шестьдесят шестого шоссе на проселок.
Из пустыни мы попали в страну низких зеленых холмов. Стоял дивный
день, а мы были усталые, голодные, потные и грязные, так как наши
преследователи - Сатана или кто-то там еще - превзошли себя: три
превращения за тридцать шесть часов.
В один и тот же день я дважды получал место мойщика посуды в одном и
том же городе и по одному и тому же адресу... и не заработал ни гроша.
Трудно получить деньги в "Харчевне одинокого ковбоя", если она вдруг
превращается в "Гриль Вивьен" прямо на твоих глазах. Сказанное вполне
справедливо и в отношении этой самой "Вивьен", когда она три часа спустя
превратилась в площадку для продажи подержанных автомобилей. Единственное,
что было хорошо, так это то, что, по счастью (а может быть, заговорщики
так и задумали), мы с Маргретой каждый раз оказывались вместе: в одном
случае она зашла за мной, и мы оба дожидались, когда мой босс расплатится
за работу, а в другом - мы с ней работали на одной кухне.
Третье превращение заставило нас бросить ночлег, который уже был
оплачен (притом частично трудами Маргреты).
Итак, когда водитель грузовика высадил нас, мы были грязными,
голодными и усталыми, а моя паранойя достигла наивысшей отметки.
Пройдя несколько сот ярдов, мы вышли к крошечному очаровательному
ручейку - зрелище, которое в Техасе ценится выше любого другого.
Мы остановились возле трубы, соединяющей берега.
- Маргрета, ты не хочешь пошлепать по воде?
- Милый, я собираюсь сделать куда больше: я не только пошлепаю, я
искупаюсь.
- Хм... Ладно. Пролезь под проволокой, пройди вдоль ручья ярдов
пятьдесят-семьдесят пять, и там, думаю, с дороги никто не увидит.
- Возлюбленный, они могут выстроиться там в очередь и орать от
восхищения сколько хотят. Я все равно буду принимать ванну. И... эта вода,
кажется, чистая. Ее можно пить? Как ты думаешь?
- Выше по течению? Конечно. Думаю, что со времени айсберга мы пили
ничуть не лучшую. Ах, если бы у нас была какая-нибудь еда... Например,
горячий фадж-санде. Или ты предпочитаешь яичницу?
Я придержал нижнюю проволоку колючего ограждения, чтобы Маргрета
пролезла снизу.
- А может, сойдемся на шоколадке "О'Генри"?
- Тогда уж лучше "Млечный путь", - отвечал я, - если у меня есть
право выбора.
- Боюсь, у тебя его нет. "О'Генри" или ничего. - Она придержала
проволоку для меня.
- Может, перестанем болтать о еде, которой у нас нет? - сказал я,
пролез под проволокой, выпрямился и добавил: - А я сейчас съел бы живого
скунса.
- Еда у нас есть, мой дорогой. В моей сумочке лежит батончик
"О'Генри".
Я встал как вкопанный:
- Женщина, если ты шутишь, я тебя выдеру.
- Я не шучу.
- В Техасе, согласно закону, жену можно "учить" с помощью палки не
толще большого пальца руки. - Я показал ей палец. - Ты тут что-нибудь
подходящее видела?
- Сейчас поищу.
- А где ты взяла батончик?
- В придорожной лавчонке, где мистер Фаселли угостил нас кофе и
пончиками.
Мистер Фаселли подвозил нас ночью, как раз перед грузовиком, который
высадил нас здесь. Крохотные пончики, сахар и кофе со сливками были нашей
единственной пищей за двадцать четыре часа.
- Наказание подождет. Женщина, если ты его украла, признаешься мне в
этом потом. У тебя действительно есть настоящий, живой "О'Генри" или мне
это чудится?
- Алек, неужели ты думаешь, что я способна украсть шоколадный
батончик? Я купила его в автомате, пока вы с мистером Фаселли
прохлаждались в туалете после еды.
- Но как? У тебя же не было ни одной монетки? Во всяком случае
монетки этого мира?
