присела рядом, обхватила колени и уткнулась в них лицом. Я не стал ее ни о
чем спрашивать. Рядом с этими женщинами я и сам казался себе грязным
недотепой.
- Они пришли, - неожиданно сказала Имлах, всхлипнув.
Я покосился на нее. Она исподлобья подсматривала за женщинами,
вздрагивая от волнения.
- Кто они такие, Имлах?
- Моя семья. - Она повернулась ко мне и зашептала: - Я так счастлива,
Кода. Я так давно не видела их. Видишь ли... - Она густо покраснела и с
трудом вымолвила: - Я неряха. И всегда была такой, с рождения. Сперва я
вытираю полотенцем чашку, потом протираю им же стол, потом - лужу на полу,
а под конец в него же сморкаюсь... Забываю, что ли... - Она слабо
улыбнулась. Она не плакала, но губы у нее почему-то распухли и нос
покраснел. - Они велели мне уходить и жить среди людей, не позорить
семью... И я стала такой, как люди.
- А люди, - подхватил я, - такие же, как эта земля.
Имлах подозрительно прищурилась.
- Ты сам дошел до таких мыслей, Кода?
- Нет, - признался я. - Это Гримнир так говорит.
Гримнир, Гримнир... Никогда ни с кем нельзя ссориться. Потому что
никогда не знаешь, кто следующий станет покойником, и вот уже тебя терзает
совесть за то, что ругал беднягу скотиной и по-всякому, а он лежит теперь
под дождем в тумане бездыханный и ничего не может тебе ответить...
У входа послышалась возня, сопение и басовитое ворчание. Одна из
женщин стремительно распахнула дверь. Вторая незаметно оказалась рядом,
готовая помочь. Пригнувшись, в дом вошел Гримнир. Он быстро огляделся по
сторонам, и усы его встопорщились. Я увидел, что он держит на руках
человека, завернутого в плащ, и вскочил.
- Сядь, - бесцветным голосом приказала Имлах, - они сделают все, что
нужно.
- Это же Исангард, - сказал я. - Слушай, Имлах, он ведь умер.
- Может быть, и умер, - сказала она. - Разве это так уж важно?
Я покосился на эту ненормальную и немного отодвинулся от нее - на
всякий случай.
- Для кикиморы это, может быть, и неважно, - сказал я наконец. - Но
люди, Имлах, умирают навсегда.
Они развернули плащ и уложили моего друга на чистое полотно. Сквозь
грязные лохмотья, в которые превратилась его куртка, я увидел пузыри
ожогов, покрывшие все его тощее тело. На левом плече кожа была содрана, а
через всю грудь тянулись четыре глубоких пореза, посиневших и распухших -
от яда, надо полагать. Лицо у него заострилось, глаза провалились. Не
изменились только темные волосы, по-прежнему перевязанные лоскутом.
Потом его заслонили от меня женщины. Они хлопотали, что-то передавали
друг другу, негромко переговаривались. Звонко рвалось полотно, и ни одной
нитки не упало. Аккуратно плеснула в чистой глиняной плошке вода.
Я не смотрел и старался не слушать. Для меня не существовало больше
ни самообладания, ни гордости, ни фатализма. В один миг я растерял все
свои добродетели. И пусть я дух пустыни, пусть я сеятель раздора, болезней
и всяческого горя. Пусть я раскидывал по пустыне руины древних городов,
наводя ужас на бесстрашных аскетов. Сам пророк Фари забаррикадировался в
своей гробнице, когда я с хохотом пролетел мимо на крыльях песчаной
бури... Но теперь я уткнулся носом в угол жалкой хибары, сидя возле
ободранной печки, и молча, безутешно рыдал.
10. ГНОМ И ВЕЛИКАН
Я услышал под стеной дома странный свист и приоткрыл один глаз.
Женщин, совершавших возле моего погибшего друга свой таинственный обряд,
нигде не было видно. Исчез и Гримнир, что меня немного порадовало
(насколько я вообще мог радоваться в подобной ситуации). Я открыл второй
глаз и окончательно проснулся. Все тело у меня ныло, потому что накануне
вечером, обессиленный слезами и горячкой, я уснул прямо в углу возле
печки, не заметив, что под бок мне закатилось полено. И теперь было такое
впечатление, будто меня этим поленом крепко поколотили. Жара у меня уже не
было. Я хоть и был довольно слаб, но не горел и вообще подавал надежды на
скорое выздоровление.
