Елена ХАЕЦКАЯ
ЧУДОВИЩЕ ЮЖНЫХ ОКРАИН
1. ДОЖДЬ
Я сказал ему:
- Исангард! (Это его так зовут). Люди - существа грубые и
толстокожие, им такая погода, может, и нипочем. Но я выносить ее не в
состоянии.
Он отмолчался. Я зарылся в свой плащ и надвинул капюшон на глаза.
Если от дождя никак нельзя укрыться, то, по крайней мере, можно на него не
смотреть.
А он шел и шел себе. И я за ним плелся, непонятно зачем. Тропинка
липла к ногам, а по краям ее качалась высокая крапива, из которой
высовывались всякие сучья и коряги. Над нами шумели деревья и завывал
ветер.
Я сказал ему в спину, по возможности сдержанно:
- Я Пустынный Кода. Я не люблю, когда сыро.
Вообще-то он не урод. Не такой, во всяком случае, урод, как другие
люди. Ростом он повыше меня (я у него помещаюсь под мышкой), глаза у него
хоть и маленькие, но темные, спокойные. Терпеть не могу эти бешеные
светлые глаз - а здесь такие у каждого второго. Тощий он, все ребра видны
даже сквозь одежду, но выносливый и упрямый. Это мне в нем очень нравится.
Я-то совсем не выносливый. А когда он улыбается, видно, что один зуб у
него косо обломан.
Но в тот день он был страшно злой и поэтому казался мне уродом, не
лучше остальных людей. Он пробормотал что-то насчет распустившейся
нечисти, избалованной донельзя, и я сообразил, что он имеет в виду меня. Я
очень обиделся и даже решил зареветь, но он ведь шел впереди слез моих все
равно бы не увидел.
Я Пустынный Кода, это нечто вроде гнома, если кому-то непонятно. Я
обитаю в пустыне и терпеть не могу сырости. А эти Южные Окраины, куда нас
с ним занесло, - только и радости, что называются "Южные", а на самом деле
это обыкновенный север. Гнусный, мокрый север, к тому же сплошь заросший
крапивой в человеческий рост. Людей здесь мало, потому что такие жуткие
условия жизни даже людям не по зубам. Они отсюда постепенно уносят ноги. А
остаются жить здесь только патриоты-самоистязатели. (Можно себе
представить, что это за публика).
Я его спросил:
- Почему это называется "юг", объясни.
Он сказал, что все на свете относительно. Относительно Северного
Берега это самый настоящий юг.
Словом, мы попали в отвратительную местность. Люди здесь под стать
климату. Самая скверная репутация у племени аланов, а наиболее невыносимым
характером из всех аланов природа-матушка наделила моего Исангарда. От
него даже его соплеменники стонали. Отсюда легко понять, как мне везет в
жизни.
Впрочем, стонали от него лет семь назад, когда он был еще
двадцатилетним поганцем. За эти годы он изрядно состарился. К тому
времени, как мы оказались у него на родине, я знал его уже года четыре. Я
многим был ему обязан, но дело даже не в этом. Просто у меня, кроме него,
никого не было.
Я ковылял за ним, как за путеводной звездой, если только бывают такие
грязные и оборванные путеводные звезды. Я тихонько ныл и подскуливал, но
он плевать на это хотел, я понимал это по его равнодушной спине. Холодный
дождь поливал нас обоих с неиссякаемым упорством, деревья раскачивались в
вышине. Поперек скользкой глинистой тропинки лежали палки. Они так и
норовили уцепить нас за ноги. Я несколько раз споткнулся и, наконец,
полетел носом в грязь. Это было не столько больно, сколько обидно. Я даже
не стал подниматься, так и остался лежать в луже, безмолвно глотая слезы.
А он, оказывается, слушал, как я шлепаю сзади, хотя и не подавал виду,
потому что как только я упал, он сразу обернулся. Постоял, посмотрел со
стороны, как я реву, потом понял, видно, что вставать я не собираюсь, и
подсел рядом на корточки. Я уставился на него в надежде, что он все-таки
возьмет меня на руки, и нос у меня задрожал от сильных переживаний.
Он погладил меня по голове и сказал:
- Бедняга. Даже уши посинели.
