руки, созерцая бледно-голубое далекое небо.
ХХХVII
В это время вдали клубилась легкая пыль, солнце играло в подслеповатых
оконцах, через всю деревню, мимо покосившихся изб, мимо печных остовов, мимо
повисших плетней пронеслись один за другим в развевающихся одеждах верховые.
"Эва кто пожаловал",- сказал чей-то голос.
ДруЇжка стреножил коней. Витязи с темными глазницами, в круглых княжеских
шапках, в плащах поверх кольчуг, в дорогих портах и сапожках из юфти молча
приблизились к почетному столу. Мавра Глебовна поднесла хлеб-соль. Мальчик,
умытый и причесанный, нес два кубка.
Витязи приняли кубки, степенно поклонившись председателю и народу, сели на
краю стола.
Две цыганки сорвались было с места, заорали: "К нам приехал наш любимый
Борис Борисович дорогой. К нам приехал наш родимый Глеб Глебович дорогой!
Пей до дна, пей до дна..." На них зашикали.
Председательствующий Василий Степанович приветствовал гостей. Братья
наклонили головы.
Все снова сидели на своих местах, бабы шушукались, музыканты дремали в
кузове грузовика.
После чего слово было предоставлено барону Петру Францевичу, который уже
стоял наготове, с бокалом в руке.
"Уважаемый председатель, святые князья. Братья и сестры, друзья, русский
народ!" - изящно поклонившись направо и налево, растроганным голосом сказал
Петр Францевич.
Он отпил из чаши, пригладил на висках седеющие напомаженные волосы и
кончиками пальцев коснулся благовонных усов.
"Человеческая душа есть величайшая загадка. Буйный зверь и скорбящий ангел в
ней живут, одной плотью укрываются, одним хлебом питаются. Сегодня пируем и
лобызаемся, а завтра проснется демон, обернется ангел зверем - и пошел
грабить и жечь. Так уж, видно, повелось на Руси, други мои любезные,
мужички..."
Все затаили дыхание, Петр Францевич оглядел собрание и после короткой паузы
продолжал:
"И есть у этого зверя верный союзник. Только и ждет он, когда разгуляется,
распояшется русский человек. Ждет, чтобы прийти и помочь ему жечь, грабить,
насиловать. Две силы объединились, чтобы погубить землю, два недруга, тот,
что сидит в нас самих, и тот, кто ждет своего часа на дальних подступах
нашего необъятного государства..."
"Во дает!" - сказал чей-то голос.
"Монголы, поляки, французы... Тевтонская рать с головы до ног в железе.
Только было встанет на ноги государство, отстроятся города, бабы нарожают
детей - новая напасть, опять нашествие, опять все гибнет в огне... Уж совсем
было сгинула Русь. Ан нет! - сказал Петр Францевич.- Откуда-то поднимается
новая поросль, ангел подъемлет крыло. Стучат молотки плотников, рубятся
избы, засеваются поля, князья собирают удрученный народ, попы молиться учат
одичавшее стадо. До нового избиения, до следующего раза... И были гонимы,
как прах по горам и пыль от вихря, говорит псалмопевец. Доколе же,
спрашивается, все это будет продолжаться? У вас хочу спросить, мужички! Не
чудо ли, что мы все еще существуем, второе тысячелетие тянем..."
"Эва куда загнул!" - сказал голос.
"Но вот наконец нам объявляют, что русский человек исчез, нет его больше,
истребился и стерт с лица земли, как некогда были стерты древние народы.
Так-таки и пропал, черт ли его унес, терпение ли Господне истощилось,
неизвестно! Нет больше русского народа, так, лишайник какой-то остался. Но я
спрашиваю вас, земляки-сельчане, друзья мои дорогие! А вы-то кто? Я
спрашиваю: вы-то живы? Или это видение какое, фата-моргана, дивный сон мне
снится, а на самом деле вас и нет вовсе? А?.. Вот то-то и оно!" - усмехнулся
Петр Францевич и провел пальцами по шелковистым усам.
Он скосил глаза и слегка нахмурился, Мавра Глебовна поспешно подлила витязям
и оратору. Доктор искусствоведения Петр Францевич вознес чашу.
"Славным пращурам нашим - ура!" - крикнул он, и мужики и бабы отчаянно
завопили "ура" и захлопали. Оркестр заиграл гимн. Перед столами появился,
слегка пошатываясь, с огромной гармонью Аркадий. Началось братание,
раскрасневшиеся женщины переходили из рук в руки, лобызали мужиков, мужики
обнимали друг друга, Петр Францевич нежно расцеловался с путешественником,
Ксения прильнула устами к Василию Степановичу. Братья-витязи уже сидели в
седлах. Начал накрапывать дождь.
Некоторое время спустя дождь стучал по столам, залил рюмки, тарелки, миски
со студнем и винегретом, дождь исколол острыми иглами серую поверхность
реки. Люди бежали опрометью к деревне, те, кто не мог подняться, почивали в
лужах. Пошел град, повалил снег.
Снег закрыл до половины низкие окна и завалил крыльцо. С трудом приоткрылась
дверь, путешественник, обмотанный шарфом, в валенках и рукавицах, с
деревянной лопатой выбрался из темных сеней. С полчаса он работал метлой и
лопатой, откопал ступеньки, разбросал снег перед окнами и прорыл дорожку к
хибаре соседа. Усы и борода путешественника покрылись сосульками, ресницы
побелели от инея. Проваливаясь в сугробы, он добрался до двери. "Эй,
Аркаша!" - позвал он. Дорога и огородное поле скрылись под волнистыми
наметами снега, река сравнялась с полями, и призрачные леса с трудом
угадывались в дымчато-белом мареве бездыханного дня.
