существо хотело выкрасть Золотого Лося - Око Хорса. Оно опасно,
потому что его нельзя убить простым оружием. Оно могущественно,
ибо в нем заключено Зло, которое больше и старше этого
человека.
Аэйт судорожно перевел дыхание и словно со стороны
услышал свой жалобный всхлип. Он не успел еще ничего толком
понять, а выбора у него уже не осталось. Как будто кто-то указал
на него пальцем и велел: уведи эту тварь подальше от болот, отыщи
то место, где ей назначена смерть, и уничтожь ее. Великий Хорс,
почему ты выбрал именно меня? Ответа на этот вопрос не
существовало.
Волна жара окатила Аэйта, и он ощутил слабость в коленях.
Взять в этот путь Мелу он не сможет. Им предстоит идти через
миры. Еще одна граница между мирами - это убьет старшего брата.
А Ингольв мертв. Аэйт стоял один на перекрестке, где навсегда
расходились пути воина и его тени.
Он тряхнул белыми волосами, отгоняя эти мысли, и наклонился
над разбойником. Тот съежился от страха, когда мальчик оперся
левой рукой о его спину, а правой осторожно извлек кинжал.
Крепкая кожаная куртка бродяги была распорота, однако крови ни
на одежде, ни на клинке Аэйт не обнаружил.
Сунув нож за пояс, Аэйт толкнул одноглазого в бок сапогом.
- Встань, - тихо сказал он.
Одноглазый с трудом выпрямился, стоя на коленях, потом
зашатался и встал, хватаясь руками за воздух. Он выглядел
измученным. Аэйт был ростом ему до подбородка. Втягивая голову в
плечи, незнакомец мелко вздрагивал, озирался - он явно хотел
убежать и не смел даже шагу ступить.
- Ты убил моего друга, - еще тише сказал Аэйт.
- Разве у тебя могут быть друзья среди людей? - выдавил
бродяга, поглядывая на него с затаенной ненавистью.
- Рано или поздно я убью тебя, - сказал Аэйт.
- Ты же видел, колдун, что у меня нет крови в жилах.
- В одном из миров Элизабет должно быть такое место, где
тебя можно убить.
- Сомневаюсь, - проворчал одноглазый.
- Для каждого назначено место, где умереть, - устало
отозвался Аэйт.
- Смотри, как бы тебе не пожалеть о таком решении, -
предупредил бродяга и снова сжался, когда Аэйт поднял левую
руку с крестом на ладони. Но мальчик только отвел с глаз волосы.
Он бросил одноглазому кинжал.
- Прежде чем мы уйдем отсюда, выкопай могилу.
Бродяга поймал кинжал и зло ухмыльнулся. Мальчик ответил
ему хмурым взглядом. Он не боялся давать одноглазому оружие,
потому что знал: в далеких мирах одинокая звезда горит над
мечом, в клинке которого заключено Зло, ненавидящее само себя,
и младший сын Арванда всегда может вызвать его. И тот, у кого в
жилах не было крови, казалось, тоже понимал это.
Помедлив, одноглазый поплелся к высокой пойме и принялся
срезать дерн. Он трудился довольно долго, вытаскивая землю,
обрывая корешки растений. Потом они вдвоем с Аэйтом перенесли
Вальхейма и уложили его в могилу. Одноглазый уже взялся было
сыпать туда землю, но Аэйт остановил его.
Теперь терзавшее юношу отвращение ушло, и осталась только
бесконечная жалость к этому одинокому человеку, которого Аэйт
заставил разрушить свой дом, а потом привел на смерть. Аэйт
склонился и поцеловал его лоб и руки, сложенные на груди, потом
срезал прядь своих белых волос и положил их в могилу. Больше
ему нечего было подарить Вальхейму на прощание.
Взяв землю двумя ладонями, он стал бережно сыпать ее в яму.
Одноглазый не вмешивался. Он сидел рядом, уставившись в
светлеющее небо, и терпеливо ждал.
Наконец, Аэйт поднялся на ноги. Он побрел к реке, долго
смывал с рук землю, потом пил и, наконец, повернулся к
одноглазому. Вставало солнце, и первые блики побежали по
взволнованной водной поверхности. Теперь, когда ночь ушла, Аэйт
казался просто заблудившимся ребенком. Одежда его была грязной
и рваной, волосы спутались, висели серыми прядями, остроносое
веснушчатое лицо осунулось.
- Я Аэйт, - сказал он одноглазому.
