использовать полностью все то, чем он обладает: состояние
потребности является всеобщим, и каждая часть собственности
становится богатством. Поэтому оба партнера могут прекрасно
обходиться без обмена; но каждый может в равной мере считать, что
часть товара другого была бы ему более полезной, чем часть его
собственного товара. Один и другой устанавливают -- причем каждый
для себя, следовательно, согласно особому расчету -- минимальное
неравенство: столько-то мер кукурузы, которой у меня нет, говорит
один, будут стоить для меня немного больше, чем столько-то мер
моих дров. Такое-то количество дров, говорит другой, для меня
будет стоить дороже, чем столько-то кукурузы. Эти два оценочных
неравенства определяют для каждого относительную стоимость,
которую он придает тому, чем он обладает, и тому, чего он не
имеет. Для согласования этих двух неравенств нет другого
средства, кроме установления между ними равенства двух отношений:
обмен свершится, когда отношение кукурузы к дровам для одного
станет равным отношению дров к кукурузе для другого. В то время
как оценочная стоимость определяется одной игрой потребности и
объекта -- следовательно, -- в оценивающей стоимости, как она
теперь появляется, "имеются два человека, которые сравнивают, и
имеются четыре сравниваемых интереса; но два частных интереса
каждого из двух договаривающихся партнеров прежде сравнивались
между собой особо, и именно результаты, которые затем
сравнивались вместе, образуют среднюю оценочную стоимость. Это
равенство отношения позволяет, например, сказать, что четыре меру
кукурузы и пять вязанок дров имеют равную обменную стоимость<$FT
u r g o t. Valeur et monnaie (CEuvres, t. III, p. 91--93).>.
Однако это равенство не означает, что полезности обмениваются
равными частями. Обмениваются неравенства, это значит, что две
стороны -- хотя каждый элемент сделки обладал действительно
полезностью -- получают больше стоимости, чем имели ее раньше.
Вместо двух непосредственных полезностей обладают двумя другими,
предназначенными удовлетворять потребности еще более обширные.
Такого рода анализы обнаруживают пересечение стоимости и
обмена: обмена не происходило бы, если бы не существовало
непосредственных стоимостей, то есть если бы в вещах не
существовало "атрибута, являющегося для них случайным и
зависящего единственно от потребностей человека, как действие
зависит от своей причины"<$FG r a s l i n. Essai anakytique sur
la richesse, p. 33.>. Но обмен в свою очередь создает стоимость,
причем двумя способами. С одной стороны, он делает полезными
вещи, которые без него обладали бы слабой полезностью или были бы
лишены ее вовсе: что может стоить для голодных или раздетых людей
бриллиант? Но достаточно, чтобы в мире существовала одна женщина,
желающая нравится, и торговля, способная доставить этот бриллиант
в ее руки, чтобы камень стал "для его владельца, не нуждающегося
в нем, косвенным богатством... Стоимость этого объекта
оказывается для него меновой стоимостью"<$FId., ibid., p. 45.>; и
он может доставлять себе пропитание, продавая то, что служит лишь
для блеска: отсюда значение роскоши<$FH u m e. De la circulation
monetaire (CEuvres economique, p. 41).>; отсюда тот факт, что с
точки зрения богатств нет различия между потребностью, удобством
и украшением<$FГрален под потребностью понимает "необходимость,
полезность, вкус и украшения" (Essai analytique sur la richesse,
p. 24).>. С другой стороны, обмен порождает новый тип стоимости,
которая является "оценивающей": между полезностями обмен
организует взаимное отношение, которое дублирует отношение к
простой потребности и прежде всего его изменяет: дело в том, что
в плане оценки, следовательно, в плане сравнения каждой стоимости
со всеми малейшее создание новой полезности уменьшает
относительную стоимость уже имеющихся полезностей. Совокупность
богатств не увеличивается, несмотря на появление новых объектов,
способных удовлетворять потребности; любое производство порождает
лишь "новый порядок стоимостей относительно массы богатств; при
этом первые объекты потребности уменьшились бы в стоимости для
того, чтобы дать место в массе богатств новой стоимости объектов
удобства или украшения"<$FG r a s l i n. Op., cit., p. 36.>.
Следовательно, обмен -- это то, что увеличивает стоимости
(порождая новые полезности, которые, по крайней мере косвенно,
удовлетворяют потребности); но обмен -- это также то, что
уменьшает стоимости (одни по отношению к другим в оценке, которую
дают каждой). Посредством обмена бесполезное становится полезным
и -- в той же самой пропорции -- более полезное становится менее
полезным. Такова конститутивная роль обмена в игре стоимости: он
дает цену любой вещи и уменьшает цену каждой.
Мы видим, что теоретические основы у физиократов те же, что
и у их противников. Совокупность их основных положений является
общей для них: любое богатство рождается землей; стоимость вещей
связана с обменом; деньги значимы в качестве представления
обращающихся богатств; причем обращение должно быть по
возможности простым и полным. Однако эти теоретические положения
у физиократов и у "утилитаристов" располагаются в противоположном
порядке, благодаря чем то, что для одних играет положительную
роль, становится отрицательным для других. Кондильяк, Галиани,
Грален исходят из обмена полезностей как из субъективного и
позитивного основания всех стоимостей; все, что удовлетворяет
потребность, имеет, следовательно, стоимость, и любое превращение
или любая передача, позволяющая удовлетворить более
многочисленные потребности, полагает возрастание стоимости:
именно это возрастание позволяет оплачивать рабочих, давая им,
изъятый из этого прироста, эквивалент их средств к существованию.
