какого-нибудь иного дара взамен этого?
- Уверен, - сказал я.
- Тогда прощайте. - Травяной наклонился к ведерку и с
усилием поднял его за дужку. - Хотя... Еще пару слов?
- Разумеется.
- Вы гном?
Я давно ждал этого вопроса.
- Конечно. Я пустынный гном. Вообще-то я вредитель. Отрава
жизни.
- Идемте с нами, Кода, - с чувством произнес травяной. -
Вливайтесь в нашу борьбу. Столько работы еще предстоит! И вы
найдете себе дело по душе, вот увидите. Что без толку бродить по
свету? Рано или поздно нужно искать себе место в жизни.
Я растерянно покосился на избушку.
- Но я же не один...
Травяной посмотрел на меня словно бы свысока, хотя мы были
одного роста. Я почему-то начал оправдываться:
- Как же я его брошу... Он же человек, он пропадет без
меня...
Травяной сочувственно кивнул.
- Люди - жуткая обуза, - сказал он. - И толку от них нет,
и бросить жалко. Да, тяжело вам, Кода. Держитесь. Крепитесь. -
Он положил мне на плечо свою влажную холодную лапку.- Все
равно вы - наш.
И, прихрамывая, ушел, унося с собой ведро, в котором весело
насвистывала Густа.
- Исангард! - крикнул я, врываясь в дом. - Ты знаешь, кто
такой Гримнир?
Гримнир перестал грохотать дровами и высунулся из-за печки.
Исангард улыбнулся.
- Ну, выкладывай, - сказал он, видя, что я приседаю от
нетерпения.
- Это сам Один! Это переодетый Один, вот кто! - выпалил я.
Исангард перевел взгляд на Гримнира. Я увидел, что лицо
моего друга застыло, рот сжался, темные глаза перестали
улыбаться. Вряд ли он испугался, но моя новость его не
порадовала.
Гримнир почему-то покраснел.
- Ну, переоделся я, переоделся. А что, плохой великан, что
ли? Великаны вообще поганцы. Когда я в своем нормальном
обличьи, я еще хуже, честное слово.
Исангард продолжал молча смотреть на него. Это мне
решительно не понравилось, и я раздраженно сказал:
- Ну, что ты на него уставился, Исангард? Богов не видел?
Богов он видел. И поэтому, наверное, слабо улыбнулся.
- Прости, Один, - сказал он, наконец. - Кажется, я был с
тобой не очень-то вежлив.
- Глупости, - пробубнил Один. - Зато ты превосходный
боец. Считай, что все испытания ты прошел и сам Один назвал тебя
своим воином.
- Я и без тебя знаю, кто я такой, - сказал упрямец алан.
- Дубина. Тебе помощь предлагают.
- Поздно, - сказал Исангард. - Я не вступил в воинский
союз, когда было мое время. Я не принял ни одного устава. Не
имеет смысла что-то менять, Один.
Один задумчиво рассматривал этого человека, лежавшего
перед ним на нарах. Наконец, он сердито буркнул:
- Если на Северном Берегу ты попадешь в какую-нибудь
неприятную историю, позови меня. Не жди, пока тебя убьют.
И снова скрылся за печкой.
ЭПИЛОГ
...Травяной сказал: "Все равно, вы - наш". А я только
Исангарда, я больше ничей. И когда он заявил, что уходит, я ушел
вместе с ним. Пустынные Коды живут меньше, чем люди, и мне не
хотелось терять времени.
Малышка Имлах крепко поцеловала меня в лоб и, не скрывая
слез, погладила по затылку. Руки у нее маленькие и сильные.
Хорошая девчушка.
Исангард стоял на вырубке перед избушкой в новом плаще -
подарке Одина - поверх своей драной солдатской куртке, кое-как
залатанной нашими с Имлах совместными усилиями, с холщовой
сумкой через плечо, с мечом в потертых ножнах, и, улыбаясь,
жадно всматривался в сплошную стену леса, слегка тронутого
осенью. Я видел, что мыслями он уже далеко отсюда. Потом он
обернулся к Имлах и подумал о ней: "Милая". Замарашка
переступила с ноги на ногу, стукнув о порог деревянными
башмаками.
- Прощай, Имлах, - сказал он и зашагал к лесу. Я еще раз
посмотрел на домик, на девчонку в полосатой юбке, на огромное
серое небо, распростертое над ней. Какая она маленькая, эта
лесная фея. Вот такая, с пыльными волосами, с исцарапанными
руками, с грустными светлыми глазами, которые так редко видят
солнце.