- Да, Алек. Но в моей сумочке был дайм, оставшийся после какого-то
предыдущего превращения. Конечно, строго говоря, это фальшивый дайм. Но я
не видела особой беды в том, что машина его съест. И она его съела. Я
спрятала батончик, когда вы вышли из туалета, так как трех монет у меня не
было, а следовательно, я не могла предложить батончик мистеру Фаселли. -
Она добавила: - А как ты думаешь, это мошенничество? С даймом?
- Это техническая подробность, в которую я входить не стану...
особенно если приму участие в дележе добычи. Впрочем, это сделает меня
соучастником. Гм... Сначала едим или сначала купаемся?
Сначала мы поели. Отличный завтрак на траве, который мы запили
чудесной родниковой водой. Потом мы купались, поднимая фонтаны брызг и
беззаботно смеясь. Я вспоминаю об этом, как об одном из счастливейших
событий в моей жизни. В сумочке Марги оказалось мыло, в качестве полотенца
я предложил свою рубашку. Сначала я вытер Маргу, потом вытерся сам. Сухой
теплый воздух завершил эту работу.
Все, что случилось после этого, было неизбежно. Я еще никогда в жизни
не занимался любовью на свежем воздухе, а тем более в разгар солнечного
дня. Если бы меня кто-нибудь спросил, я бы сказал, что такое для меня
просто психологически противопоказано, так как я буду ощущать себя
скованным и не смогу забыть о том, какой неприличной выглядит эта картина
со стороны.
Поражаюсь, но с радостью могу заверить, что, хотя я все время
сознавал обстоятельства, в которых все это происходило... они меня тогда
нисколько не беспокоили и я вполне справился... Вероятно, причиной был
искренний и темпераментный энтузиазм Маргреты.
Точно так же мне никогда раньше не приходилось спать голым на траве.
Думаю, мы проспали около часа.
Когда мы проснулись, Маргрета велела мне побриться. Я не мог бриться
сам, так как у меня не было зеркала. Но Маргрета смогла и сделала это со
свойственной ей добросовестностью. Мы стояли по колено в воде; я взбивал в
ладонях мыльную пену и намыливал лицо, Маргрета брила, а я по мере
необходимости намыливался снова.
- Вот, - сказала она наконец и поцеловала меня в знак окончания
трудов праведных, - так сойдет. Ополоснись и не забудь помыть уши. А я
поищу полотенце. Твою рубашку... - Она поднялась на берег, а я наклонился
и принялся плескать водой в лицо. - Алек...
- Я плохо слышу тебя, вода журчит.
- Пожалуйста, дорогой!
Я выпрямился, протер глаза и оглянулся.
Все наше имущество исчезло... Все, кроме моей бритвы.
17
Но вот, иду я вперед, и нет Его, назад - и не нахожу
Его, делает ли Он что на левой стороне, я не вижу,
скрывается ли на правой, не усматриваю. Но он знает
путь мой, пусть испытает меня - выйду, как золото.
Книга Иова 23, 8 - 10
- Что ты сделал с мылом? - спросила Маргрета.
Я поглубже втянул воздух и медленно выдохнул.
- Я тебя правильно понял? Ты спросила, что я сделал с мылом?
- А что бы ты хотел, чтоб я сказала?
- З-э-э... не знаю. Но только не это. Тут происходят чудеса, а ты
меня спрашиваешь о каком-то куске мыла.
- Алек, чудо, которое происходит вновь, и вновь, и вновь - перестает
быть чудом, оно превращается в докучливую неприятность. Слишком часто,
слишком много. Мне хочется завыть или удариться в рев. Потому-то я и
спросила насчет мыла.
Я и сам был на грани истерики. Но слова Маргреты подействовали на
меня, как ушат холодной воды. Маргрета? Та, что спокойно перенесла
айсберги и землетрясения, которая ни разу не захныкала в несчастье...
о_н_а_ хочет завыть?!
- Мне очень жаль, дорогая. Мыло я держал в руке, когда ты меня брила.
Когда я ополаскивал лицо, его у меня уже не было - предполагаю, что
положил его на берег. Но точно не помню. Это важно?
- Да нет, думаю, не очень. Хотя этим кусочком "Камей" мы
воспользовались только один раз и он составил бы ровно половину нашего
имущества, если бы его удалось разыскать, поскольку другой половиной была
бы бритва. Может, ты и положил его на берег, да я его там не вижу.
