Все народы восхищаются теми, кто их хорошо наказывает, будут ли то кельты или
германцы.
19 Некогда, писал Страбон в первом веке по Р. Х., галлы думали более о войне,
чем о труде. "Теперь, когда римляне заставили их сложить оружие, они принялись с
тем же жаром обрабатывать свои поля, они с той же охотой усвоили более
цивилизованные нравы". По словам Плиния, римляне смотрели на галлов, -- так же
как и на греков, -- как "на самый промышленный народ". В конце первого века
Иосиф говорил о Галлии: "Источники богатства выходят там из глубины почвы и
разливаются потоком по всей стране". И он желал своим восточные компатриотам
быть "храбрыми, как германцы, искусными, как греки, и богатыми, как галлы".
20 Что касается до природного вкуса к искусствам, то он обнаружился у галлов, в
замечательных произведениях, немедленно же после того, как они познакомились с
римскими образцами. Сначала они довольствовались доведенным до совершенства
подражанием скульптуре их предшественников; в стеклянных, металлических и
мозаичных изделиях они скоро сделались настоящими мастерами.
21 После завоевания, как и до него, галлы всегда проявляли ту же любовь к
опасностям и битвам. Они доставляли римским армиям наиболее смелых пехотинцев и
наиболее стойких всадников. В конце империи только они одни умели сражаться; ими
были даны последние упорные сражения германцам и персам. "Они хорошие солдаты во
всяком возрасте, -- говорит Аммьен Марцелин; -- юноши и старики несут службу с
равной энергией, их тела укреплены постоянными упражнениями, и они презирают
всякие опасности". По словам поэта Клавдиана, галлов побеждает не сила, а
случай: Sitgue palam Gallos casu, non robore vinci.
В последние дни империи, когда государи хотели иметь солдат, которые не были бы
варварами и вместе с тем не отступали бы перед врагом, они требовали их у
Галлии, "этой страны сильных людей, мужественно относящихся к войне".
22 По мнению Фюстель де Куланжа, существует аналогия между отношением патронов и
клиентов в древнем Риме и Галлии и крепостным правом германцев; между медленной
революцией, обратившей клиента в арендатора, а потом собственника земли, и
революцией, обратившей феодальных крепостных сначала в связанных определенными
обязательствами по отношению к помещику, а затем в крестьян собственников; между
преобразованием армии в древних республиках, после того как в нее вошел плебс, и
преобразованием армии средних веков после учреждения коммун; между самими
коммунами, основанными на развитии благосостояния среднего класса, и древней
демократией, возникшей благодаря торговле и замене недвижимой собственности
движимой.
23 Сын великого Фихте писал: "То, что отличает французов в их научной
деятельности и что глубже, чем обыкновенно думают, связано с верной оценкой
истины, -- это ясность, гармоническая законченность идеи, строгость изложения,
точность определений... Поскольку французы усваивают наши теории, постольку мы
можем судить с внешней стороны о степени ясности и научной законченности этих
теорий: они первые и неоспоримые судьи ясности, зрелости и точности идеи".
Введение к французскому переводу "Способа достигнуть счастливой жизни", стр. 4,
6.
24 Извлекаем из Этимологического Словаря Браше следующую статистику современного
французского языка: 1) слов неизвестного происхождения -- 650; 2) слов
латинского корня -- 3,800, германского -- 420; греческого -- 20; кельтского --
20; 3) итальянских слов -- 450; провансальских -- 50; испанских -- 100; немецких
-- 60; английских -- 100; славянских -- 36; семитических -- 110; восточных --
16; американских -- 20; 4) исторических слов -- 105; 5) звукоподражательных --
40. Итого -- 5.977. Если вычтем из 27.000 слов, содержащихся в Академическом
Словаре, эту цифру 5.977, то останется 21.000 производных слов, образованных или
народом, путем развития коренных слов, или учеными, путем заимствований из
греческого и латинского языков.