Вскоре по каким-то непонятным мне приметам Исангард вышел
на зимник, и мы пошли по относительно проходимой дороге,
которая через три часа вывела нас к мосту. За мостом находилась
вполне обитаемая деревня.
- Уши прикрой, - сказал Исангард, - а то люди будут
шарахаться.
Мы прошли по мосту. Небо висело так низко, что хотелось
втянуть голову в плечи. Ветер с воем мчался от реки к лесу, и
время от времени на нас брызгало мелкими каплями дождя,
который словно никак не мог решить, начаться ему или пока
повременить.
От силосной ямы несло невообразимой вонью. Под ногами у нас
зачавкал навоз - мы проходили, видимо, мимо фермы. Навстречу
нам попался независимый деревенский пес, трехцветная дворняга,
трусившая куда-то с ужасно деловым видом. На ходу пес окинул
нас взглядом и, не сочтя достойными внимания, двинулся дальше.
Дома здесь были обитаемы почти все, за исключением, может
быть, двух-трех. По случаю непогоды людей на улице не было, но
из окон на нас пристально смотрели недобрые глаза.
Мы шли по деревянным настилам по пустой деревенской улице
к лавке купить немного еды, когда из одного двора на нас спустили
собаку. Огромное черное животное, разрываясь от злобы,
обнажило клыки. Оно содрогалось от рычания. Зрачки у него
горели красноватым огнем.
Исангард вытащил меч и громко сказал в пространство:
- Чья собака?
За забором завозились. Сообразили, видимо, что псу конец. Из
ворот выскочила тощая старушонка в засаленных лохмотьях и,
невнятно ругаясь, повисла на загривке у пса. В конце концов, ей
все же удалось его утащить.
Я на всякий случай жался к Исангарду и, кажется, здорово
путался у него под ногами, но он не стал меня прогонять.
Как только мы вошли в лавку, все разговоры там моментально
стихли, и лавочница вместе с двумя посетительницами, тетками в
пестных косынках, перевязанных на груди крест-накрест,
уставились на нас, по-детски приоткрыв рты. Исангард уже привык
к подобному приему и, ничуть не смущаясь, принялся изучать
содержимое прилавка, а именно: чулки домашней вязки,
неопрятную стопку платков, точь-в-точь таких, как были на тетках,
плетеные лукошки разных форм и размеров, хлеб, бочонок с солью
и бочонок с квашеной капустой.
Он порылся в карманах, вытащил деньги и купил четыре
буханки хлеба. Лавочница, подавая ему хлеб, видимо, каждое
мгновение ожидала, что сейчас он испустит боевой клич и
набросится на нее с мечом. Он неторопливо снял с плеча сумку,
уложил хлеб под пристальными взглядами деревенских теток,
которые, судя по их напряженным лицам, старались навек
запомнить каждое его движение. Полбуханки он отломил и сунул
мне в руки. Потом снова завязал тесемки и спросил лавочницу,
далеко ли до Ахена. Та ответила невнятно и помахала рукой в
нужном направлении. Исангард не стал уточнять.
Мы снова оказались под ветром. Корявая проселочная дорога,
извиваясь, ползла по холмам, а по обе стороны ее лежали
убранные поля. Если нам повезет, мы найдем картофельное поле.
Здесь всегда после того, как уборка закончилась, можно набрать
еще целый мешок картошки.
Лавочница вышла на крыльцо и проводила нас подозрительным
взглядом.
- Дай хлеба-то, - сказал мне Исангард и, не дожидаясь,
отломил прямо из моих рук изрядный кусок. Некоторое время мы
жевали молча, растягивая удовольствие.
- А хлеб здесь ничего, вкусный, - сказал я.
Исангард что-то промычал в том смысле, что на Южных
Окраинах и вода лучше, и люди красивее, и небо более свято. Я
даже спорить с ним не стал. Я спросил:
- Что такое Ахен?
- Вольный город.
- Что мы будем там делать, Исангард?
- Скоро зима, - ответил он. - Устроимся где-нибудь так,
чтобы крыша над головой была.
- А, - сказал я и замолчал.
Мы грызли хлеб и шли вдвоем по бесконечной проселочной
дороге под огромным, низким северным небом, и ветер несся с
холма на холм над нашими головами, срывая с плеч плащи и
пробирая до костей. И никому на свете мы были не нужны. Только
друг другу.
Да, друг другу мы были очень нужны, без этого гибель. И я
благодарен ему за то, что он подумал тогда то же самое.
(11 сентября 1990)