Тут я зарыдал уже в голос, и он, подумав, взвалил меня себе на шею. Я
вцепился в него и сразу затих. Он потащил меня дальше. По его мнению,
дороги на то и существуют, чтобы выводить куда-нибудь. А мне почему-то
казалось, что здесь, в Южных Окраинах, ни к чему хорошему эти дороги
привести не могут.
Через полчаса деревья расступились и показалась поляна. Здесь дорога
обрывалась внезапно и окончательно, словно желая показать нам всем, что
свое дело она сделала. Дальше начинался лес - грозный, шумный,
неприступный. Несколько пустых домов безмолвно мокли под дождем. Мы
увидели два сгнивших стога, повалившийся плетень и заросли одичавшей
малины. Ягод висело очень много, и все они раскисли от воды. Малину я
люблю, она сладкая, а среди нечисти полно сладкоежек, и я не исключение.
Но эту малину даже мне есть почему-то не захотелось. Исангард же вообще не
обратил на нее внимания. Он озирался по сторонам.
С первого взгляда было ясно, что деревня брошена. Черные дома,
стоявшие крыльцо к крыльцу в одну линию, уже начинали уходить в землю,
хотя в целом они были еще крепкими и могли простоять здесь не один год.
Только у одного провалилась крыша, и из дыры торчали бревна. Я
прислушивался, как мог, но не слышал ни одного голоса: домовые либо ушли,
либо вымерли. Потом мы натолкнулись на колодец с журавлем. Нам это было
без надобности: в такую погоду пить неохота. И, наконец, в окне последнего
дома мелькнул тусклый свет.
Исангард спустил меня на землю и поднялся по ступенькам на крыльцо. А
мне вдруг стало не по себе. С чего это здесь горит свет, если деревня
брошена? Я хоть и нечистая сила, но не до такой же степени, чтобы тягаться
с вампирами и прочей дрянью, которая имеет привычку вить гнезда в подобных
местах.
- Уйдем отсюда, - сказал я жалобно. - Не нарывайся на неприятности,
Исангард.
Он тут же постучал в дверь. Ему никто не ответил, и я обрадовался.
- Нет здесь никого, - сказал я. - Видишь сам. Пошли отсюда.
Но он тихонько приоткрыл дверь, и на крыльцо тут же высунулся
остроухий пес. Морда у него была веселая, и весь он был такой молодой и
дурашливый. С собаками мой Исангард всегда очень вежлив. Я даже думаю, что
когда-то он был собакой. Он позволил псу обнюхать свои руки, после чего
животное совершенно растаяло и начало ластиться и подпрыгивать, норовя
лизнуть его в физиономию. Я вытаращил на пса свои круглые желтые глаза, и
пес завял. Он опустил хвост и уплелся в глубину дома. Исангард пошел за
ним.
Притолока была настолько низкой, что даже ему пришлось немного
нагнуть голову, чтобы не посадить себе шишку на лоб. Я шмыгнул следом, и
мы оказались в просторных и совершенно темных сенях. На бревенчатых стенах
угадывались разнообразные предметы, вроде вил и хомутов, санки, корыта и
еще какая-то дрянь, а также большое количество пауков. Я их шкурой
чувствую.
От сеней еще более низкая дверца, обитая драной клеенкой, из-под
которой вылезала грязная вата, вела в так называемые жилые помещения.
Давясь от отвращения, я пролез и туда.
Исангард поздоровался. Как мне показалось - наугад, потому что в
первую минуту я никого не увидел.
Комната была крошечная, наполовину перегороженная печкой. На стене
висел облезлый ковер, а над ковром коптила тусклая керосиновая лампа.
Окошко, похожее больше на бойницу, было затянуто грязной марлей - от
комаров. Выцветшие и очень пыльные бумажные цветы были заткнуты между
бревен над окном.
На провалившейся тахте под ковром сидели двое.
Во-первых, там был бродяга, вроде нас. Шляются по всему северу такие
вот неприкаянные личности, обвешанные оружием с головы до ног, в поисках с
кем бы подраться, кого бы пограбить. Сельский труд вызывает у них
отвращение, и оно, в общем-то, вполне закономерно, если вдуматься:
работаешь, работаешь, ковыряешься в земле, света белого не видишь, а потом
явился такой вот балбес - и ограбил. Я так это понимаю.
