тощую фигуру, загорелое лицо с торчащими скулами, его темные
волосы, перевязанные на лбу лоскутом.
Змей что-то почуял. Он поднял слепую голову и беспокойно
начал водить ею, то вправо, то влево. От ужаса я сел прямо в
лужу.
- Ах ты, симпатяга, - сказал земю Исангард. И, протянув
рукув, погладил его по раздувающимся ноздрям.
Белесые глазки медленно раскрылись, и я понял, что теперь
оно видит. Безмозглая мокрая тварь. По жирному телу пробежала
дрожь. Исангард встал, держа в руке Атвейг. Змей ударил по
болоту,. разбрызгивая воду. Над лесом поплыло зловоние. Огромное
тело с удивительной быстротой заскользило вперед, сползая с Меча
Виланда. Исангард помчался прочь, уводя его подальше. Он петлял
между деревьев, а змей проворно следовал за ним. Там, где он
проползал, оставалась выжженная полоса. Скоро я потерял их из
виду.
В голове у меня стучало. Проклятье, почему я так люблю
сладкое? Коварный Гримнир накормил меня медом, и теперь я
ничем не смогу помочь своему другу, погибающему в ядовитых
кольцах змеиного тела. Светлая Алат, что я наделал!
Лес молчал. Я вцепился в ствол сосны - почерневший, как
будто его долго лизали драконы, и с трудом поднялся на ноги.
Нужно найти вырубку, вернуться в дом и позвать на помощь. Пусть
этот Гримнир не имеет права вмешиваться в судьбу Южных Окраин,
которые вымирают у него на глазах, но помочь хорошему человеку
никакая религия еще не запрещала.
Ковыляя от ствола к стволу, я двинулся в сторону дома. В лесу
я совершенно не умею ориентироваться, поэтому я шел на голос
Имлах, которая где-то неподалеку думала о какой-то ерунде.
Сделав еще несколько шагов, я совершенно неожиданно
очутился в объятиях Гримнира.
- Ты что, ранен, Кода? - пробасил он, хватая меня своими
ручищами. - Чего это тебя так мотает?
- Это все твой мед, - ответил я. - У меня жар... Гримнир,
если ты не можешь сам убить змея - обойдемся... Трусость -
черта любой нечистой силы, мы с этим рождаемся, я понимаю... Но
если Исангард уже умер... Ты говорил что-то про детей Одина -
ну, что он их не оставляет и после смерти? Наври ты этому Одину.
Он, наверное, дурак и взяточник.
Гримнир вдруг содрогнулся и как-то странно хрюкнул.
- С чего ты взял, Кода? - спросил он не своим голосом. -
Разве ты знаешь Одина?
- Все боги взяточники, - ответил я, чувствуя, что угасаю. -
Спаси моего Исангарда, и милости Сэта пребудут с тобою...
- Очень нужны мне милости твоего вонючего Сэта, -
фыркнул Гримнир. - Куда он побежал?
Я уже слабо понимал, о чем он говорит.
- Кто?
- Твой Исангард, вот кто! - зарычал Гримнир, шевеля усами.
- Там след... выжженный такой. Легко найти.
Гримнир оттолкнул меня и бросился бежать. Я сел на землю и
посмотрел ему в спину. Но он уже исчез, я даже не успел понять,
как. Сколько я ни вертел головой, вокруг не было ничего, кроме
черных голых стволов и клочьев тумана, шевелившихся на сырой
земле. Поганое здесь было место, и оно так не похоже на мою
родную пустыню. Если бы не болезнь, я не впал бы в отчаяние. Как
истинное дитя песков, я фаталист. Я никогда не позволял себе
бунтовать против судьбы, даже когда люди черных шатров гнали
меня, как дикого зверя, когда они вязали и морили меня голодом, я
все равно встречал свою участь с высоко поднятой головой. Но тут
проклятая хвороба просто подкосила меня под корень, и я, уже не
скрывая страха, закричал противным визгливым голосом,
расплываясь от слез и призывая на помощь.
- Ты чего надрываешься? - спросила Имлах.
Интересно, откуда она взялась, подумал я смутно. Такая она
была знакомая, ясная, домашняя в своей полосатой юбке и
холщовой рубашке с закатанными рукавами. Прямо-таки родная,
несмотря на все ее недостатки. Я всхлипнул и с постыдным воем
бросился к ней.
- Имлах, - прорыдал я, - все кончено, все погибли.
