отличие от вас английский не понимает?"
"Уверяю вас, сэр. Кошачий мозг в данном случае не
годится. В нем нет структуры, хотя бы схожей с той, что
управляет человеческой речью. Вселившейся душе и так
приходится использовать чуть ли не каждую работоспособную
клеточку головного мозга вашего Свертальфа. Но она может
без затруднений использовать весь накопленный им опыт. Даже
у этого маленького млекопитающегося способность к
запоминанию и огромный запас памяти. Нужно только
воспользоваться языком, на котором говорила при жизни
душа".
"Понятно,- подумал я.- Но вы недооцениваете
Свертальфа. Он долгое время прожил в нашей семье. Его с
рождения воспитывала и обучала ведьма. И поэтому он гораздо
умнее обычного кота. Кроме того, атмосфера колдовства, в
которой он прожил всю жизнь, не могла пройти бесследно".
- Прекрасно, говорите ли вы по-немецки? - обратился я
и не я коту.
Свертальф с жаром кивнул.
- Ми-ей,- сказал он с выражением акцента.
- Добрый вечер, милостивый государь. Я - математик
Николай Иванович Лобачевский, старший советник Российского
Казанского университета. Рад приветствовать вас, милейший.
Последняя фраза была сказана по-французски - по всем
правилам вежливости XIX столетия.
Лапа Свертальфа со скрежетом царапнула пол.
- Он хочет писать,- от изумления глаза Джинни широко
распахнулись.- Свертальф, послушай. Не сердись. Не бойся.
Не мешай ему делать то, что он хочет. Не сопротивляйся,
помоги ему. Когда это все кончится, у тебя будет больше
сливок и сардин, чем ты сможешь съесть. ты же хороший
котик,- она пощекотала ему подбородок.
Не похоже было, чтобы Свертальф полностью примирился с
тем, что в его теле поселился Дух ученого. Но ласка помогла
- он замурлыкал.
Пока Джинни и Грисволд были заняты приготовлениями, я
сконцентрировался на обмене мыслями с Лобачевским.
остальные, потрясенные случившимся, столпились вокруг.
Полностью неизвестно, что произойдет дальше, но это их
мучило. Я обрывками слышал, чем они переговаривались.
- Черт возьми, никогда даже не слышал, чтобы святые
являлись подобным образом,- сказал Чарлз.
- Адмирал, прошу вас,- отозвался Карслунд.
- Что ж, это верно,- сказал Янис.- Демоны вселяются в
одержимых. Но святые, в отличие от демонов, никогда не
вселяются в чужое тело.
- Может быть, вселялись,- вставил Грисволд.- Мы иногда
с пренебрежением относимся к доказательствам существования
взаимного переноса масс при пересечении Континуумов.
- Они не дьяволы,- сказал карслунд.- Они никогда не
делали этого в прошлом.
- М-м, да,- вмешался Барни.- Давайте подумаем. Дух или
мысль из одной Вселенной в другую, может переходить без
помех. Может быть, святые всегда так возвращаются к людям -
не в телесном своем облике, и как некое видение?
- Некоторые, безусловно, возвращались во плоти,-
сказал Карслунд.
- Я бы предположил,- сказал Нобу,- что святые могут
использовать для создания тела для себя, любую материю.
Например, в воздухе (добавьте несколько футов
нерплосодержащей пыли) имеют все необходимые атомы.
Вспомните, что такое Святой. Насколько мы знаем, это взятая
на Небо душа. Так сказано, душа, находящаяся рядом с Богом.
Занимая такое высокое духовное положение, она, наверняка,
приобретает многие замечательные способности. Ведь она
может черпать из Источника всякой силы и творчества.
- Но тогда им вообще не о чем беспокоиться,- сказал
Чарлз.
