ли не на два фута и намного шире в плечах, так что рядом с ним мой друг
казался совсем щуплым. Я видел, что Гримнира это смущает. Может быть,
потому, что сам он, такой облом, будет отсиживаться в избушке.
- Эта гадина слепая, - сказал Гримнир, и мы поняли, что он говорит о
змее. - Ни в коем случае нельзя прикасаться к нему руками. Он прозреет,
как только человек дотронется до него. А если он прозреет, это, считай,
верная гибель. И еще учти - он ядовитый, просто сочится ядом.
Я видел, как темные глаза Исангарда потеплели - он был благодарен
Гримниру. А великан хмурился, как будто сам на себя сердился.
- Я отдаю Южные Окраины в твои руки, - продолжал Гримнир. - Ты
говоришь, что родился здесь. Значит, ты не будешь жесток к этой земле.
Здесь будет так, как решишь ты. Запомни это. Будет так, как ты захочешь.
Иди.
И мы отправились убивать Чудовище.
Я видел все сквозь жар, голова у меня гудела, земля вокруг качалась,
и плавающие деревья никак не могли принять четкие очертания. Я пришел к
выводу, что смерть близка, и стал равнодушен к своей судьбе.
Исангард в своей старой солдатской куртке с оторванными рукавами,
надетой прямо на голое тело, скользил между стволов, как тень. Я тихонько
топал следом. День был туманный, сырой и в целом производил мерзкое
впечатление. Неприятно умирать в такой день. А может быть, место здесь
было такое нехорошее, не знаю.
Исангард остановился и поманил меня к себе поближе. Не раздумывая, я
послушно подбежал к нему, хотя такая скорость передвижения далась мне
нелегко. Я встал рядом с ним и покосился на него снизу вверх, ожидая, что
он похвалит меня за такое примерное поведение. Но он смотрел куда-то
вперед.
Впереди, среди ярко-зеленых мхов, лежало оно. Чудовище Южных Окраин.
Я сразу узнал его. Не догадаться было невозможно.
Болотце, которое оно облюбовало, было небольшим, но если у несчастья
может быть эпицентр, то выглядеть он должен именно так. Среди голых
деревьев с пожухшими листьями, среди клочьев гнилого тумана, ядовитым
пятном светился неправдоподобно зеленых мох. Прямо из мха росли яркие,
огромные цветы, и в них чудилось что-то зловещее.
А посреди болотца дрыхло Чудовище, такое же мясистое, как эта
растительность. Огромный желто-черный змей с жирным, лоснящимся брюхом. Мы
смотрели, как это брюхо трепещет, раздуваясь и опадая, как перекатывается
что-то под кожей. Из-под крупных чешуй струился бесцветный яд, который
придавал всему телу гада маслянистый оттенок.
Он почивал на мече. Мы осторожно обошли болотце кругом, разглядывая
поле предстоящей битвы. Меч Виланда меньше всего был похож на настоящее
боевое оружие. Огромный - никому, даже Гримниру, что бы он там из себя ни
строил - не удержать его. Это был широкий двуручный меч с одним только
лезвием и тупым концом, как будто сталь просто обрубили ножом. Судя по
форме, Меч Виланда был мечом палача.
- Хорошо, что оно слепое, - шепнул я. - Оттяпать ему башку - и
бежать. А, Исангард?
Теперь он стоял прямо перед головой сонного змея. Тупая морда, слепые
спящие глазки, сухие губы, наползающие на клыки. Исангард присел на
корточки и заглянул змею прямо в морду. Меня охватило тревожное
предчувствие. Сейчас этот упрямец сделает нечто ужасное.
- Ты знаешь, Кода, - сказал он задумчиво, - ведь если ему прямо здесь
отрубить голову, то кровь, пожалуй, хлынет прямо на меч...
- Это тебя Гримнир надоумил?
- Нет, при чем здесь Гримнир... Ты знаешь, Кода, - повторил он, -
ведь если эта дрянь затопит своей кровью меч, то, пожалуй, от Южных Окраин
вообще ничего не останется...
- Ну и что ты предлагаешь?
- Его нужно отсюда сманить.
Теперь мне все было ясно. Вот почему убить Чудовище мог только
человек. Никому, кроме человека, не пришло бы в голову думать не только о
своей победе, но и о ее последствиях.
