новости... Но жертвы преступлений уже освобождены смертью,
им уже дано утешение. По крайней мере, так утверждают все
церкви. Но откуда церковники знают? Может, ничего нет, кроме
слепой игры, взаимодействия слепых сил? А может, Всевышний и
Падший - одно и тоже? А может... нет, это в тебе говорит
отчаяние, с которым ты уже сталкивался прежде - отчаяние
Ада. Держись, Матучек! Не сдавайся! Выводи своим
неправильным баритоном: "Вперед, Христа Солдаты...". А если
это не сработает, мы попробуем что-нибудь другое.
Прилагая все усилия, мы добрались, наконец, до конца
службы. Благословение. Затем Карслунд, с трудом выговаривая
слова, сказал:
- Я неуверен, что нам еще что-нибудь удастся.
Необходимое благоволение утеряно.
Неожиданно ему ответил Харди:
- Пастор, ваша церковь основное значение придает вере.
Но для нас, католиков, дела не менее важны.
Карслунд не стал спорить:
- Что, ж ладно... Можно попытаться. О какой помощи вы
просите?
барни, Джинни и все прочие обменялись озабоченными
взглядами. Я понял, что в спешке они забыли договориться об
этом. Вероятно, точное определение не казалось настолько
необходимым, ибо Небо не так ограничено, как Ад. Во всяком
случае, наша просьба должна быть разумной. Предпочтительно
разумной.
Барни откашлялся:
- Э-э... Гм. Идея состоит в том, что настоящий ученый,
например, математик, и после смерти будет заниматься
исследованиями, повышать квалификацию, приобретать все новые
знания. Что он может достигнуть таких высот, что нам и
представить трудно. Нам необходим математик, занимающий
ведущие позиции в неэвклидовой геометрии.
- Таким обычно считают Римана,- сказал Фалькенберг,-
но он основывался на работах других, например Гамильтона. И
сам имел приемников. Мы не знаем, как далеко продвинулся
несравненный гаусс, он опубликовал лишь отрывки своих
размышлений. В целом, я предпочитаю Лобачевского. Он первый
доказал, что геометрия не теряет внутренней
согласованности, если отказаться от аксиомы о параллельных.
Насколько я помню, что произошло примерно 1830-1840 годах,
хотя я никогда не увлекался историей математики. Все, что
было сделано позднее в этой области - неэвклидовой
геометрии, берет свое начало в идеях Лобачевского.
- Выбрали его,- решил Барни.- При этом примем во
внимание, что остается неизвестным, можем ли мы уговорить
вообще какую-либо великую душу стать нашим союзником.
Вообще какую-либо, вот ведь в чем дело,- добавил он упавшим
голосом, и обратился к Фалькенбергу.- Вы займетесь чарами,
а мы с пастором приступим к составлению молитвы...
Но все это тоже потребовало времени, зато мы оказались
слишком заняты, чтобы сходить с ума - а ведь только этим и
занимались с той минуты, когда служба была нарушена. Мы
сделали пассы, произносили заклинания, напрягали волю и
ощущали, как нарастает поток энергии, устремившейся к точке
прорыва. давление энергии достигло неописуемой силы. Это
было не повседневное чародейство, это была вершина
современного научного волшебства. Неизвестно откуда поползли
тени. Они делались все гуще. Окна напоминали тусклые,
горящие в ночи, фонари. Пламя семи свечей сделалось
неправдоподобно высоким, хотя света это не давало.
Символы на потолке засверкали ярче, начали медленно
вращаться. С наших поднятых рук, с волшебной палочки
Джинни, заструились огни святого Эльма. такие же огни
потекли, потрескивая, с шерсти, стоявшего на плече Джинни,
Свертальфа, с ее распущенных волос. Арфа заиграла сама
собой, ее струны вторили протяженной музыке сфер, свивая
взад и вперед рисунок танца.
Я не увидел в темноте, кто из семи, медленными
размеренными шагами вышел из ряда, лишь услышал крик:
- Алеф!
Много позже:
- Вайн!
При этом выкрике мы остановились.