- Господа,- сделав шаг вперед, сказало мое тело.-
Прошу вас простить меня. Поскольку я еще не совсем освоился
с тем, что мне приходиться делать с господина Матучека
телом, вы окажете мне честь, вспомнив, что совсем не то,
что владеть собственным телом. Я еще не знаю в
подробностях, что именно заставило вас просить помощи. И,
поскольку сейчас я нахожусь в человеческом теле, у меня нет
лучше средств, чем те, которыми располагаете вы, узнать,
кто этот господин, вселившийся в кота. Мне представляется,
что я знаю и цель его перевоплощения, но давайте, если у вас
нет возражений, подождем и вынесем решение на основании
более точной информации...
- Ух ты! - Барни выдохнул воздух.- Как ты себя
чувствуешь, Стив?
- Неплохо...- сказал я,- и с каждой минутой чувствую
себя все лучше...
Это было весьма неточно сказано. Когда мы с
Лобачевским достигли согласия, я ощутил, наряду со своими,
его эмоции и мысли. Их мудрость и доброта превосходили
всякое воображение. Разумеется, я ничего не мог узнать ни о
его земной жизни, ни о том, что делается в сонме Святых. Мой
смертный мозг и заполненная унынием душа, не могли постичь
этого. Самое большее, что я мог понять - нечто вроде едва
уловимого восприятием, песни, в которых звучали
непрекращающийся мир и вечная радость. Все же попробую
объяснить, чем стало для меня присутствие Лобачевского.
Представьте себе своего самого старого, самого лучшего друга
- вы в общих чертах поймете, на что это похоже.
- Мы почти готовы,- сказала Джинни.
Вместе с Грисволдом она установила на столе доску Снуя
- простейшее устройство для тех, кто не имеет рук, а есть
лишь лапы. Покачивая ногами, Джинни уселась на краю стола.
У нее были очень стройные ноги. На это обратил внимание
даже Лобачевский, хотя это вылилось у него в основном в то,
что он принялся составлять уравнения, описывающие их форму.
Свертальф занял мое место возле прибора. Я, готовый
задавать вопросы, наклонился над столом с другой стороны.
Тишину нарушало лишь наше дыхание. Планшетка двинулась. К
ней был присоединен кусок мыла, заколдованный тем же
заклинанием, которое приводит в движение помело.
Выписанную фразу прочитали все.
"Я Янош Больян" из Венгрии".
- Больян! - задохнулся Фалькенберг.- Господи, я
совершенно забыл о нем! Не удивительно, что он... он как...
- Это для меня большая честь. Ваша работа служила для
всех большим вдохновением,- с низким поклоном сказал
Лобачевский.
Ни Больян, ни Свертальф - не пожелали уступать ему в
любезности. Кто встал на задние лапы, поклонился, затем стал
отдавать во-военному честь.
Планшетка снова пришла в движение, выписав строку
цветистых французских комплиментов.
- Кто это, все-таки? - прошипел за моей спиной Чарлз.
- Я... я не помню его биографии,- так же шепотом
ответил Фалькенберг.- Но припоминаю, что он был восходящей
звездой на небосклоне неэвклидовой геометрии.
- Я посмотрю в библиотеке,- предположил Грисволд.-
Похоже, что этот обмен любезностями может продолжиться еще
долгое время...
- Похоже,- шепнула мне на ухо Джинни.- НЕль4зя ли их
чуть поторопить? Мы с тобой уже давно должны быть дома. И,
если зазвонит телефон - жди очередных неприятностей.
Я изложил все эти соображения Лобачевскому, который в
свою очередь объяснил Больяну. Тот написал и заверил нас,
что, когда возникла необходимость, он стал военным и посему,
как имперский офицер, научился действовать решительно. И что
он намерен действовать решительно - в особенности, когда к
его чести взывают две такие очаровательные девушки. И что он
без страха и упрека поддерживал и намерен поддерживать
впредь свою честь на любом поле сражения. Он уверяет, что за
всю жизнь ни разу не уронил ее...
