злодеями, думающими только о собственной выгоде и готовыми ради этого
пожертвовать тысячами жизней. Но вы знаете, это не так: нас с вами
разделяет только разница во мнениях.
- Но вы сами понимаете, - настаивал доктор Лены, - что в глазах
широкой публики вы будете выглядеть злонамеренными преступниками. А что
касается разницы во мнениях, то ни вы и никто из вас вообще не смыслит
в атомной физике, а потому ваше мнение в счет не идет.
Единственное, что мне еще неясно, - продолжал он, - так это кто
кого опередит: Конгресс, лишив вас прав, или разъяренная публика,
которая разнесет на куски ваш драгоценный реактор!
И прежде чем они успели сформулировать достаточно продуманный
ответ, прежде чем их бессильная злоба перешла в холодное упрямство,
Ленц предложил им свой гамбит. Он ознакомил их с другим планом
пропагандистской кампании, прямо противоположным первому.
Теперь речь шла не о том, чтобы свергнуть совет директоров, а о
том, чтобы его возвеличить. Техника осталась прежней: выступления и
тонко построенные статьи, полные глубокого человеческого интереса к
деятельности компании, которая на сей раз будет представлена как мощное
предприятие, управляемое бескорыстными патриотами и мудрыми
представителями делового мира, пекущимися о благе страны. В нужный
момент будет обнародовано открытие Харпера-Эриксона, но не как почти
случайный результат личной инициативы двух молодых инженеров, а как
плод многолетних систематических изысканий, проводившихся в
соответствии с неизменной политикой совета директоров, человеколюбивой
политикой, обусловленной твердой решимостью избавить навсегда от угрозы
атомного взрыва даже безлюдную пустыню Аризоны. Об опасности нависшей
катастрофы не будет упомянуто вовсе.
Ленц обрабатывал их со всех сторон. Он долго распространялся о
бесконечной признательности благодарного человечества и, незаметно
передергивая карты, внушал им, что они настоящие герои. Он
беззастенчиво играл на самых сокровенных инстинктах представителей рода
человеческого, для которых всегда приятно одобрение себе подобных, даже
если оно незаслуженно.
И с каждой минутой он выигрывал драгоценное время. Он перебирал
одно за другим самые веские возражения, убеждал одного за другим самых
твердолобых. Он был мягок с одними и жесток с другими, играя на личных
интересах каждого. Для чувствительных, религиозных отцов семейств он
еще раз, не жалея красок, обрисовал страдания, смерть и разрушения,
которые могли бы последовать из-за их слепой веры в бездоказательные и
весьма рискованные допущения дестреевской теории. И сразу же вслед за
этим он в самом радужном свете набросал картину счастливого мира,
освобожденного от страха и полностью обеспеченного безопасной энергией,
картину "золотого века", который они создадут своей ничтожной уступкой.
И великий психолог выиграл. Они сдались не все сразу, все-таки
создали комитет для изучения возможности запуска большого реактора в
космос. Ленц умело подсказывал имена, и Диксон утверждал их - вовсе не
потому, что был с ним согласен. Но он был захвачен врасплох и, не
находя достаточного повода для отвода того или иного кандидата, просто
боялся испортить отношения с коллегами. А уж Ленц позаботился о том,
чтобы в комитет вошли все его сторонники.
О предполагавшейся отставке Кинга никто даже не заговаривал. Ленц
был уверен, что никто о ней и не вспомнит.
Ленц выиграл, но дел впереди было невпроворот. Первые дни после
победы Кинг воспрянул, надеясь, что он будет избавлен от убийственного
страха и ответственности. Надежды его рухнули, когда ему любезно
предложили в дополнение к прежним взять на себя новые обязанности.
Харпер и Эриксон были откомандированы в распоряжение Голдардского
центра. Там они вместе с ракетчиками должны были проектировать корабль
для вывода на орбиту Большой Бомбы.