Бродяга встал и наклонил голову. И, поскольку он молчал,
Аэйт спросил его:
- Ты кто?
- Не знаю, - ответил бродяга.
- Но у тебя есть имя?
Единственный глаз незнакомца смотрел испуганно.
- Да, - сказал бродяга, - но я забыл его.
Солнце скоро затянуло облаками. День был пасмурный. Они
развели костер и согрели воды в походном котелке, который
бродяга таскал с собой в мешке. Там же обнаружилась и
подмокшая буханка хлеба. Бродяга срезал горбушку, в которую
впиталась кровь - мешок лежал недалеко от того места, где упал
Ингольв, - и выбросил ее в реку. Остальное разломил пополам.
Аэйт взял хлеб из рук своего врага и начал жевать.
О себе бродяга мог сказать очень немногое.
Во-первых, ему было гораздо больше лет, чем можно было
предположить с первого взгляда. На вид он казался лет сорока
пяти. В действительности ему перевалило уже за сотню.
Во-вторых, ни меч, ни пуля его не брали, хотя и было больно.
Когда последний его компаньон увидел, как таможенник всадил в
него шесть пуль, одну за другой, без всякого видимого результата,
его чуть удар не хватил. Таможенника, впрочем, тоже.
У него не было прошлого. Он начал свою жизнь в сорок с
лишним лет, очнувшись однажды ночью среди бескрайних болот,
название которых было ему неизвестно. У него не было имени,
родных, дома, и он понятия не имел, где их искать. Лишенный
памяти, одинокий, он скитался, не замечая, как уходят годы.
И вот однажды он сообразил, что не стареет. От первой
догадки его прошиб холодный пот. Несколько лет, последовавших
за этим открытием, превратились в кошмар: он прислушивался к
себе, пытаясь обнаружить хотя бы намек на свою истинную
природу. Постепенно он успокаивался, свыкаясь и с этой мыслью.
Ни оборотнем, ни чародеем, ни вампиром он не был.
Но хуже всего была неотвязная тоска. Она терзала его, рвала
на части, он мучился, как от физической боли. Печаль не имела
названия, она ускользала от его воспоминаний, и это делало ее
порой непереносимой. Как он догадывался, это было нечто,
оставшееся в той, утраченной, жизни.
И он не мог вспомнить, что именно.
Пора было уходить, но Аэйт все тянул время, не в силах
расстаться с братом. Наконец, он отломил от остатков хлеба
ломоть и подошел к тому месту, где устроил под ветками Мелу. До
него донеслось хриплое, прерывистое дыхание. Брат спал. Постояв
над ним, Аэйт положил возле его руки хлеб. Потом вынул из ножен
меч Гатала, долго держал его на весу, не решаясь оставить
оружие, а затем вздохнул и с силой вонзил меч в землю. Красные
глазки Хозяина сверкнули на рукояти.
Аэйт протянул к нему ладони.
- Охраняй моего брата, - прошептал Аэйт. - Боги знают, как
нужен мне меч, но я не могу оставить Мелу без защиты. Будь ему
другом, вражеский меч.
Он едва успел отдернуть руку. Из-под земли взвились две
тонких струйки пламени. Они переплелись, обвивая клинок,
лизнули рукоять и исчезли. Альмандиновые глазки загорелись и
погасли.
Бродяга наблюдал за этим с интересом, но без всякого
удивления.
- С кем ты заключил союз? - спросил он.
Аэйт повернулся к нему, и несколько секунд длилось
молчание. Наконец Аэйт сказал:
- Идем.
Коренастые беловолосые воины опустили на дорогу носилки,
сделанные из больших щитов овальной формы. Тот, кого они несли,
казалось, ничего вокруг не замечал. Он лежал неподвижно, опустив
красноватые припухшие веки. Но он был жив, и один из воинов дал
ему напиться. Вода стекала из угла его рта.
Второй постучал в дверь невысокого каменного дома.
- Кто здесь? - отозвался низкий голос.
- Лаэг и Ройг, - сказал воин. - Мы пришли поговорить с тобой,
Эоган. Нам нужен совет.
Дверь распахнулась, и на яркий солнечный свет вышел Эоган.
С того дня, как Хариона и Фетан, не помня себя от страха,
прибежали из леса с криком, что серая тень убила у лесной речки
четырнадцать человек, прошло немногим более месяца. Хариона
вскоре умерла, а Фетан стала очень тихой, молчаливой. Эоган поил
ее отварами каких-то ему одному ведомых горьких трав.