Ѕ
*Взгляд, мнение (франц.).
*Для барышни моего возраста (франц.).
Послесловие
Несколько вопросов Борису ХАЗАНОВУ
- Насколько автобиографичен ваш роман? Имеется в виду не сходство событий и
совпадение дат, а соответствие мироощущения главного героя - писателя -
вашему мироощущению.
- В эпоху, когда был провозглашен крутой подъем сельского хозяйства и страна
должна была догнать и перегнать Америку по производству мяса и молока, я был
деревенским врачом в довольно глухом месте, вдали от железных дорог, в самом
сердце Нечерноземной России. Я хорошо знал мой участок, по которому колесил
в своем медицинском автомобиле, неплохо знал и всю область. В качестве
заведующего сельской участковой больницы я был избран депутатом районного
Cовета. Однажды на сессии выступил местный прокурор. Он произнес грозную
речь, в которой обещал покончить с повальным бегством молодежи из села.
Прокурор говорил с местным крестьянским акцентом, так что можно было
догадаться, что он сам принадлежал к тем, кто удрал из деревни. Но он был
недостаточно знаком с положением вещей, потому что на самом деле никакой
молодежи в колхозах давно уже не осталось. В послехрущевские времена мне
тоже приходилось не раз бывать в глубинке, и, как прежде, я видел мертвые
деревни, похожие на ту, куда приехал герой моего романа. Вот то, что можно
назвать автобиографическим элементом в этом произведении.
Что касается самого героя, то, конечно, и в нем есть кое-что от автора.
Правда, мне не приходилось убегать от жены. Кроме того, я не был в России
профессиональным писателем (что бы ни подразумевалось под этим званием).
Мысли о литературе, тщетные усилия писать и сознание собственной
беспомощности, без сомнения, заимствованы у автора.
- Мир, окружающий вашего героя, с одной стороны, вроде бы и предметен, а с
другой - иллюзорен. Что это: следствие умонастроения героя или вы вообще
считаете, что мир - лишь усредненная совокупность наших иллюзий?
- Мы рискуем въехать в сугубо философские дебри, поэтому постараюсь
выразиться осторожней. В мои намерения не входило написать социальный роман,
всплакнуть о гибели крестьянства, обличить недавнее прошлое и т. п. Другими
словами, то, что называется объективной действительностью, могло быть в
лучшем случае лишь фоном для сюжета и действующих лиц. Романист предпочитает
иметь дело с человеческой действительностью, в которой иллюзорность
происходящего по-своему не менее реальна, чем предметная реальность.
Воспоминания и сны занимают в этой действительности такое же почетное место,
как и "объекты".
Но главы, написанные от первого лица, не зря перемежаются главами, где о
герое говорится "он", и это делает ваш вопрос еще более обоснованным. Скажу
кратко: эта деревня одновременно - и действительность, и фантом. Как,
впрочем, весь наш мир. Это довольно обычная деревня и вместе с тем - морок,
что-то вроде потустороннего царства, в котором навсегда остановилось время.
Поэтому там все может происходить одновременно. Бывший и, видимо,
раскулаченный, давно и бесследно сгинувший владелец избы является ночью
отстаивать свои права; бывшие помещики как ни в чем не бывало
благодушествуют в своем имении, а по окрестностям кочуют братья-рюриковичи,
убитые в ХI веке. На празднике, одновременно престольном и советском,
присутствуют все: и местный бюрократ, и неудачливый писатель, и его соперник
- барон и патриот, изображающий из себя русского религиозного философа, и
девочка, которая не знает, как себя вести - как дворянская барышня или как
современная девица, и какой-то там полумифический герой гражданской войны, и
гэпэушники, которые охотятся за беглым кулаком, и сам этот так называемый
кулак, и даже древнерусские святые.
- Весь роман пронизывает тема одиночества. Для вас это бегство от себя или к
себе? И не иллюзорно ли и оно?
- Я хочу напомнить, что не ответственен за своего героя. Но, разумеется,
чувство одиночества свойственно нам обоим. Герой бежит от жизни, которая ему
об-
рыдла, надеется найти (и, очевидно, находит) убежище в глухомани, так
сказать, ищет путь к самому себе. Об авторе этого сочинения можно сказать,
что он ищет убежища и утешения в литературе.
- По ходу действия периодически появляются святые Борис и Глеб. Почему
именно они?
- Очень просто: немецкая репродукция знаменитой московской иконы ХVI в. с
двумя всадниками на серебристом фоне, напоминающем лунную ночь, на конях,
которые не скачут, а скорее танцуют, висит на стене у меня в комнате. Но я
воспользовался образами князей не только потому, что люблю их изображения,
их житие, не только оттого, что они для меня - живые фигуры русской истории
и русской культурной традиции. Братья, умерщвленные по приказу Святополка и
канонизированные вскоре после смерти, были, как всем известно, первыми
национальными святыми Киевской Руси. В полумертвой, забытой Богом деревне
присутствует нечто вечное, присутствует история. В каком-то смысле она
всегда одна и та же - как пейзаж, "далекое зрелище лесов". Братья-мученики,
о которых нельзя с уверенностью сказать, существуют ли они на самом деле или
только являются, как и положено святым, действующим лицам романа,- выражают
ту двойственность, которая, я думаю, присуща всему сочинению. То они витязи
в княжеских шапках, на призрачных танцующих конях, то спившиеся попрошайки,
которые шатаются вокруг поместья, не то настоящего, не то воображаемого. Мои
герои кажутся нарочитым изобретением фантазии, но в них есть и нечто от
нашей действительности; они могут показаться карикатурными, но к ним можно
отнестись и всерьез.
