждает его. Машина не в состоянии ни
воспроизводить себе подобных, ни удобрять землю, а на корм ей идет то, что
человек не может выращивать. Стране надлежит оставаться такой, какой она
впервые предстает перед нами. Мы - чужие, и после нашей смерти страна,
может быть, останется загубленной, но все же останется, и никто из нас не
знает, какие перемены ее ждут. Не кончают ли все они так, как область Гоби
в Монголии, превратившаяся в пустыню.
Я еще приеду в Африку, но не для заработка. Для того чтобы заработать
себе на жизнь, мне нужны два карандаша и стопка самой дешевой бумаги. Я
вернусь сюда потому, что мне нравится жить здесь - жить по-настоящему, а
не влачить существование. Наши предки уезжали в Америку, так как в те
времена именно туда и следовало стремиться. Америка была хорошая страна, а
мы превратили ее черт знает во что, и я-то уж поеду в другое место, потому
что мы всегда имели право уезжать туда, куда нам хотелось, и всегда так
делали. А вернуться назад никогда не поздно. Пусть в Америку переезжают
те, кому неведомо, что они задержались с переездом. Наши предки увидели
эту страну в лучшую ее пору, и они сражались за нее, когда
она стоила того, чтобы за нее сражаться. А я поеду теперь в другое место.
Так мы делали в прежние времена, а хорошие места и сейчас еще есть.
Я умею отличить хорошую страну от плохой. В Африке много всякого
зверья, много птиц, и мне нравится здешний народ. В Африке хорошая охота и
рыбная ловля. Охотиться, удить рыбу, писать, читать книги и видеть
окружающее - вот что мне хотелось. И увиденное запоминать. Все это я люблю
делать сам, хотя мне интересно наблюдать со стороны и многое другое. И еще
я люблю лыжи. Но теперь ноги у меня уже не те, да и убивать время на
поиски хорошего снега, пожалуй, не стоит. Теперь повсюду слишком много
лыжников.
Машина обогнула излучину реки, пересекла зеленый луг, и впереди
показалась масайская деревня.
Масаи, едва завидев нас, высыпали за изгородь и окружили машину. Были
здесь молодые воины, которые недавно соревновались в скорости с нашим
автомобилем, были и женщины с детьми - все вышли поглядеть на нас.
Ребятишки были все маленькие, а мужчины и женщины - как будто ровесники. И
ни одного старика!
Масаи встретили нас, как старых друзей, и мы устроили целый пир,
угостив их хлебом, который сначала мужчины, а потом уже женщины ели с
веселым смехом. Я велел М'Кола открыть две банки с фаршем и одну с
пудингом, разделил все это на порции и роздал масаям. Я слышал и читал,
будто они питаются только кровью скота, смешанной с молоком, а кровь эту
берут из шейной вены, которую вскрывают выстрелом из лука почти в упор.
Однако наши друзья масаи охотно ели хлеб, консервированное мясо и пудинг.
Один из них, рослый и красивый, все просил чего-то на непонятном мне
языке, потом его слова подхватили еще пять или шесть голосов. Видимо, они
чего-то страстно желали. Наконец рослый масай сделал странную гримасу и
издал звук, похожий на визг недорезанного поросенка. Тут только я
сообразил в чем дело и нажал кнопку клаксона. Ребятишки с криком
разбежались, воины смеялись до упаду, а когда Камау, уступая общей
просьбе, еще и еще раз нажал клаксон, я увидел на лицах женщин выражение
пол-
нейшего восторга, настоящего экстаза и подумал, что, плененная клаксоном,
ни одна из них не устояла бы перед Камау, стоило ему только пожелать этого.
Пора было ехать и, раздав пустые пивные бутылки, этикетки, и, наконец,
жестяные колпачки от бутылок, которые М'Кола подбирал в машине, мы
тронулись в путь, опять вызвав ревом клаксона восторг женщин, испуг
ребятишек и бурное веселье мужчин. Воины довольно долго сопровождали
машину, но нам надо было спешить, а дорога через "олений заповедник" была
хорошая, и вскоре мы послали прощальный привет последним масаям, которые
стояли, опершись на копья, статные, высокие, в коричневых шкурах, с
прямыми косами, и глядели нам вслед с улыбками на раскрашенных
красновато-коричневой краской лицах.
Солнце уже почти скрылось, и я, не зная дороги, уступил переднее место
гонцу, а сам пересел к М'Кола и Гаррику.
Еще засветло мы проехали "олений парк" и очутились на сухой, поросшей
редким кустарником равнине; я достал еще бутылку немецкого пива и, глядя
по сторонам, заметил вдруг, что все деревья буквально усеяны белыми
аистами. Сели они отдохнуть во время перелета или охотились за саранчой -
как бы то ни было, в сумерках они представляли красивое зрелище;
очарованный им, я расчувствовался и отдал Деду бутылку, в которой
оставалось пива на добрых два пальца от донышка.
Следующую бутылку я, забыв про Деда, выпил один. Аисты все еще сидели
на деревьях, а справа от машины пасся табунок газелей. Шакал, похожий на
серую лисицу, рысцой перебежал дорогу. Я велел М'Кола откупорить еще
бутылку, а тем временем равнина осталась позади, мы поднимались теперь к
деревне по отлогому склону, откуда видны были две высокие горы; уже
смеркалось, и стало прохладно. Я протянул бутылку Деду, а он поднял ее
наверх, под крышу, и нежно прижал к груди.
Уже в темноте мы остановились на дороге возле деревни, и я уплатил
гонцу, сколько было сказано в записке. Деду я тоже дал столько, сколько
наказал Старик, с небольшой надбавкой. Потом между африканцами разгорелся
спор. Гаррик должен был поехать
с нами в главный лагерь и там получить деньги. Аб-дулла тоже непременно
хотел ехать с нами: он не доверял Гаррику. Вандеробо-масай жалобно просил
взять и его. Он боялся, что они оба его надуют и не отдадут его доли, и я
был уверен, что с них это станется. А тут еще бензин, который нам оставили
для того, чтобы мы воспользовались им в случае необходимости или привезли
с собой. Словом, машина была перегружена, а я к тому же не знал, какая
впереди дорога. Однако я решил, что можно взять Абдуллу и Гаррика и
втиснуть как-нибудь вандеробо. Но о том, чтобы взять Деда, не могло быть и