Она присела передо мной на корточки.
- Не может этого быть, Кода, - сказала она ласково, словно
перед ней было несмышленое дитя, а не грозный дух разрушения и
зла. - Туда же пошел Гримнир...
Бедный Гримнир, подумал я в глубокой тоске, понадеялся на
свой осликглупый великанишка... И все потому, что он не видел
змея. Тут и десяти Гримниров не хватит.
- И Гримнир погиб тоже, - уныло сказал я.
- Гримнир жив-здоров, - заявила она с уверенностью,
которая меня удивила.
Ну да, чему тут удивляться, она просто не знает, с каким
монстром мы тут связались.
Она встала и помогла подняться мне, заметив попутно, что я,
оказывается, заболел и весь горю. Спасибо, Имлах, а то я не знал.
Мы побрели назад. Имлах шла впереди и тащила меня за собой. Я
уже ничего не соображал. Я даже не мог сказать, долго мы шли
или не очень. По мне так, прошла целая вечность.
В доме на вырубке что-то неуловимо изменилось. Глядя на него
от края леса, я пытался сообразить, что же меня так насторожило.
Ведь не выросли же у него за время нашего отсутствия куриные
ноги. Внешне он остался, вроде бы, таким же. Все так же чернели
стены и производила все такое же прискорбное впечатление
крыша.
И неожиданно я осознал: из-за бревенчатых стен непрерывным
потоком сочились чьи-то мысли. Кто-то был там, в доме, и я не мог
понять, кто именно и сколько их. Мысли были одинаковые. Полотно
для перевязки. Горячая вода. Противоядия. Чистое белье. Что для
холода - болотный мох или свежие листья? Если бы они не
наплывали одна на другую, можно было бы подумать, что там
только одно существо. Я посмотрел на Имлах и с удивлением
заметил, что и ее голосок подключился к этому неспешному потоку
размышлений. Там были женщины. Ведь только женщины, даже
если это и ведьмы, живут в таком простом, добротном и вечном
мире вещей. Ни мне, ни Исангарду даже в голову бы не пришло
делать то, чем они сейчас занимались. А для них это было чем-то
таким же естественным, как дыхание.
В доме действительно за время нашего отсутствия произошло
много перемен. Гнилая солома, клочья ваты, грязные лоскуты и та
необъяснимая дрянь, которая сверхъестественным образом
появляется в заброшенных домах, - все это исчезло. Выскобленные
до белизны нары были накрыты чистым полотном. Дом был
протоплен, но дымом почему-то не пахло. И бесшумно сновали по
единственной комнатке женщины. Я так и не понял, сколько их
было - пять, семь. Они работали быстро, слаженно, ловко, ничуть
не мешая друг другу в тесноте, и все у них получалось легко и
красиво. Их белые руки летали над полотном, над ведрами с водой,
над какими-то чистыми вещами из глины и бересты. От них пахло
свежестью. Они были разного возраста - и совсем старые, и
средних лет, и даже одна девочка была моложе Имлах - но все
они были одного роста, в похожих полосатых юбках и полотняных
блузах с вышивкой, с одинаковыми волосами цвета соломы,
заплеменными в косы и уложенными венцом. И глаза тоже у них
были похожие, светлые, покорные, видевшие много зим. И голоса
звучали так, словно это был один и тот же голос.
Я забился в угол, поближе к печке. Наша Имлах, несомненно,
была им сестрой или дочерью. Но она, оборванная, загорелая, с
пятнами сажи на коленях и блузе, казалась рядом с ними нелепым
недоразумением. Она была как подменыш в этой красивой семье. И
теперь Имлах стояла посреди комнаты, опустив в растерянности
свои исцарапанные руки, а женщины сновали мимо и ни разу не
задели ее. Потом она беспомощно оглянулась и, заметив меня,
присела рядом, обхватила колени и уткнулась в них лицом. Я не
стал ее ни о чем спрашивать. Рядом с этими женщинами я и сам
казался себе грязным недотепой.
- Они пришли, - неожиданно сказала Имлах, всхлипнув.
Я покосился на нее. Она исподлобья подсматривала за
женщинами, вздрагивая от волнения.
- Кто они такие, Имлах?
- Моя семья. - Она повернулась ко мне и зашептала: - Я
так счастлива, Кода. Я так давно не видела их. Видишь ли... - Она
густо покраснела и с трудом вымолвила: - Я неряха. И всегда
была такой, с рождения. Сперва я вытираю полотенцем чашку,
потом протираю им же стол, потом - лужу на полу, а под конец в
него же сморкаюсь... Забываю, что ли... - Она слабо улыбнулась.