Я попробовал прочитать его мысли, чтобы не тратить времени на
выяснения, кто он такой да что здесь делает, но натолкнулся на преграду. Я
успел услышать только обрывок, вроде "нелегкая принесла", после чего все
мгновенно стихло. Перестать думать он не мог, такое никому не под силу.
Значит, он почувствовал, как я залез к нему под черепушку, насторожился и
принял меры. Ай-ай-ай. Стало быть, это не простой балбес. Я присмотрелся к
нему повнимательнее. Бог он, что ли... Больно гнусный вид у него для бога.
Скорее, какой-нибудь захудалый великан, потому что для порядочного
великана ростом он явно не вышел.
Да, и во-вторых, там была девушка. Такой невинный стебелек,
сероглазенький, с жалобным ротиком.
С ними-то Исангард и поздоровался, как выяснилось.
Я вышел вперед и сказал:
- Я Пустынный Кода. Здесь очень сыро, я не привык. А это Исангард. Он
тоже мокрый, как собака. Он устал еще сильнее, потому что нес меня на
руках. Хотя он привык. Он человек.
Потом, кстати, оказалось, что из нас четверых в этой хибаре только
один Исангард и был человеком. То, что бродяга был не просто бродягой, это
я сразу уловил. Но и девица оказалась не таким уж стебельком.
Выслушав мою речь, она встала с тахты и ласково взяла меня за
подбородок.
- Ух, какие глазищи, - сказала она, обращаясь к своему приятелю. -
Посмотри, Гримнир...
Честно говоря, я оскорбился. На Восточном Берегу такая кроха умчалась
бы от меня куда глаза глядят и потом неделю ходила бы обвешанная
колокольчиками, дабы отогнать мое зловредное влияние.
- Я Пустынный Кода, - прохрипел я своим самым низким голосом. - Я
насылаю бедствия и ураганы, я источник зла и коварства...
Девица, улыбаясь, перевела взгляд на Исангарда, и я чуть не помер от
злости, увидев, что и он улыбается с самым дурацким видом.
- Вы, наверное, хотите чая, - сказала она. - Располагайтесь, здесь вы
дома.
- Чей это дом? - спросил Исангард.
- Мой.
Девушка повернулась к окну и взяла с узенького подоконника две
треснувшие чашки в грязных коричневых разводах. На подоконнике рядом с
ними дремала ядовито-зеленая ящерица. Девушка сняла корзинку, свисавшую на
веревке с потолочной балки, вытащила оттуда несколько кусков хлеба. Я
слушал, как крутой кипяток льется из чайника в чашки и как потрескивает
битый фарфор под горячей струей, и недоумевал: такая эта девчушка
хорошенькая, а живет в гнусной дыре, где пахнет кислятиной и перепревшим
сеном.
Дождь, как будто надумав что-то новенькое, внезапно переменил
направление и косо забарабанил прямо в окна. Ящерица недовольно
шевельнулась и опять замерла.
Чай мне не понравился. Он имел запах того же сена, к тому же, на
поверхности чашки плавала радужная пленка, совсем как в болотной луже.
Зато он был горячий, и я немного согрелся.
От наших с Исангардом мокрых плащей начал распространяться запах
псины. Я и не обратил внимания на такую мелочь, но Исангард чувствовал
себя паршиво. Ему девчонка эта понравилась. А мне она совсем не
понравилась. Кикимора, что ли.
- Я Имлах, - сказала она, и я насторожился. Мне показалось, что она
прочитала мои мысли. - А это Гримнир, странствующий воин.
Исангард сообщил им, что он уроженец Южных Окраин, что он тоже
странствующий воин и что странствовать ему ужас как надоело.
В темном углу невидимо зашуршала кошка. Лампа коптила отчаянно.
Гиблое здесь было место. Я не люблю нелюди, а эти двое были нелюдь. И они
вцепились в моего Исангарда, я это видел. Им что-то нужно было от него.
Мы пили чай молча и очень громко глотали в полной тишине. Тишина эта