Но все эти положительные элементы, конституирующие стоимость,
опираются на определенное состояние потребности у людей,
следовательно, на конечный характер плодородия природы. Для
физиократов же тот же ряд должен быть пройден в обратном
направлении: всякое превращение и любой труд на земле
оплачиваются средствами к существованию работника; следовательно,
они сказываются на уменьшении общей суммы благ; стоимость
рождается лишь там, где имеется потребление. Таким образом, для
появления стоимости необходимо, чтобы природа была наделена
безграничным плодородием. Все то, что воспринимается позитивно и
как бы выпукло в одной интерпретации, воспринимается негативно и
затеняется в другой. "Утилитаристы" основывают на сочленение
обменов приписывание вещам определенной стоимости, в то время как
физиократы посредством существования богатств объясняют
последовательное разъединение стоимостей. Но у одних и у других
теория стоимости, как и теория структуры в естественной истории,
связывает момент, который приписывает, с моментом, который
сочленяет.
Возможно, проще было бы сказать, что физиократы представляли
земельных собственников, а "утилитаристы" -- коммерсантов и
предпринимателей, что, следовательно, они верили в возрастание
стоимости в то время, когда естественные продукты превращались
или перемещались; что они были в силу вещей заняты экономикой
рынка, где законом были потребности и желания. Напротив,
физиократы верили всецело лишь в земледелие и требовали для него
самых больших затрат; будучи собственниками, они приписывали
земельной ренте естественное основание, и , требуя политической
власти, они желали быть единственными налогоплательщиками,
следовательно, носителями соответствующих прав. И несомненно,
через сцепление интересов можно было бы выявить существенные
различия в экономических воззрениях тех и других. Но если
принадлежность к социальной группе всегда может объяснить тем,
что такой-то или такой выбрал бы скорее одну систему мышления,
чем другую, то условие мыслимости этой системы никогда не
основывается на существовании этой группы. Нужно тщательно
различать две формы и два уровня исследований. Одно исследование
было бы анализом мнений, позволяющим узнать, кто же в XVIII веке
был физиократом и кто был антифизиократом; чьи интересы отражала
эта полемика; каковы были спорные вопросы и аргументы; как
развертывалась борьба за власть. Другое исследование, не
принимающее во внимание ни конкретных деятелей, ни их историю,
состоит в определении условий, исходя из которых стало возможным
мыслить в связных и синхронных формах "физиократическую" и
"утилитаристскую" системы знания. Первое исследование относилось
бы к области доксологии. Археология же признает и приемлет только
второе.
7. ОБЩАЯ ТАБЛИЦА
Общая организация эмпирических подразделений может быть
теперь изображена в своей совокупности<$FСм. схему на стр. 287.>.
Прежде всего следует отметить, что анализ богатств
подчиняется той же самой конфигурации, что и естественная история
и всеобщая грамматика. Действительно, теория стоимости позволяет
объяснить (либо нуждой и потребностью, либо неисчерпаемостью
природы), как некоторые объекты могут быть введены в систему
обменов, как благодаря примитивному процессу одна вещь может быть
отдана как равноценная за другую; как оценка первой вещи может
быть соотнесена с оценкой второй согласно отношению равенства (А
и В обладают одной и той же стоимостью) или аналогии (стоимость
А, которой обладает мой партнер, для моей потребности
представляет то же самое, что для него -- стоимость В, которой я
обладаю). Таким образом, стоимость соответствует атрибутивной
функции, которая во всеобщей грамматике обеспечивается глаголом
и, конституируя предложение, полагает тот первичный порог,
начиная с которого возникает язык. Но когда оценивающая стоимость
становится стоимостью оценочной, то есть когда она определяется
и ограничивается пределами системы, составленной всеми возможными
обменами, тогда каждая стоимость полагается и расчленяется всеми
другими: начиная с этого момента стоимость обеспечивает функцию
сочленения, которую всеобщая грамматика признавала за всеми
неглагольными элементами предложения (то есть за именами
существительными и за каждым из слов, которое явно или скрыто
обладает именной функцией). В системе обменов, в игре,
позволяющей каждой части богатства означать другие или быть
означаемой ими, стоимость является одновременно и глаголом и
именем существительным, возможностью связывать и принципом
анализа, сочленением и расчленением. Стоимость в анализе богатств
занимает, таким образом, в точности то же самое положение,
которое в естественной истории занимает структура; как и
структура, она в одной и той же операции связывает функцию,
позволяющую приписывать знак другому знаку, одно представление
другому, и функцию, позволяющую сочленять элементы, составляющие
совокупность представлений или знаков; которые их расчленяют.
Со своей стороны, теория денег и торговли объясняет, каким
образом любой материл может наделяться функцией означения,
соотносясь с любым данным объектом и являясь для него постоянным
знаком; она объясняет также (путем функционирования торговли,
роста и уменьшения денежной массы), как это отношение знака к
означаемому может изменяться, никогда не исчезая, как один и тот
же денежный элемент может означать больше или меньше богатств,
как он может скользить, распространяться, суживаться по отношению
к стоимостям, которые он обязан представлять. Следовательно,
теория денежной цены соответствует тому, что во всеобщей
грамматике выступает в форме анализа корней и языка действия
(функция обозначения), и тому, что выступает в форме тропов и
смещений смысла (функция деривации). Деньги, как и слова,
наделены функцией обозначать, но они не прекращают колебаться
вокруг этой вертикальной оси: колебания цен так относятся к
первоначальному установлению отношения между металлом и
богатствами, как риторические смещения относятся к первому
значению словесных знаков. Более того, полагая, на основе своих
собственных возможностей, обозначение богатств, установление цен,
