замечательное растение. Но когда речь идет о спасении травы, нельзя
выдвигать на первый план свои личные амбиции. Я считаю, что такова должна
быть позиция ученого.
Я снова подумал о пророке Фари. Вот бы их познакомить с травяным.
- Но какое значение имеет, чем считать этот ваш...
- Папоротник? - подсказал травяной и с некоторым вызовом ответил: -
Вы напрасно улыбаетесь! Совершенно напрасно. Потому что растение,
получившее статус дерева, автоматически выводится из-под угрозы быть
вытоптанным! Вы видели хотя бы одно дерево, по которому ходят ногами?
- Нет, - честно сказал я.
- Вот! - торжествующе воскликнул травяной. - И никто не видел.
Поэтому декларация нашего диспута - это выдающийся шаг на пути
предотвращения хождения по траве ногами. - Он помолчал немного и добавил:
- У нас на очереди - предотвращение вытаптывания водорослей...
- Ну, поехал, - тоскливо перебил его Гримнир. - Он теперь до ночи
завелся.
Травяной посмотрел на Гримнира снизу вверх своими печальными и
бесстрашными глазами подвижника.
- На последнем семинаре ты вел себя ужасно, - сказал он. - Если так
будет продолжаться, Один, то в следующий раз мы выставим тебя с треском.
Гримнир насмешливо присвистнул.
И кто-то свистнул ему в ответ. Я вспомнил, что именно этот звук и
разбудил меня.
- Кто это там свистит? - спросил я, и вдруг меня осенила догадка. -
Уж не Густа ли?
- Она самая! - ответил Гримнир, с любопытством ползая по мне
взглядом. - А ты уже и с Густой знаком?
- Я видел ее на болоте, - сказал я. - Зачем вы ее поймали?
- Это подарок герою, - сказал травяной своим унылым голосом. - От
благодарных Южных Окраин, избавленных им от Чудовища.
Густа засвистала марш шахбинских ветеранов. У нее это здорово
получалось. Она даже фальшивила на тех же нотах, что и Исангард. Гримнир
заржал от восторга и принялся тыкать в Густу своим корявым пальцем.
Послышался плеск, и рыба замолчала.
- Уйди от невинной твари, Один, - сказал травяной. - Ты сам по себе
уже стихийное бедствие.
Гримнир поднялся на ноги и шагнул прочь.
- Тебя же не гонят, - крикнула ему в спину Имлах. - Останься. Только
рыбу не трогай.
Гримнир обиженно сказал от порога:
- А мне неинтересно, если не трогать.
И ушел в дом.
- А что, - спросил я травяного, - Исангард действительно зарубил эту
гадину?
Травяной кивнул и для ясности добавил:
- И весь об этом подвиге разнеслась далеко по лесу. Желтое тело змея
разлагается под деревом, и края ран, нанесенных мечом, почернели от яда...
Лесной народ хотел приветствовать героя букетом цветов, но, к счастью, я
успел остановить это варварство.
- Но если чудовище, которое душило Южные Окраины, убито, - сказал я,
- то где же, в таком случае, процветание края?
- Ты странный, Кода, - заговорила Имлах, - по-твоему, раз Меч Виланда
свободен, значит, здесь уже и пальмы должны расти и эти... ананасы...
Я посмотрел на нее и внезапно понял, что девчонка-то права. Чтобы,
скажем, сама Имлах стала чистенькой, как ее сестры в крахмальных юбках,
потребуется, наверное, не один год. Да и вообще, вряд ли она станет
когда-нибудь такой - наша Имлах, Мох Кукушкин Лен. Славная она, подумал я,
неожиданно для себя. Никогда не думал, что можно привязаться к такой
замарашке. Имлах покраснела до слез, и я сообразил, что совершенно не
слежу за своими мыслями.
- Земля не скоро оправится. И людей здесь осталось мало. Те, что
ушли, вряд ли вернутся, - добавила Имлах. - Ведь и вы с Исангардом уйдете,
как только он встанет на ноги...
Я не ответил. Знал, что уйдем. Мне трудно представить себе, что
Исангард может обзавестись хозяйством, домом. Курями там, коровой,
кроликами... Я встретился с Имлах глазами, и она грустно улыбнулась.
- Вот видишь, - сказала она.