Свист повторился. Я сел. Было уже утро, о чем я судил по лучу света,
падавшему на пол из маленького окошка. В луче отчетливо просматривались
летние Пыльники - крошечные зловредные человечки, покрытые сереньким
пушком. И живут-то всего два-три дня, но за это время успевают здорово
напакостить. Я попробовал заговорить с ними, но они шарахнулись от меня и
ринулись по лучу обратно в окошко.
Я поднялся и заковылял к нарам. Исангард лежал, завернутый в чистое
полотно. Надо же, как его запаковали для похорон. Понимают в этом толк,
ведьмы. Мы с ним, кстати, всегда были готовы к подобной неприятности (я
имею в виду скоропостижную гибель) и на всякий случай заранее обсудили,
кого и как надлежит хоронить. Так, еще четыре года назад мне было поручено
закопать безжизненное тело моего друга (буде таковое объявится) вместе с
его верной подругой Атвейг. Теперь я вспомнил тот давний разговор и
мысленно дал себе слово проследить за тем, чтобы Гримнир не наложил свою
волосатую лапу на чудесный меч.
Тело шевельнулось. Я не сразу обратил на это внимание, поскольку был
погружен в горестные думы. Однако тело недовольно задергалось, и с этим я
был вынужден считаться. Исангард приоткрыл мутные глаза.
- Кода... - сказал он еле слышно.
Слезы немедленно потекли у меня из глаз.
- Все в порядке, - сказал я. - Я здесь. Враги уничтожены.
У него дернулся рот, словно он хотел улыбнуться.
- Лежи тихо, - сказал я. - Только вот что. Как ты считаешь,
кто-нибудь должен знать, что ты живой? Хочешь, я тайно унесу тебя в лес?
Вообще-то я даже поднять его не смог бы, но в тот момент я от радости
как-то забыл об этом.
Исангард шепнул:
- Мне трудно разговаривать.
Под стенкой опять свистнули. Я поднял палец и сказал вполголоса:
- Пойду на разведку. Не нравится мне этот свист. А ты лежи,
прикидывайся мертвым. У тебя классно получается.
Я на цыпочках двинулся к выходу. Проклятая дверь так заскрипела, что
все мои предосторожности тут же полетели к черту. Я выругался, помянув
кости пророка Фари, и уже не таясь вышел из дома.
У стены я увидел странную компанию. Для начала, там был Гримнир, так
что я рано обрадовался его отсутствию. Он сидел на корточках спиной ко мне
и что-то разглядывал. От него во все стороны плыли волны восторга, но что
именно привело его в такое расположение духа, я не мог понять. На шатком
чурбачке, прислонившись спиной к стене избушки, сидела замарашка Имлах и
жадно кусала хлеб, намазанный медом. Мед стекал по ее локтям, и она время
от времени обтирала его пальцем, после чего облизывалась. Над Имлах летала
оса. При виде меда мне стало дурно. А перед Гримниром и лесной девчонкой
стояло печальное существо с обвисшим носом и уныло опущенными уголками
коричневых глаз. Лицо у существа было узкое, как лезвие, спутанные зеленые
волосы падали ему на плечи. Я сразу почуял, что это нечто вроде гнома, и
начал прикидывать, кто из нас двоих могущественнее.
Гримнир обернулся и в знак приветствия оскалил все свои зубы. Я
предположил, что это улыбка, и криво ухмыльнулся в ответ.
- Привет, Кода, - сказала Имлах, догладывая свой хлеб.
Я настороженно переводил взгляд с одной сияющей физиономии на другую.
Не нравились мне их рожи. Особенно та, гномья. Я пожал плечами и плотнее
завернулся в свой плащ, хотя уже становилось довольно жарко.
- Ну, как там Исангард? - спросил Гримнир. - Спит еще?
Я отмолчался. Имлах слезла с чурбачка, потерла затекшую ногу и
устроилась в траве. Все трое, включая зеленого гнома, опять склонились над
чем-то, что их так восхищало. Я не выдержал и заглянул в их тесный кружок,
подсунув голову под локоть Гримнира. Но ничего толком разглядеть не успел,
потому что Гримнир немедленно ущемил меня своими ручищами и загоготал,
помирая от удовольствия.