По старой памяти люди приходили к Фейнне. В прежние
времена жена вождя всегда умела заменять мужа, когда тот был в
походах. Но теперь она скрывалась в глубине дома и не выходила,
если ее звали. Вместо Фейнне появлялся ее брат - всегда усталый,
всегда в пятнах копоти, со слезящимися глазами. Обтирая руки о
кожаный фартук, он хмуро встречал гостей на пороге каменного
дома, где не смолкая ревел огонь. Эоган давал советы, лечил
больных, ковал оружие, разговаривал с Хозяином.
Морасты, крепко побитые у соляного озера, притихли,
собираясь с силами. В деревне все чаще поговаривали о том, что
нужен новый вождь, что лучше Эогана не найти. К тому же, он в
кровном родстве с вдовой Гатала. Но сердца воинов не лежали к
кузнецу.
И сам Эоган не говорил ни да, ни нет, точно ждал чего-то...
- Что же вам нужно от меня, Лаэг и Ройг? - спросил кузнец,
щуря глаза на солнце.
Заговорил Лаэг - он был старше.
- Выслушай нас, Эоган. Вот раненый. Мы нашли его на берегу
реки.
- Вы не можете поделить своих прав на него?
В голосе кузнеца появилась досада. Слишком часто его
беспокоили по мелочам. Существовал закон: раненый враг
принадлежит тем, кто его захватил. Лаэг и Ройг были друзьями; они
вполне могли бы и сами договориться об участи пленника.
Но Лаэг ответил Эогану:
- Посмотри на него внимательно, кузнец. Видишь - он один из
нас. Ройг и я - мы воины; будь он чужим, мы добили бы его и
закопали в песок. Но он нашей крови. Поэтому мы перевязали его
раны и взяли с собой.
Эоган подошел ближе и склонился над носилками. Похоже,
Лаэг прав: лежавший на щитах действительно принадлежал к их
народу. У него было простое лицо, коротко стриженые белые
волосы, перевязанные на лбу кожаным шнурком.
- Кто он? - спросил Эоган. - Я никогда его прежде не
встречал.
- Его никто не знает, - ответил Лаэг. - Мы пронесли его по
всей деревне, опасаясь ошибки. Ни один не смог назвать его имени.
Эоган замолчал. Кто же он такой, этот найденыш? Может быть,
лазутчик? Слишком сильно изранен. Конечно, морасты терпеливы,
как все варвары, но так рисковать они бы не стали: он мог
умереть, потому что раны, насколько успел заметить кузнец, были
настоящие.
Наконец Эоган спросил:
- Как вы нашли его?
- Он лежал на берегу. Ройг сказал: "Убитый. Надо похоронить
его". Я согласился с ним, и мы подошли ближе. В руке он сжимал
кусок хлеба. Когда я прикоснулся к нему, он был очень горячий.
Тогда мы дали ему воды, и я сказал: "Отнесем его в деревню". Ройг
согласился со мной. Мы сняли наши щиты и сделали носилки. И
тогда я увидел меч...
Лаэг оглянулся на своего друга. Ройг подошел ближе.
- Лаэг сказал мне: "Смотри, кто-то вонзил меч в землю, точно
молился". Тогда я сказал: "Никто, кроме нас, в этих краях не
молится своему оружию. Этот воин - нашей крови".
- Верно, - пробормотал Эоган.
- Я поклонился мечу и вытащил его из песка, - продолжал
Ройг приглушенным голосом. - И тогда вслед за клинком вырвалась
огненная струя. Мы едва успели отскочить.
- Дай мне этот меч.
Эоган повелительно протянул руку, и в его ладонь легла
рукоять в виде головы и лап Хозяина. Кузнец осторожно провел
пальцами по светлому клинку.
- Здравствуй, Илгайрэх, - прошептал он, склонившись над
своим творением. - А я-то гадал, куда ты исчез с той поляны. Ты
ведь не мог погибнуть. Я ковал тебя для победителя...
По красивой стали пробежала волна жара. Эоган поднял
голову.
- Я узнал этот меч, - сказал он Лаэгу и Ройгу. - Это Илгайрэх,
меч Гатала.
Лаэг нахмурился.
- Тогда надо понимать, что этот найденыш лишил тебя брата,
твою сестру - мужа, а нас - великого вождя?
- Я спрошу его, - ответил Эоган просто. - Но даже если это и
так, значит, Илгайрэх избрал Гаталу преемника. Когда это оружие
оказывается воину не по руке, тот гибнет. Зачем нам спешить? Кем