25 Венедей (Venedey), в своей книге Les Allemands et les Franзais, d'apres
l'esprit de leur langue et de leurs proverbes, говорит: "язык -- это народ", и
он находит, что во французском языке менее свободы и поэтического чувства, чем в
немецком. Затем, основываясь на изучении языка, он прибавляет: "Француз обладает
чувством своего права; немец -- чувством лежащей на нем задачи; француз скорее
решается и более точен, нежели немец; он деятельнее и счастливее... Французы
говорят: я зарабатываю мой хлеб, тогда как в Германии надо его заслужить.
Француз знает, немец может; один знает язык, знает (умеет) сделать что-нибудь,
знает (умеет) молчать; другой может говорить на известном языке, может сделать
что-нибудь, может молчать". Venedey мог бы прибавить, что из этих двух языков
один проявляет более интеллектуальности, другой -- большее преобладание воли и
силы над разумом".
26 В таком, например, роде: "Временное правительство республики, убежденное, что
величие души -- высшая политика, что всякая революция, произведенная французским
народом, должна служить санкцией новой философской истины, и т. д., и т. д.,
декретирует".
27 К комическому и сатирическому жанру примыкают фаблио и Поэма о Ренаре-лисе; в
них, без сомнения, много злой наблюдательности, критического чутья, веселья и
ума; но на один такой фаблио, как Гризеледис, сколько мерзости во всех значениях
этого слова! Мы обязаны галльскому уму Ренье, Мольером, Лафонтеном и Вольтером,
но это не мешает ему быть слишком часто позором Франции.
28 Во время своей юности Наполеон ненавидел французов, завладевших Корсикой: он
жалеет о неудавшейся попытке Паоли. Откровенничая с Буррьенн, он сказал: "Я
причиню твоим французам все зло, какое буду в состоянии причинить". "Он
презирал, -- говорит мадам де Сталь, -- нацию, избранником которой желал быть".
"Мое происхождение, -- говорил он сам, -- заставляло всех итальянцев считать
меня своим соотечественником" (Memorial, 6 мая 1816 г.).
Когда папа колебался приехать короновать его, "итальянская партия в конклаве, --
рассказывает он, -- одержала верх над австрийской, присоединив к политическим
соображениям следующий довод, ласкавший национальное самолюбие: В конце концов
это -- итальянская династия, которая благодаря нам будет управлять варварами; мы
отомстим галлам".
29 Кант замечает мимоходом, до какой степени трудно перевести на другие языки, а
особенно на немецкий, некоторые французские слова, оттенки которых выражают
скорее черты национального характера, нежели определенные предметы, как,
например: "esprit (вместо bon sens), frivolite, galanterie, petit-maitre,
coquette, etourderie, point d'honneur, bon ton, bon mot, и т. д.". Как видно, мы
для Канта все еще оставались в XVIII веке.
30 Так Вольтер называл партию иезуитов.
31 Луи и наполеон -- золотые монеты.
32 Во Франции, говорит Lagneau, как и в большинстве больших государств, военные
и политические власти считают своим долгом не собирать, а главное не
обнародовать сведений о потерях, причиненных войнами; когда же невозможно вовсе
скрыть этих потерь, они считают долгом ослаблять их значительность, чтобы не
устрашить население. Каковы бы ни были побуждения, которыми мотивируется это
утаивание или это смягчение истины, значительная часть смертности, вызванной
войной, легко смешивается с общей смертностью. Часто она кажется гораздо менее
действительной, потому что к ней относятся только смертные случаи от ран. Между
тем во всех войнах, а особенно продолжительных, число убитых на поле сражения и
умерших от ран гораздо менее числа умерших от болезней.