Когда возбуждение первого периода после победы прошло, даже
перспектива остановки реактора и его перемещения в космос не смогла
спасти Кинга от вполне естественной реакции. Он мог только следить за
своей Большой Бомбой и ждать, пока инженеры из Годдардского центра не
справятся со всеми проблемами и не построят подходящий для реактора
космический корабль.
А там, в Годдардском центре, были свои трудности, за которыми
возникали другие, все новые и новые. Еще никто не сталкивался с такими
высокими скоростями. Пришлось перепробовать несчетное количество
вариантов, прежде чем была определена наиболее подходящая форма
корабля. Когда с этим было покончено и успех, казалось, был уже
достигнут, внезапно во время наземных испытаний сгорели двигатели.
И была еще одна проблема, совсем непохожая на проблемы, вставшие
перед ракетчиками: что делать с энергией, которую будет вырабатывать
большой реактор на спутнике? Ее разрешили только в общих чертах, решив
установить реактор не внутри, а вне спутника, безо всяких ограждений,
чтобы он сиял как маленькая звезда. Ученые надеялись, что со временем
им удастся обуздать и эту лучистую энергию и направить ее к приемным
станциям Земли.
А тем временем генерал-директор Кинг ждал и от нетерпения грыз
ногти. Даже возможность следить за работой Годдардского центра не
приносила облегчения. И чем скорее продвигалась работа, тем насущнее,
тем навязчивее становилась потребность отдавать все силы, все внимание
большому реактору здесь, чтобы он - не дай Бог! - не взорвался в
последнюю минуту.
Кинг начал сам проверять дежурных инженеров, но от этого ему
пришлось отказаться: его посещения еще больше нервировали их, и двое
помешались в один день, причем один - во время дежурства.
Вначале Кинг старался держать в тайне принятое решение, но скоро
эта тайна стала всеобщим достоянием - видимо, по вине тех, кто
участвовал в работе комитета. В конце концов Кинг рассказал инженерам
все, взяв с них слово не разглашать секрет. Это действовало неделю или
чуть больше, пока длился подъем. Потом наступила реакция и психиатры-
наблюдатели начали снимать инженеров с дежурств одного за другим почти
каждый день. Кроме того они все чаще сообщали о психологической
неустойчивости своих коллег. И Кинг с горьким юмором констатировал что
скоро ему не будет хватать психиатров. Теперь инженеры, выходившие на
четырехчасовые смены, менялись уже через каждые шестнадцать часов. Кинг
знал - если снимут хотя бы еще одного, ему самому придется встать на
его место. И это было бы для него облегчением - взглянуть, наконец
опасности в глаза.
Тем временем страшная тайна каким-то образом дошла до кое-кого из
гражданских лип, не имевших к реактору прямого отношения. Это было
недопустимо - паника грозила захлестнуть всю страну. Но что он мог
сделать? Ничего.
Кинг долго ворочался в постели, взбивая подушку, старался уснуть,
но ничего не получалось. Голова трещала, глаза болели от напряжения,
мозг работал бессмысленно и безостановочно, как испорченная патефонная
пластинка повторяющая одно и то же.
О Господи! Это было невыносимо. Кинг подумал, не сходит ли он с
ума, если только уже не сошел. Теперь все было сложнее и страшнее, в
тысячу раз страшнее, чем раньше когда он считал опасность только
возможной, но не неизбежной. Реактор остался таким же - страшно было
сознание, что пятиминутное перемирие окончилось, и вот-вот прогремит
залп, и он перед ним беззащитен и безоружен.
Кинг сел на постели, включил ночник и посмотрел на часы. Три часа
тридцать минут. Хорошенькая примета! Он встал, пошел в ванную, всыпал в
стакан снотворное и, растворив его в виски пополам с водой, залпом
проглотил.
Потом он вернулся в спальню и лег. И наконец уснул.
Он бежал, он молча бежал по длинному коридору, в конце его было
спасение - он знал это, но был так измучен, что боялся не добежать.