У меня нет намерений насмехаться над великим
человеком. Для того, чтобы мыслить, его душа располагала
всего лишь кошачьим мозгом, и воспринимала мир лишь через
органы чувств Свертальфа. Поэтому его человеческие
недостатки предстали перед нами в явно увеличенном виде. И
поэтому ему так трудно было выразить свой гигантский
интеллект и свое рыцарство.
Грисволд обнаружил кое-что о нем в энциклопедиях и
работах, посвященных математике, и мы познакомились с
биографией Больяна, пока он обменивался любезностями с
лобачевским.
Янош Больян, родился в Венгрии в 1802 году. Тогда
Венгрия была лишь одной из провинций Австрийской империи.
Его отец, видный математик, близко знакомый с Гауссом,
обучил Яноша технике вычислений и математическому анализу,
когда ему не было еще и тринадцати. По совету отца, Янош в
пятнадцать лет поступил в Королевское инженерное училище в
Вене. В двадцать лет он стал офицером королевских инженерных
войск.
Он хорошо умел играть на скрипке и владеть саблей -
встретиться с ним на дуэли было опасно. В 1823 году он
послал отцу наброски своей "Абсолютной науки пространства".
Некоторые высказанные там идеи были впоследствии
использованы Гауссом - в носящих философский характер
работах. Сам Больян об этом так никогда и не узнал. В
"Абсолютной науке пространства" юный венгр сделал первую
серьезную попытку построения неэвклидовой геометрии. Он
первым доказал, что аксиома о параллельных прямых не
является логически необходимой.
К несчастью, его труд не был опубликован до 1933 года -
и то, как некий апендикс к двухтомной работе его отца.
Работа была написана по-латыни и носила чудовищное название.
Между тем, независимо от Больяна, сходные результаты были
получены Лобачевским. Труды Больяна остались незамеченными.
Похоже, что это его расхолодило. Он поселился вместе с
отцом, преподавателем в Реформистском училище Мары-Базареди,
и умер в 1860 году. Время его жизни совпало с эпохой
нарождавшейся венгерской революции Кошута 1848 года, ее
поражение, и последовавшая за этим реакция. Но в
обнаруженных нами статьях ничего не говорилось о его участии
в революции или хотя бы отношении к ней. Он видел отмену
военного положения в 1857 году и далее рост либерализма.
Правда, его страна не достигла полной национальной
независимости, оставаясь в рамках двуединой монархии.
Независимость была достигнута лишь через семь лет после
смерти Больяна.
Хотел бы я знать, не подождала ли его его душа этого
события, прежде чем унестись в другие Вселенные.
Больше нам удалось обнаружить с Лобачевским. Он
родился в 1803 году в Нижнем Новгороде. Его мать овдовела,
когда ему было семь лет. Они переехали жить в Казань. Семья
отчаянно нуждалась и все же матери удалось дать сыну хорошее
образование. В возрасте восьми лет, сдав вступительные
экзамены, Николай поступил в гимназию. В четырнадцать был
зачислен в местный университет. В восемнадцать получил
ученую степень. В двадцать один был назначен ассистентом
профессора, а в двадцать три сам стал профессором.
В его ведении оказался университетский музей и
библиотека. Разницы между ними в общем-то не было - и там,
и здесь царило запустение и беспорядок. Ассигнования были
очень малы. Лобачевскому пришлось немало потрудиться, но
через несколько лет музеем и библиотекой гордилась вся
Россия. Можно добавить, что при царе Александре в его
обязанности, по-видимому, входила слежка за студентами. Он
ухитрялся обходиться без доносов. И правительство было
удовлетворено, и студенты обожали его.
В 1826 году он стал главой университета, ректором. Он
строил свой университет. Строил в буквальном смысле слова.
Он так изучил архитектуру, что смог самостоятельно
заниматься проектированием зданий. В 1830 году, когда
разразилась холера6, он принял более усиленные меры по
поддержанию санитарии, чем это делалось в Казани. Поэтому
смертность среди студентов и учащихся была невелика. В
другой раз, позднее, половина города была уничтожена
пожаром. Обсерватория и важнейшие здания университета
