вспомнил все то, что ему пришлось пережить. Он тихо лежал улыбаясь, ощущая
приятную неуклюжесть своего еще сонного тела. Он уже давно забыл это
ощущение из-за вечной борьбы с ними. Что ж, теперь он знает тональность, в
которой нужно играть, и быстро расставит все по своим местам. Он немедленно
вызовет их и объявит свою новую позицию. Каким забавным будет выражение лица
у старика Гларуна, когда он поймет, что текущий цикл их борьбы завершен.
Щелчок смотрового глазка и скрежет открывающейся двери раздробили цепь
его мыслей. Вошел Джо, внес поднос с завтраком и поставил его на стол:
- Доброе утро, сэр. Сегодня чудесный день. Будете завтракать в постели
или встанете?
Не отвечать! Не слушать! Не обращать внимания! Это часть их плана. Но
поздно, слишком поздно. Он почувствовал, как скользит, падает, низвергнутый
из мира своей реальности в мир их обмана. Забыл, все забыл, и не за что
зацепиться его памяти. Осталось только ощущение какой-то большой,
разбивающей сердце потери и боль неосуществленного очищения.
- Оставь, я сам решу.
- Отлично. - Джо поспешил выйти, громко захлопнул дверь и шумно запер
замок.
Он долго лежал, не двигаясь, чувствуя, как каждый нерв в его теле
натянут до предела. Наконец, он встал с кровати, все еще чувствуя себя
глубоко несчастным, и начал концентрироваться на мысли о побеге. Но из-за
того, что его так грубо вернули из мира его реальности в их мир, он не мог
прийти в себя. В мыслях поселились сомнения - может, доктор был прав, когда
говорил, что он не одинок в своей несчастной необходимости выбора? Может, он
просто страдает паранойей и почему-то считает себя не таким, как все?
Неужели здесь, вокруг него, роятся в своем улье другие люди -
беспомощные, слепые, безропотные, осужденные на вечное несчастное
одиночество? Неужели сострадание, которое он вызывал у Элис, не что иное,
как отражение ее внутренних мук, а не комедия, разыгранная в соответствии с
их планами?
В дверь постучали:
- Войдите, - сказал он, не глядя. Их приходы и уходы уже безразличны
ему.
- Дорогой, - медленно и неуверенно произнес такой знакомый голос.
- Элис! - он немедленно встал и уставился на нее. - Кто разрешил тебе
войти?
- Пожалуйста, милый, пожалуйста, я должна была увидеть тебя.
- Это несправедливо. Это несправедливо. - Он больше обращался к себе,
чем к ней. И потом. - Зачем ты пришла?
Она встала перед ним, полная достоинства, чего он никак не ожидал.
Красоту ее детского личика испортили морщины и тени под глазами, но оно
горело какой-то удивительной отвагой:
- Я люблю тебя, - тихо сказала она. - Ты можешь выгнать меня, но ты не
заставишь меня разлюбить тебя и бросить в беде.
Он отвернулся от нее, не зная на что решиться. Неужели он действительно
неправильно понимал ее? Неужели за этим барьером плоти и звуковых сигналов
тот дух, который всегда стремился к нему? И то, что возлюбленные шепчут друг
другу в темноте: "Ведь ты понимаешь меня, правда?".
- Да, любимая, я понимаю.
- Тогда все, что происходит с нами, не имеет значения, пока мы вместе и
понимаем друг друга. - Слова, слова, глухо отскакивающие рикошетом от
стен...
Нет, он не мог ошибаться! Проверить ее снова!
- Почему ты удерживала меня на этой работе в Омахе?
- Я не удерживала тебя. Я просто говорила, что нужно хорошо подумать,
прежде чем...
- Не важно, не важно. - Нежные руки и дорогое лицо, всегда с
удивительным упорством направляющие его на путь, которому он не хотел
следовать. Всегда с наилучшими намерениями, но так, чтобы он никогда не
совершал неразумных поступков, которые он сам никогда не считал неразумными.
Быстрее, быстрее, торопись и с ангельским лицом делай все так, чтобы ни на
минуту не остановиться и не подумать самому.