Опасность была слишком близка, а он едва передайте свинцовые,
налитые болью ноги. Опасность настигала, он чувствовал, что не
успевает, и сердце его то останавливалось, то снова начинало гнать
кровь судорожными толчками. Но он должен был добежать до конца
коридора, он знал, что от этого зависит не только его жизнь, а гораздо
большее! Он должен был, должен был, должен!
Ослепительная вспышка - и он понял, что опоздал, и беспредельное,
горькое отчаяние поражения охватило его. Он проиграл: большой реактор
взорвался...
Кинга разбудила вспышка автоматически включившейся лампы - семь
часов утра! Пижама его была мокрой от пота, и сердце стучало как молот.
Каждый его нерв дрожал от напряжения. Чтобы избавиться от этого, ему
нужно было нечто большее, чем холодный душ.
Кинг явился в свое бюро, когда уборщик лишь только заканчивал
свою работу. Он сел за стол и сидел, ни о чем не думая и ничего не
делая, часа два. Ленд вошел в кабинет как раз тогда, когда генерал-
директор вынул из коробочки на столе две маленькие таблетки.
- Минутку... не спешите, старина, - медленно проговорил Ленц. -
Что это у вас?
Он обошел стол и взял коробочку.
- Всего лишь успокаивающее.
Ленц внимательно прочел надпись на коробке.
- Сколько вы уже приняли сегодня?
- Только две таблетки.
- Вам это ни к чему. Прогулка на свежем воздухе будет полезней.
Пойдемте-ка со мной!
- Хм, послушать вас - одно удовольствие. А сам курит незажженную
сигарету!
- Я? В самом деле. Значит, прогулка нам обоим не помешает.
Пойдемте!
Харпер появился на пороге приемной комиссии минут через десять
после ухода Кинга и Ленца. Штейнке был уже на своем месте. Харпер и его
спутник, молодой крепкий парень с уверенными движениями, вошли в
секретарскую. Штейнке кивком указал им на дверь кабинета генерал-
директора.
- Приветствую, мистер Кинг! - начал было Харпер, но остановился,
видя, что кабинет пуст.
- Где шеф? - спросил он.
- Вышел, - отозвался Штейнке. - Он сейчас вернется.
- Я подожду. Да, Штейнке, это Грин - познакомьтесь!
Покончив с рукопожатиями, Штейнке спросил Харпера:
- Ты чего вернулся, дружище?
- Я? Тебе, пожалуй, можно сказать...
Внезапно осветившийся экран внутреннего видеофона прервал его.
Чье-то смутное лицо заполнило все пространство - очевидно, человек
стоял слишком близко и был явно не в фокусе.
- Мистер Кинг! - прокричал исполненный ужаса голос. - Реактор...
Какая-то тень пронеслась наискосок через весь экран, послышался
хрустящий удар, и лицо исчезло. Сразу стал виден контрольный зал. На
плитах пола неподвижно лежала бесформенная фигура. Другая фигура
промчалась мимо приемного объектива и исчезла.
Харпер очнулся первым.
- Это Силард! - закричал он. - Силард в контрольном зале.
Штейнке, скорей!
И он бросился к двери.
Штейнке смертельно побледнел, но уже через мгновение нагнал
Харпера. Грин, хотя его никто не приглашал, бежал за ними по пятам
ровным тренированным шагом.
На станции подземки им пришлось подождать, пока из туннеля не
выскочила свободная капсула. Потом все трое втиснулись в кабину,
рассчитанную на двух пассажиров. Капсула не отходила, и они потеряли
еще несколько секунд, пока Грин не вылез.
Четырехминутное путешествие с наивысшим ускорением показалось им
вечностью. Харпер уже подумал, что они застряли, когда раздался
знакомый щелчок и вспыхнул свет, - они были под зданием реактора. При
выходе они действительно застряли в узкой дверце, пытаясь выскочить
одновременно.
Лифта внизу не оказалось, и они не стали его ждать. Это было