Густа лихо плеснула хвостом в жестяном ведерке. Травяной осторожно
прикрыл ее плетеной крышкой, чтобы она не выскочила на траву.
- Как вы думаете, Кода, - спросил он, - герою понравится дар Южных
Окраин?
- Понравится, - сказал я. - Только вот она не сдохнет, Густа
Свистящая Рыба? Имлах говорила, что Густы в неволе дохнут.
Травяной покачал головой, размахивая свисающими на плечи зелеными
прядями.
- Имлах славная девушка, - сказал он, - только немного глупенькая. Ни
одно существо не сдохнет, если за ним как следует ухаживать и любить его.
Я представил себе, как мы с Исангардом топаем по какому-нибудь
бурелому, держа в руках ведро с Густой. Потом мысленно перенесся в пустыню
и понял, что Густе не жить.
- Знаешь что, - сказал я, пытаясь перейти с травяным на "ты", -
пожалуй, лучше всего будет выпустить ее обратно в болото.
Травяной посмотрел на меня еще более уныло, чем прежде.
- А вы уверены, Кода, что ваш Исангард не потребует от нас
какого-нибудь иного дара взамен этого?
- Уверен, - сказал я.
- Тогда прощайте. - Травяной наклонился к ведерку и с усилием поднял
его за дужку. - Хотя... Еще пару слов?
- Разумеется.
- Вы гном?
Я давно ждал этого вопроса.
- Конечно. Я пустынный гном. Вообще-то я вредитель. Отрава жизни.
- Идемте с нами, Кода, - с чувством произнес травяной. - Вливайтесь в
нашу борьбу. Столько работы еще предстоит! И вы найдете себе дело по душе,
вот увидите. Что без толку бродить по свету? Рано или поздно нужно искать
себе место в жизни.
Я растерянно покосился на избушку.
- Но я же не один...
Травяной посмотрел на меня словно бы свысока, хотя мы были одного
роста. Я почему-то начал оправдываться:
- Как же я его брошу... Он же человек, он пропадет без меня...
Травяной сочувственно кивнул.
- Люди - жуткая обуза, - сказал он. - И толку от них нет, и бросить
жалко. Да, тяжело вам, Кода. Держитесь. Крепитесь. - Он положил мне на
плечо свою влажную холодную лапку. - Все равно вы - наш.
И, прихрамывая, ушел, унося с собой ведро, в котором весело
насвистывала Густа.
- Исангард! - крикнул я, врываясь в дом. - Ты знаешь, кто такой
Гримнир?
Гримнир перестал грохотать дровами и высунулся из-за печки. Исангард
улыбнулся.
- Ну, выкладывай, - сказал он, видя, что я приседаю от нетерпения.
- Это сам Один! Это переодетый Один, вот кто! - выпалил я.
Исангард перевел взгляд на Гримнира. Я увидел, что лицо моего друга
застыло, рот сжался, темные глаза перестали улыбаться. Вряд ли он
испугался, но моя новость его не порадовала.
Гримнир почему-то покраснел.
- Ну, переоделся я, переоделся. А что, плохой великан, что ли?
Великаны вообще поганцы. Когда я в своем нормальном обличье, я еще хуже,
честное слово.
Исангард продолжал молча смотреть на него. Это мне решительно не
понравилось, и я раздраженно сказал:
- Ну, что ты на него уставился, Исангард? Богов не видел?
Богов он видел. И поэтому, наверное, слабо улыбнулся.
- Прости, Один, - сказал он, наконец. - Кажется, я был с тобой не
очень-то вежлив.
- Глупости, - пробубнил Один. - Зато ты превосходный боец. Считай,
что все испытания ты прошел и сам Один назвал тебя своим воином.
- Я и без тебя знаю, кто я такой, - сказал упрямец алан.
- Дубина. Тебе помощь предлагают.
- Поздно, - сказал Исангард. - Я не вступил в воинский союз, когда
было мое время. Я не принял ни одного устава. Не имеет смысла что-то
менять, Один.
Один задумчиво рассматривал этого человека, лежавшего перед ним на
нарах. Наконец, он сердито буркнул:
- Если на Северном Берегу ты попадешь в какую-нибудь неприятную
историю, позови меня. Не жди, пока тебя убьют.