Смертность 1871 года, констатированная официальной статистикой, превосходит
своими громадными размерами все, что мы знаем о самых тяжелых исторических
эпохах. Приняв во внимание страшное уменьшение нашего народонаселения за эти два
года войны 1870--1871 гг., можно согласиться с Ланьо, находящим умеренной цифру
Фурнье де Флэ, который определяет в 2.500.000 человек потерю, причиненную
двадцатитрехлетними войнами Революции и Империи, не включая сюда жертв террора и
гражданских войн. Можно даже очень легко допустить вместе с Шарлем Рише, что
потери от одних войн Империи простирались до 3.000.000 людей, если присоединить
к умершим солдатам жертв обоего пола, которые должны были погибнуть во время
двух нашествий, независимо от дефицита, причиненного войною рождаемости. Если,
говорит Ланьо, мы прибавим цифру потерь за промежуток времени от 1852 до 1869
г., определенную нами в 356.428 человек (на основании сопоставления числа
призванных на службу и уволенных солдат) к 1.308.805 французам и француженкам,
погибшим за период 1869--1872 гг. благодаря бедственной войне 1870 г., то мы
получим дефицит в 1.500.000--1.600.000 жителей, погибших за период Второй
Империи, -- цифру, также совпадающую с 1.500.000 умерших, которых насчитывает
Рише за тот же период нашей истории.
После бедственной войны 1870 г. для Франции снова наступил период мира. Несмотря
на занятие Туниса, оказавшееся столь убийственным благодаря тифозной эпидемии,
поднявшей в 1881 г. смертность в экспедиционном корпусе до 61,30 на 1000;
несмотря на экспедицию в Южный Оран; несмотря на занятие Тонкина, столь
убийственное благодаря холерной эпидемии, поднявшей в 1885 г. смертность в армии
до 96 человек на 1000; несмотря на экспедицию на Мадагаскар, в Верхний Сенегал и
Судан, общая смертность в армии, по-видимому, была не велика. "Однако она
оказалась бы значительно большей, если бы не продолжали воздерживаться от
сообщений о многочисленных умерших солдатах экспедиционных корпусов, посылаемых
в эти отдаленные страны" (Lagneau, Consequences demographiques qu'ont eues pour
la France les guerres depuis un siecle. Annales de l'Academie des sciences
morales, 1892).
33 Искусства, литература и науки нигде не находят так много средств и побуждений
для работы, так много случаев сделать известными и заставить оценить свои
произведения. Гениальный человек, говорит Левассер, может родиться где угодно;
но "полное развитие таланта -- удел городов". Если, следовательно,
художественные, литературные и научные таланты составляют "цвет цивилизации" и
являются источником социального усовершенствования, то приходится простить
городам некоторые их невыгодные стороны, принимая во внимание оказываемые ими
услуги. Иногда города бывают "беспокойны" и при господстве централизованной
демократии могут дать политике направление, на краю которого зияет бездна, но
чтобы оценить роль городов, "не следует принимать во внимание лишь один Париж, а
в Париже -- лишь крайности демагогии; необходимо понять великое движение
социальных идей, которые бродят в них и которые далеко не бесплодны". Это
движение, так же как искусство и науки, способствует прогрессу цивилизации.
Если рассматривать нацию как живой организм, то можно сказать, что "деревни
производят более людей, чем сколько утилизируют, а города поглощают и потребляют
часть этого излишка, возвращая взамен того нации значительную ценность в форме
богатства и цивилизации". Чем более совершенны орудия производства и
экономическая организация, тем более значительную часть населения нация может
посвятить работе больших городов; "поэтому именно пропорция городского населения
выше в промышленных государствах, чем в чисто земледельческих, и стремится
увеличиться в наше время как в старой Европе, так и в молодой Америке".
34 Необходимо иметь двух детей, чтобы заменить отца и мать, и третьего ребенка
для уравновешения смертности среди не достигших брачного возраста.
35 Впрочем это общее явление в Европе. Из трехсот семидесяти двух светских пэров
Англии, существующих в настоящее время, говорил еще Монталамбер, лишь двадцать
четыре пэрства возникли ранее 1500 года; да из них многие сохранились только
потому, что могли перейти в женские линии. Не более семнадцати относятся к XVI