- Значит, исчезло. Марга, у нас есть более неотложные дела, о которых
надо позаботиться еще до того, как мы снова испачкаемся так, что нам снова
понадобится мыло. Еда, одежда, место для ночлега! - Я выбрался на берег. -
Обувь!!! У нас нет даже обуви. Что будем делать? Я ничего не соображаю.
Была бы у меня Стена плача, я бы хоть мог оросить ее слезами.
- Успокойся, родной, успокойся.
- А ничего, что я тихонько поскулю?
Она подошла ко мне, обняла и поцеловала.
- Поскули, если хочешь, дорогой. Поскули за нас обоих. А потом будем
решать, что делать.
Ну, когда Маргрета обнимает меня, я недолго остаюсь в депрессии.
- А нет ли у тебя какой-нибудь идеи? Не могу придумать ничего лучше,
чем вернуться обратно на шоссе и попытаться схватить попутку... но это мне
не очень по душе. По причине моего внешнего вида. Даже фигового листа и
того нет. Не видела ли ты где-нибудь поблизости фиговых деревьев?
- А разве в Техасе растет инжир?
- В Техасе все растет. Ну так что будем делать?
- Вернемся к шоссе и пойдем.
- Босыми? Может быть, постоим, выставив большие пальцы? Босиком нам
все равно далеко не уйти. У меня нежные подошвы.
- Они закалятся. Алек, мы _д_о_л_ж_н_ы_ двигаться. Хотя бы для того,
чтобы поддерживать свой боевой дух. Если сдадимся - мы погибли. Я уверена.
Через десять минут мы уже медленно шли по шоссе к востоку. Но это
было совсем не то шоссе, с которого мы недавно сошли. У него было четыре
полосы, а не две, и с обеих сторон тянулась широкая мощеная обочина.
Изгородь, ограничивавшая полосу отчуждения, представляла собой не три ряда
проволоки, а стальную решетку высотой с меня. Нам было бы очень трудно
добраться до шоссе, если бы не ручей. Мы снова залезли в воду и, задержав
дыхание, с трудом проползли под решеткой. Мы опять вымокли
(рубашки-полотенца у нас уже не было), но теплый воздух поправил дело в
одну минуту.
Движение на шоссе было куда оживленней, чем на том - прежнем; как
грузовое, так и то, которое показалось нам пассажирским. И шли машины
ф_а_н_т_а_с_т_и_ч_е_с_к_и _б_ы_с_т_р_о_. Как быстро, я определить не мог,
но мне казалось, что их скорость вдвое больше, чем у любого другого
дорожного транспорта, который мне приходилось видеть. Может быть, они
мчались так же быстро, как трансконтинентальные дирижабли.
Там были огромные машины - вероятно, грузовики, - которые выглядели
скорее как товарные железнодорожные вагоны, а не как обычные грузовые
машины. Они были даже длиннее вагонов. Но когда я присмотрелся, то понял,
что каждый состоял практически из трех машин, соединенных вместе. К такому
выводу я пришел, пытаясь сосчитать число колес. Шестнадцать на машину? И
еще шесть на чем-то вроде локомотива, присобаченного спереди, итого
пятьдесят четыре колеса. Разве так бывает? Эти левиафаны двигались
бесшумно, если не считать свиста воздуха и шороха шин по покрытию шоссе.
Мой профессор динамики был бы очень доволен.
По ближней к нам полосе шли машины меньших размеров, которые я
предположительно счел легковыми, хотя внутри их никого не заметил. Там,
где должны были быть окна, поверхность казалась сделанной из зеркал или
полированной стали. Машины были длинные, низкие и обтекаемые, как
дирижабли.
Теперь я увидел, что шоссе не одно, а два. Транспорт на той половине,
что была ближе к нам, шел на восток, а на расстоянии по меньшей мере в
сотню ярдов другой поток стремился на запад. Еще дальше, видимая только в
промежутки между машинами, тянулась прочная стена, образуя северную
границу самой широкой из всех виденных мной полос отчуждения.