И снова скрылся за печкой.
ЭПИЛОГ
...Травяной сказал: "Все равно, вы - наш". А я только Исангарда, я
больше ничей. И когда он заявил, что уходит, я ушел вместе с ним.
Пустынные Коды живут меньше, чем люди, и мне не хотелось терять времени.
Малышка Имлах крепко поцеловала меня в лоб и, не скрывая слез,
погладила по затылку. Руки у нее маленькие и сильные. Хорошая девчушка.
Исангард стоял на вырубке перед избушкой в новом плаще - подарке
Одина - поверх своей драной солдатской куртке, кое-как залатанной нашими с
Имлах совместными усилиями, с холщовой сумкой через плечо, с мечом в
потертых ножнах, и, улыбаясь, жадно всматривался в сплошную стену леса,
слегка тронутого осенью. Я видел, что мыслями он уже далеко отсюда. Потом
он обернулся к Имлах и подумал о ней: "Милая". Замарашка переступила с
ноги на ногу, стукнув о порог деревянными башмаками.
- Прощай, Имлах, - сказал он и зашагал к лесу. Я еще раз посмотрел на
домик, на девчонку в полосатой юбке, на огромное серое небо, распростертое
над ней. Какая она маленькая, эта лесная фея. Вот такая, с пыльными
волосами, с исцарапанными руками, с грустными светлыми глазами, которые
так редко видят солнце.
Вскоре по каким-то непонятным мне приметам Исангард вышел на зимник,
и мы пошли по относительно проходимой дороге, которая через три часа
вывела нас к мосту. За мостом находилась вполне обитаемая деревня.
- Уши прикрой, - сказал Исангард, - а то люди будут шарахаться.
Мы прошли по мосту. Небо висело так низко, что хотелось втянуть
голову в плечи. Ветер с воем мчался от реки к лесу, и время от времени на
нас брызгало мелкими каплями дождя, который словно никак не мог решить,
начаться ему или пока повременить.
От силосной ямы несло невообразимой вонью. Под ногами у нас зачавкал
навоз - мы проходили, видимо, мимо фермы. Навстречу нам попался
независимый деревенский пес, трехцветная дворняга, трусившая куда-то с
ужасно деловым видом. На ходу пес окинул нас взглядом и, не сочтя
достойными внимания, двинулся дальше.
Дома здесь были обитаемы почти все, за исключением, может быть,
двух-трех. По случаю непогоды людей на улице не было, но из окон на нас
пристально смотрели недобрые глаза.
Мы шли по деревянным настилам по пустой деревенской улице к лавке
купить немного еды, когда из одного двора на нас спустили собаку. Огромное
черное животное, разрываясь от злобы, обнажило клыки. Оно содрогалось от
рычания. Зрачки у него горели красноватым огнем.
Исангард вытащил меч и громко сказал в пространство:
- Чья собака?
За забором завозились. Сообразили, видимо, что псу конец. Из ворот
выскочила тощая старушонка в засаленных лохмотьях и, невнятно ругаясь,
повисла на загривке у пса. В конце концов, ей все же удалось его утащить.
Я на всякий случай жался к Исангарду и, кажется, здорово путался у
него под ногами, но он не стал меня прогонять.
Как только мы вошли в лавку, все разговоры там моментально стихли, и
лавочница вместе с двумя посетительницами, тетками в пестрых косынках,
перевязанных на груди крест-накрест, уставились на нас, по-детски
приоткрыв рты. Исангард уже привык к подобному приему и, ничуть не
смущаясь, принялся изучать содержимое прилавка, а именно: чулки домашней
вязки, неопрятную стопку платков, точь-в-точь таких, как были на тетках,
плетеные лукошки разных форм и размеров, хлеб, бочонок с солью и бочонок с
квашеной капустой.
Он порылся в карманах, вытащил деньги и купил четыре буханки хлеба.
Лавочница, подавая ему хлеб, видимо, каждое мгновение ожидала, что сейчас
он испустит боевой клич и набросится на нее с мечом. Он неторопливо снял с
плеча сумку, уложил хлеб под пристальными взглядами деревенских теток,
которые, судя по их напряженным лицам, старались навек запомнить каждое
его движение. Полбуханки он отломил и сунул мне в руки. Потом снова