Арфа смолкла. Нас окутало вечное молчание бесконечного
космоса. Знаки зодиака вращались все быстрее и быстрее,
пока не слились, образуя Колесо Времени. оставшаяся часть
целиком сконцентрировалась на пасторе. Карслунд встал,
возвел руки перед алтарем.
- Услышь нас, о Господь Бог, обитающий на Небесах,-
воззвал он.- Тебе известно, чего мы жаждем, молим тебя,
пусть эти желания будут чистыми. ты видишь, как стоят перед
тобой этот мужчина Стивен и эта женщина Вирджиния. Они
хотят поразить врагов твоих и избавить от заточения
невинную девочку. Если Ты позволишь им это, они готовы
претерпеть все муки Ада. Нет у них никакой надежды, если Ты
не поможешь им. Мы просим Тебя, пусть в диких дебрях Ада
будет у них тот, кто сможет руководить ими и советовать им.
Если мы не заслужили, чтобы Ты послал к ним ангела, то молим
Тебя - пошли умершего слугу твоего - Николая Ивановича
Лобачевского, или кого-нибудь еще, кто, будучи живым,
занимался научными исследованиями в той же области знаний.
Молим во имя Отца и Сына, и Духа Святого. Амен!
Снова воцарилась тишина. Затем распятие на алтаре
вспыхнул на мгновение ярким солнечным светом. Послышался
тонкий пронзительный звук. И меня охватила волна радости,
которую можно, и то отдаленно, сравнить лишь с радостью
первой любви.
Но следующим раздался сразу же другой звук, он походил
на шум штормового ветра. Свечи погасли, оконные стекла
сделались темными, пол заколебался у нас под ногами.
Свертальф отчаянно взвыл.
- Джинни! - у слышал я свой крик.
И одновременно с этим криком меня закрутил водовород
образов, воспоминаний... Увенчанная луковицеобразными
куполами церковь посреди беспредельной равнины. Грязная
дорога между рядами низких, крытых соломой домов. Звякающий
амуницией, с саблей у пояса, всадник, едущий по этой дороге.
Ледяная зима, в конце которой - - оттепели и блеск
разливающихся вод. И возвращение птичьих стай, и
покрывавшиеся робкой зеленью буковые леса. И беспорядочные
нагромождения книг, лиц, снова рук и лиц. Женщина, которая
была моей женой. Сын, умерший слишком рано. Казань -
половина ее объята пламенем. Год холеры. Письмо из
Геттингена. Любовь. Неужачи. Слепота, медленно
подкрадывающаяся день за днем. И все это было чуждым...
Наши зубы громко стучали. Ветер превратился, и снова
стало светло. Пропало ощущение нависшей над нами грозовой
силы... Ничего не понимающие, мы опять очутились в
привычном мире.
Джинни бросилась в мои объятия.
- Любимая,- крикнул я ей по-русски.- Нет... Любимая,-
по-английски.- Господи помилуй,- снова по-русски...
Перед глазами вихрем вращался калейдоскоп чужой
памяти. На столе стоял Свертальф. Спина выгнулась, хвост
трубой7 Его трясло не от ярости, от ужаса. Язык, зубы и
горло кота странно дергались. Звуки, на которые не был
способен ни один кот... Свертальф пытался заговорить.
- Почему не получилось? - загремел Барни.
Джинни удалось овладеть собой. Она махнула рукой тем,
кто стоял поближе.
- Карслунд, Харди, помогите Стиву! - крикнула она.-
Док, обследуйте его!
Я отрывочно слышал ее голос сквозь навалившийся хаос.
Друзья, поддерживая меня, довели до стула. я рухнул на
него. Приходилось прилагать усилия, чтобы дышать.
Помутнение сознания продолжалось недолго. Воспоминания
об иной стране, об ином времени - оставили свое
беспорядочное коловращение. Они ужасали, но лишь потому,
что находились вне моего контроля и были чужими. Русский
"покой" звучал" в моем мозгу, одновременно с английским
"миром"... и я знал, что это одно и то же. Возвращалось мое
мужество. Я чувствовал, что могу мыслить самостоятельно. Но
звенела чужая мысль, и в ней обертонамии - я ощущал смесь
педантизма и сострадания.