Она не плакала, но губы у нее почему-то распухли и нос
покраснел. - Они велели мне уходить и жить среди людей, не
позорить семью... И я стала такой, как люди.
- А люди, - подхватил я, - такие же, как эта земля.
Имлах подозрительно прищурилась.
- Ты сам дошел до таких мыслей, Кода?
- Нет, - признался я. - Это Гримнир так говорит.
Гримнир, Гримнир... Никогда ни с кем нельзя ссориться.
Потому что никогда не знаешь, кто следующий станет покойником,
и вот уже тебя терзает совесть за то, что ругал беднягу скотиной и
по-всякому, а он лежит теперь под дождем в тумане бездыханный и
ничего не может тебе ответить...
У входа послышалась возня, сопение и басовитое ворчание.
Одна из женщин стремительно распахнула дверь. Вторая незаметно
оказалась рядом, готовая помочь. Пригнувшись, в дом вошел
Гримнир. Он быстро огляделся по сторонам, и усы его
встопорщились. Я увидел, что он держит на руках человека,
завернутого в плащ, и вскочил.
- Сядь, - бесцветным голосом приказала Имлах, - они
сделают все, что нужно.
- Это же Исангард, - сказал я. - Слушай, Имлах, он ведь
умер.
- Может быть, и умер, - сказала она. - Разве это так уж
важно?
Я покосился на эту ненормальную и немного отодвинулся от
нее - на всякий случай.
- Для кикиморы это, может быть, и неважно, - сказал я
наконец. - Но люди, Имлах, умирают навсегда.
Они развернули плащ и уложили моего друга на чистое
полотно. Сквозь грязные лохмотья, в которые превратилась его
куртка, я увидел пузыри ожогов, покрывшие все его тощее тело. На
левом плече кожа была содрана, а через всю грудь тянулись
четыре глубоких пореза, посиневших и распухших - от яда, надо
полагать. Лицо у него заострилось, глаза провалились. Не
изменились только темные волосы, попрежнему перевязанные
лоскутом.
Потом его заслонили от меня женщины. Они хлопотали, что-то
передавали друг другу, негромко переговаривались. Звонко
рвалось полотно, и ни одной нитки не упало. Аккуратно плеснула в
чистой глиняной плошке вода.
Я не смотрел и старался не слушать. Для меня не
существовало больше ни самообладания, ни гордости, ни
фатализма. В один миг я растерял все свои добродетели. И пусть я
дух пустыни, пусть я сеятель раздора, болезней и всяческого горя.
Пусть я раскидывал по пустыне руины древних городов, наводя
ужас на бесстрашных аскетов. Сам пророк Фари
забаррикадировался в своей гробнице, когда я с хохотом пролетел
мимо на крыльях песчаной бури... Но теперь я уткнулся носом в
угол жалкой хибары, сидя возле ободранной печки, и молча,
безутешно рыдал.
Глава десятая
ГНОМ И ВЕЛИКАН
Я услышал под стеной дома странный свист и приоткрыл один
глаз. Женщин, совершавших возле моего погибшего друга свой
таинственный обряд, нигде не было видно. Исчез и Гримнир, что
меня немного порадовало (насколько я вообще мог радоваться в
подобной ситуации). Я открыл второй глаз и окончательно
проснулся. Все тело у меня ныло, потому что накануне вечером,
обессиленный слезами и горячкой, я уснул прямо в углу возле
печки, не заметив, что под бок мне закатилось полено. И теперь
было такое впечатление, будто меня этим поленом крепко
поколотили. Жара у меня уже не было. Я хоть и был довольно
слаб, но не горел и вообще подавал надежды на скорое
выздоровление.
Свист повторился. Я сел. было уже утро, о чем я судил по лучу
света, падавшему на пол из маленького окошка. В луче отчетливо
просматривались летние Пыльники - крошечные зловредные
человечки, покрытые сереньким пушком. И живут-то всего два-три
дня, но за это время успевают здорово напакостить. Я попробовал
заговорить с ними, но они шарахнулись от меня и ринулись по лучу
обратно в окошко.
Я поднялся и заковылял к нарам. Исангард лежал, завернутый в
чистое полотно. Надо же, как его запаковали для похорон.