- Исангард! - в ужасе просипел я. - Во имя Сэта, что ты задумал,
несчастный?
Но он больше не обращал на меня внимания. Он разглядывал змея, сидя
перед ним на корточках. Не понимаю, как его не стошнило. Словно в тумане я
видел на фоне ядовитых цветов его тощую фигуру, загорелое лицо с торчащими
скулами, его темные волосы, перевязанные на лбу лоскутом.
Змей что-то почуял. Он поднял слепую голову и беспокойно начал водить
ею, то вправо, то влево. От ужаса я сел прямо в лужу.
- Ах ты, симпатяга, - сказал змею Исангард. И, протянув руку,
погладил его по раздувающимся ноздрям.
Белесые глазки медленно раскрылись, и я понял, что теперь оно видит.
Безмозглая мокрая тварь. По жирному телу пробежала дрожь. Исангард встал,
держа в руке Атвейг. Змей ударил по болоту, разбрызгивая воду. Над лесом
поплыло зловоние. Огромное тело с удивительной быстротой заскользило
вперед, сползая с Меча Виланда. Исангард помчался прочь, уводя его
подальше. Он петлял между деревьев, а змей проворно следовал за ним. Там,
где он проползал, оставалась выжженная полоса. Скоро я потерял их из виду.
В голове у меня стучало. Проклятье, почему я так люблю сладкое?
Коварный Гримнир накормил меня медом, и теперь я ничем не смогу помочь
своему другу, погибающему в ядовитых кольцах змеиного тела. Светлая Алат,
что я наделал!
Лес молчал. Я вцепился в ствол сосны - почерневший, как будто его
долго лизали драконы, и с трудом поднялся на ноги. Нужно найти вырубку,
вернуться в дом и позвать на помощь. Пусть этот Гримнир не имеет права
вмешиваться в судьбу Южных Окраин, которые вымирают у него на глазах, но
помочь хорошему человеку никакая религия еще не запрещала.
Ковыляя от ствола к стволу, я двинулся в сторону дома. В лесу я
совершенно не умею ориентироваться, поэтому я шел на голос Имлах, которая
где-то неподалеку думала о какой-то ерунде.
Сделав еще несколько шагов, я совершенно неожиданно очутился в
объятиях Гримнира.
- Ты что, ранен, Кода? - пробасил он, хватая меня своими ручищами. -
Чего это тебя так мотает?
- Это все твой мед, - ответил я. - У меня жар... Гримнир, если ты не
можешь сам убить змея - обойдемся... Трусость - черта любой нечистой силы,
мы с этим рождаемся, я понимаю... Но если Исангард уже умер... Ты говорил
что-то про детей Одина - ну, что он их не оставляет и после смерти? Наври
ты этому Одину. Он, наверное, дурак и взяточник.
Гримнир вдруг содрогнулся и как-то странно хрюкнул.
- С чего ты взял, Кода? - спросил он не своим голосом. - Разве ты
знаешь Одина?
- Все боги взяточники, - ответил я, чувствуя, что угасаю. - Спаси
моего Исангарда, и милости Сэта пребудут с тобою...
- Очень нужны мне милости твоего вонючего Сэта, - фыркнул Гримнир. -
Куда он побежал?
Я уже слабо понимал, о чем он говорит.
- Кто?
- Твой Исангард, вот кто! - зарычал Гримнир, шевеля усами.
- Там след... выжженный такой. Легко найти.
Гримнир оттолкнул меня и бросился бежать. Я сел на землю и посмотрел
ему в спину. Но он уже исчез, я даже не успел понять, как. Сколько я ни
вертел головой, вокруг не было ничего, кроме черных голых стволов и
клочьев тумана, шевелившихся на сырой земле. Поганое здесь было место, и
оно так не похоже на мою родную пустыню. Если бы не болезнь, я не впал бы
в отчаяние. Как истинное дитя песков, я фаталист. Я никогда не позволял
себе бунтовать против судьбы, даже когда люди черных шатров гнали меня,
как дикого зверя, когда они вязали и морили меня голодом, я все равно
встречал свою участь с высоко поднятой головой. Но тут проклятая хвороба
просто подкосила меня под корень, и я, уже не скрывая страха, закричал
противным визгливым голосом, расплываясь от слез и призывая на помощь.