- Почему ты не хотела, чтобы я поднялся наверх? Она попыталась
улыбнуться, хотя глаза ее уже наполнились слезами.
- Я не думала, что это имеет для тебя такое значение. Я не хотела,
чтобы ушел наш поезд.
Это был незначительный эпизод. По какой-то причине, непонятной ему, он
настаивал на том, чтобы пойти наверх в свой кабинет, когда они уже
собирались отправиться на вокзал (они уезжали ненадолго в отпуск). Шел
дождь, и она напомнила ему, что времени у них в обрез. Он удивил себя и ее,
настаивая на том, что поднимется сейчас в свой кабинет. Он даже оттолкнул
ее, когда она стала у него на пути. И даже тогда ничего бы не было, если бы
он, тоже непонятно почему, не отодвинул штору на окне, выходящем на тыльную
сторону дома. Очень сильный дождь шел на фасадной стороне, а здесь, с этого
окна, погода была прекрасной, солнечной и никакого дождя.
Он долго стоял тогда у окна, глядя на солнечный свет и собираясь с
мыслями. К нему вернулись все его старые подозрения - теперь прибавилось и
это необъяснимое противоречие. Потом он обернулся и увидел, что она стоит
возле него. С тех самых пор он все старался забыть выражение ее изумленного
лица, когда он спросил:
- И как же дождь?
- Дождь? - повторила она слабым, удивленным голосом. - Да, шел дождь.
Ну и что?
- Но в окне моего кабинета дождя не было.
- Что? Да нет, он был. Я видела, как на мгновение солнце выглянуло
из-за туч, ну и все.
- Ерунда!
- Но, милый, какое имеет отношение погода к тебе и ко мне? Какая
разница - идет дождь или нет? - Она робко приблизилась к нему и взяла под
руну. - Разве я ответственна за погоду?
- Думаю, что ты. Уходи, пожалуйста.
Она отошла от него, причесала вслепую волосы, проглотила слезы и
решительно произнесла:
- Хорошо, я уйду. Но помни - ты можешь вернуться домой, если захочешь.
И я буду ждать тебя. - Она заколебалась на мгновение и неуверенно сказала. -
Может, ты поцелуешь меня на прощание?
Он никак не ответил ей - ни голосом, ни глазами. Она посмотрела на
него, потом повернулась, неловко пошла к двери и исчезла за ней.
Существо, которое он знал под именем Элис, не меняя своего облика вошло
в комнату, где все они собрались.
- Нужно отказаться от этой программы. Я не в состоянии больше
воздействовать на него.
Они ожидали этого, но все равно пришли в смятение. Гларун обратился к
Главному Управляющему:
- Подготовиться к немедленному внедрению в избранную память
воспоминаний о другой жизни.
Затем, повернувшись к Главному Исполнителю. Гларун сказал:
- Экстраполяция показывает, что в течение двух дней он совершит побег.
И наша программа потерпела поражение из-за того, что Вы не обеспечили тогда
дождь не только с фасада, но и с тыльной стороны его дома. Впредь работайте
более тщательно над выбором средств.
- Если бы мы понимали мотивы его поведения, нам было бы проще.
- В моей должности доктора Хейварда я часто думал об этом, -
отпарировал Гларун, - но если бы мы понимали мотивы, мы стали бы частью его.
Воскресите в памяти Договор! Он и так почти вспомнил.
Существо, игравшее Элис, заговорило:
- Может, попробовать программу "Тадж Махал"? Она ему почему-то
нравится.
- Вы уже уподобляетесь ему!
- Может быть. Я не боюсь. Так что, попробуем?
- Посмотрим.
Гларун продолжал отдавать команды:
- Держите структуры наготове до изменения программы. Нью-Йорк и
Гарвардский университет уже не нужны. Начинайте очистку памяти. Вперед!
1) Эг-ног (англ.) - напиток из вбитых яиц с сахаром, молоком или вином,
фруктами.
Роберт Хайнлайн.