- Прошу прощения, сэр. Это перевоплощение смущает меня
не меньше, чем вас. У меня не было времени, чтобы осознать,
насколько велики различия, обусловленные разницей более
чем сто лет, и тем, что я оказался в совершенно ином
государстве. Полагаю, будет достаточно несколько минут
предварительного ознакомления, чтобы обеспечить
информационный базис для выработки приемлемого для вас модус
вивенди (*Модус вивенди - соглашение). остается заверить
вас, что я сожалею о своем вторжении и постараюсь свести его
последствия к минимуму. Со всем должным уважением могу
добавить, что мне пришлось узнать о нашей частной жизни, не
имеет особого значения для того, кто давно лишился земной
плоти...
До меня дошло. Лобачевский!
- К вашим услугам, сэр. Ах, да... Стивен Антон
Матучек. Не будете ли вы так добры. Извините, мне необходимо
на ненадолго отвлечься.
Этот диалог, а также последующее взаимодействие наших
двух разумов (его трудно описать словами) происходили уже
на границе моего сознания. А оно снова било тревогу -
слишком уж жутко было все происходящее.
Пробормотав:
- Со мной все в порядке,- я движением руки отодвинул
Акмана в сторону, и уставился на разворачивающуюся передо
мной сцену.
Свертальф находился в состоянии истерии, приближаться к
нему было опасно. Джинни схватила чашку, зачерпнула из
раковины воды и выплеснула ее на кота. Он взвизгнул,
соскочил со стола, метнулся в угол и там припал к полу,
разъяренно сверкая глазами.
- Бедный котик,- успокаивающим тоном сказала Джинни.-
Извини, я должна была это сделать,- она разыскала
полотенце.- Иди сюда, к своей мамочке, и давай вытремся.
Он позволил ей подойти к себе.
Джинни присела на корточки и протерла коту шерсть.
- Что это вселилось в него? - спросил Чарлз.
Джинни подняла в взгляд. Рыжие волосы подчеркивали, как
побледнело ее лицо.
- Хорошо сказано, адмирал. Что-то вселилось... Вода
вызвала у него шок, и возобладали кошачьи инстинкты.
Вселившийся Дух утратил контроль над телом. Однако, он
по-прежнему находится в нем. Как только Дух разберется в
психосоматике Свертальфа, он попытается восстановить
контроль, и сделать то, для чего он явился.
- какой Дух?
- Не знаю. Нам лучше не мешать ему.
Я встал:
- Нет, подождите. Я могу это выяснить.
Взгляды всех присутствующих обратились на меня.
- В меня, видите ли... э-э... вселился Дух
Лобачевского.
- Что? - запротестовал Карслунд.- Душа Лобачевского
вселилась в ваше... Не может быть! Святые никогда...
Я отмахнулся, встал возле Джинни на колени, зажал
голову Свертальфа между ладонями.
- Успокойся. Никто не хочет причинять тебе вреда. Тот,
кто вселился в меня, думает, что понимает, что случилось.
Соображаешь? Его имя - Николай Иванович Лобачевский. Кто вы?
Мышцы кота напряглись, сверкнули клыки, комната
заполнилась крепнущим воем. Свертальф был близок к истерике.
- Сэр, с вашего разрешения у меня есть идея. Он не
Враг. Я бы знал, если бы он был Врагом. Случившееся
приводит его в замешательство, он смущен, а доя того, чтобы
мыслить, он располагает лишь кошачьим мозгом. Очевидно, ваш
язык ему не знаком. Разрешите, я попытаюсь успокоить его?
С моих губ полились журчащие и шипящие русские звуки.
Свертальф вскочил, потом я почувствовал, как он понемногу
расслабился под моими ладонями. А потом... Он смотрел и
слушал так внимательно, с таким наслаждением, будто я был не
я, а мышиная норка.
Когда я замолчал, он покачал головой и мяукнул.
- Итак, он не русский. Но, кажется, он понял наши
намерения.
"Посмотрите,- подумал я.- Используя то, что я знаю
английский, вы понимаете этот язык, Свертальф тоже знает
этот язык. Почему же его... ну, тот, который вселился, в