- Идиот! - придушенно заверещал я. - Пусти! Клянусь ладонью Алат,
Гримнир, тебе не поздоровится!
Великан хрюкнул и сдавил меня еще сильнее. В глазах у меня потемнело.
- Отпусти его, Один, - произнес тихий, печальный голос. - Не сходи с
ума. Ты же не тролль.
Меня выпустили. Я сел, плохо соображая, и потер помятое ухо. Зеленое
существо смотрело прямо на меня, причем смотрело участливо.
- Он вас не поранил? - спросило оно.
Я покачал головой.
- Вы должны его извинить, - произнесло существо и с оттенком легкого
превосходства покосилось на Гримнира. - Когда Один переодевается
великаном, он становится невыносим.
- Какой еще Один? - не понял я.
- Я Один, - заявил одноглазый. - Я верховный бог этого края.
Вот заврался, подумал я, разглядывая его разбойничью рожу.
- Ничего я не заврался, - обиделся Гримнир. - Нечего всякие гадости
про меня думать. Ну, переоделся я великаном. Я верховный бог, что хочу, то
и делаю. Надоедает же одну и ту же морду в зеркале по утрам видеть.
- Один так Один, - сказал я. - Я же не спорю.
- А это наш травяной, - сказал Гримнир, указывая на зеленое создание.
- Великий борец за права травушки-муравушки. У него это нечто вроде
навязчивой фобии.
- Я преданно служу идее, - возразил травяной, и я удивился тому, что
он не обиделся. Привык, должно быть, к насмешкам. - Бессердечный ты
все-таки тип, Один.
- Я бог, сколько можно говорить, - буркнул Гримнир. - Где ты видел,
чтобы боги были сердечными, скажи?
- Доннар не в пример добрее, - вставила Имлах.
Гримнир скривил рот.
- Вот только о рыжем не надо, - сказал он с тихой яростью в голосе. -
Вам что, грозы тут не хватает? По мне так, без него тоже неплохо.
Вдали громыхнул гром.
- Накликали, - тяжко произнес Гримнир и покосился на избушку. -
Крыша-то течет...
- Ты бы починил ее, что ли, - сказал травяной.
Гримнир посмотрел на него сверху вниз.
- Расскажи лучше нашему другу о своем семинаре.
Я так понял, что "другом" он называл меня. Травяной перевел на меня
свои коричневые глаза, и я увидел в них тихое, несгибаемое упорство.
- Дело в том, - начал травяной спокойно, словно продолжая старый
разговор, - что по траве все время ходят ногами. Вы все думаете, что это
так, ерунда. На самом деле это грозит нам катастрофой. Я создал семинар,
который условно называется "Трава - локоны земли". Мы ведем большую работу
по предотвращению хождения по траве ногами.
Я только глазами хлопал. В первый раз встречаю такого интересного
гнома.
- Вы знаете, - вежливо произнес я, - я понимаю еще, как можно не
ходить ногами, скажем, по какбатулу. Один кустик на много миль в Певучих
Песках. Его и обойти нетрудно. А как вы здесь...
- О, есть множество способов, - оживился травяной. - Множество
направлений борьбы. Так, к Ночи Цветения Папоротника мы распространили
призыв ко всем жителям леса - беречь это замечательное растение. Кстати,
мне жаль, что так мало народу собралось на наш диспут. Мы провели его под
девизом "Папоротник - сын тысячелетий".
Поскольку я не мог сейчас припомнить, что такого особенного в
папоротнике и вообще смутно представлял себе, как он выглядит, то сказал
из вежливости только:
- Очень интересно.
Травяной кивнул.
- Было безумно интересно, уверяю вас. Мы дискутировали на тему:
считать ли папоротник травой или же, признавая его заслуги в минувшие
эпохи, сохранить за ним статус дерева.
- Ну и как? - спросил я. Никогда не задумывался над подобными вещами.
- Все не так просто, - заявил травяной, приметно разволновавшись. -
Конечно, мне было бы лестно взять под свое покровительство такое