Ковентри
Л. Дымов, В. Артамонов, 1991
Повесть
- Хотите ли вы что-нибудь сказать, прежде чем вам будет объявлен
приговор? - Кроткие глаза Главного Судьи изучали лицо обвиняемого. В ответ
на его вопрос последовало угрюмое молчание. - Ну что ж, жюри установило, что
вы нарушили один из основных принципов, занесенных в Завет, и что этим
поступком вы причинили вред другому свободному гражданину. По мнению жюри и
суда, вы сделали это умышленно и заранее знали о возможности причинения
вреда свободному гражданину. Поэтому вы приговариваетесь к выбору
Альтернативы.
Опытный наблюдатель мог бы заметить легкий испуг, мелькнувший на той
маске безразличия, с которой молодой человек предстал перед судом. Страх был
неразумным: принимая во внимание его преступление, приговор был неизбежен -
но разумные люди не приемлют такой приговор.
Подождав соответствующее время, Судья повернулся к бейлифу:
- Уведите его.
Заключенный внезапно поднялся, опрокинув стул. Он окинул горящим
взглядом собравшуюся публику и быстро заговорил.
- Подождите! - воскликнул он. - Я хочу вам кое-что сказать!
Несмотря на грубую манеру поведения, в нем было некое благородное
достоинство дикого зверя, загнанного в угол Он взирал на окружавших так,
словно они были собаками, готовыми накинуться на него.
- Ну? - требовательно спросил он. - Ну? Могу я говорить или нет? Было
бы самой злой шуткой во всей этой комедии, если бы осужденный не смог
наконец высказать свое мнение.
- Вы можете говорить, - сказал Главный Судья тем же самым неторопливым
голосом, каким он объявил приговор, - Дэвид Мак-Киннон, сколько желаете и
любым образом, каким вы желаете. В свободе речи нет никаких ограничений даже
для тех, кто нарушил Завет. Пожалуйста, говорите, магнитофон включен.
Мак-Киннон с отвращением взглянул на микрофон, стоявший перед ним.
Сознание того, что любое слово, сказанное им, будет записано и
проанализировано, парализовало его.
- Я не просил делать записи, - проворчал он.
- Но они должны быть у нас, - терпеливо ответил Судья, - для того чтобы
другие могли определить, поступили ли мы с вами справедливо или нет. Окажите
нам любезность, пожалуйста.
- А... ну что ж, ладно! - Он неохотно уступил этому требованию и
заговорил в микрофон: - Мое выступление вообще не имеет никакого смысла, но
как бы то ни было, я буду говорить, а вы будете слушать. Вы рассуждаете о
своем драгоценном Завете, как если бы он был чем-то святым. Я не согласен с
ним и не приемлю его. Вы ведете себя так, будто он вам с неба послан. Мои
предки сражались во Второй Революции, но они сражались за то, чтобы
уничтожить суеверия, а не за то, чтобы тщеславные дураки могли создавать
новые.
В те дни были мужчины! - Он надменно огляделся по сторонам. - А что
осталось сегодня? - Осторожные, идущие на компромисс "надежные" заморыши, в
жилах которых течет вода. Вы так тщательно спланировали весь ваш мир, что
лишили его всей прелести бытия. Нет больше голодных, нет обиженных. Ваши
корабли не тонут, а поля неизменно дают хорошие урожаи. Вам даже удалось
укротить погоду - дождь стал таким вежливым, что идет только после
полуночи... Однако непонятно, почему после полуночи вы ведь все ложитесь
спать в девять часов.
И если у кого-нибудь из вас, смиренных людишек, возникает неприятная
эмоция - да сгинет сама мысль об этом, - вы тут же бежите трусцой в
ближайшую клинику и лечите свои смиренные умишки. Слава богу, я никогда не
поддавался этой дурацкой привычке. Спасибо, я уж сохраню свои собственные
чувства - неважно, плохи они или нет.
Вы даже не ложитесь в постель с женщиной, не проконсультировавшись
прежде с психотерапевтом. "Мыслит ли она так же плоско и скучно, как я?" Да
этого достаточно для того, чтобы заткнуть рот любому мужчине. Ну а если дело
дойдет до драки из-за женщины - если у кого-либо хватит на это мужества, -
то тут же рядом с ним окажется проктор, готовый парализовать его ударом в