- Ты чего надрываешься? - спросила Имлах.
Интересно, откуда она взялась, подумал я смутно. Такая она была
знакомая, ясная, домашняя в своей полосатой юбке и холщовой рубашке с
закатанными рукавами. Прямо-таки родная, несмотря на все ее недостатки. Я
всхлипнул и с постыдным воем бросился к ней.
- Имлах, - прорыдал я, - все кончено, все погибли.
Она присела передо мной на корточки.
- Не может этого быть, Кода, - сказала она ласково, словно перед ней
было несмышленое дитя, а не грозный дух разрушения и зла. - Туда же пошел
Гримнир...
Бедный Гримнир, подумал я в глубокой тоске, понадеялся на свой рост,
глупый великанишка... И все потому, что он не видел змея. Тут и десяти
Гримниров не хватит.
- И Гримнир погиб тоже, - уныло сказал я.
- Гримнир жив-здоров, - заявила она с уверенностью, которая меня
удивила.
Ну да, чему тут удивляться, она просто не знает, с каким монстром мы
тут связались.
Она встала и помогла подняться мне, заметив попутно, что я,
оказывается, заболел и весь горю. Спасибо, Имлах, а то я не знал. Мы
побрели назад. Имлах шла впереди и тащила меня за собой. Я уже ничего не
соображал. Я даже не мог сказать, долго мы шли или не очень. По мне так,
прошла целая вечность.
В доме на вырубке что-то неуловимо изменилось. Глядя на него от края
леса, я пытался сообразить, что же меня так насторожило. Ведь не выросли
же у него за время нашего отсутствия куриные ноги. Внешне он остался,
вроде бы, таким же. Все так же чернели стены и производила все такое же
прискорбное впечатление крыша.
И неожиданно я осознал: из-за бревенчатых стен непрерывным потоком
сочились чьи-то мысли. Кто-то был там, в доме, и я не мог понять, кто
именно и сколько их. Мысли были одинаковые. Полотно для перевязки. Горячая
вода. Противоядия. Чистое белье. Что для холода - болотный мох или свежие
листья? Если бы они не наплывали одна на другую, можно было бы подумать,
что там только одно существо. Я посмотрел на Имлах и с удивлением заметил,
что и ее голосок подключился к этому неспешному потоку размышлений. Там
были женщины. Ведь только женщины, даже если это и ведьмы, живут в таком
простом, добротном и вечном мире вещей. Ни мне, ни Исангарду даже в голову
бы не пришло делать то, чем они сейчас занимались. А для них это было
чем-то таким же естественным, как дыхание.
В доме действительно за время нашего отсутствия произошло много
перемен. Гнилая солома, клочья ваты, грязные лоскуты и та необъяснимая
дрянь, которая сверхъестественным образом появляется в заброшенных домах,
- все это исчезло. Выскобленные до белизны нары были накрыты чистым
полотном. Дом был протоплен, но дымом почему-то не пахло. И бесшумно
сновали по единственной комнатке женщины. Я так и не понял, сколько их
было - пять, семь. Они работали быстро, слаженно, ловко, ничуть не мешая
друг другу в тесноте, и все у них получалось легко и красиво. Их белые
руки летали над полотном, над ведрами с водой, над какими-то чистыми
вещами из глины и бересты. От них пахло свежестью. Они были разного
возраста - и совсем старые, и средних лет, и даже одна девочка была моложе
Имлах - но все они были одного роста, в похожих полосатых юбках и
полотняных блузах с вышивкой, с одинаковыми волосами цвета соломы,
заплетенными в косы и уложенными венцом. И глаза тоже у них были похожие,
светлые, покорные, видевшие много зим. И голоса звучали так, словно это
был один и тот же голос.
Я забился в угол, поближе к печке. Наша Имлах, несомненно, была им
сестрой или дочерью. Но она, оборванная, загорелая, с пятнами сажи на
коленях и блузе, казалась рядом с ними нелепым недоразумением. Она была
как подменыш в этой красивой семье. И теперь Имлах стояла посреди комнаты,
опустив в растерянности свои исцарапанные руки, а женщины сновали мимо и
ни разу не задели ее. Потом она беспомощно оглянулась и, заметив меня,
