денег представлять богатства в ходе какого-то спонтанного цикла,
будь то поддержание этой способности в ходе продуманных
политических мероприятий. В плане естественной истории признаки
(пучки тождеств, избранные для представления и различения
множества видов и родов) размещались внутри непрерывного
пространства природы, расчленяемого ими в таксономической
таблице; время входило только лишь извне с тем, чтобы нарушить
непрерывность мельчайших различий и рассеять их по изолированным
географическим ареалам. Здесь же, напротив, время принадлежит к
внутреннему порядку представлений, составляя с ним единое целое.
Оно сопровождает и непрерывно изменяет способность богатств
представлять и анализировать самих себя в денежной системе.
Поэтому, где естественная история открывала участки тождеств,
разделенные различиями, там анализ богатств открывает
"дифференциалы" -- тенденции к увеличению и уменьшению.
Эта функция времени в богатстве должна была появиться с того
самого момента (в конце XVII века), когда деньги определялись как
залог и смешивались с кредитом: в этот период длительность
доверенности, скорость ее оплаты, число рук, через которые она
проходила в течение данного времени, не могли не стать
характерными переменными ее способности к представлению денег. Но
все это -- лишь следствие формы рефлексии, размещавшей денежный
знак по отношению к богатству в позиции представления в полном
смысле этого слова. Следовательно, одна и та же археологическая
сетка служит в анализе богатств основной теории денег-
представления, а в естественной истории -- теории признака-
представления. Признак обозначает существа, располагая их в
порядке их соседствования друг с другом; цена, выраженная в
деньгах, обозначает богатства, однако в ходе их увеличения или
уменьшения.
5. ОБРАЗОВАНИЕ СТОИМОСТИ
Теория денег и торговли отвечает на вопрос, как в ходе
обменов цены могут характеризовать вещи, как в сфере богатств
деньги могут устанавливать систему знаков и обозначения? Теория
стоимости, обследуя как бы в глубине и по вертикали
горизонтальную плоскость бесконечных обменов, отвечает на вопрос,
который пересекается с вопросом о том, почему есть такие вещи,
которые люди стремятся обменять, почему одни стоят больше, чем
другие, почему некоторые из них, будучи бесполезными, обладают
высокой стоимостью, в то время как другие, будучи необходимыми,
не стоят ничего? Таким образом, речь идет уже не о познании
механизма, согласно которому богатства могут представляться среди
себе подобных (посредством того универсально представленного
богатства, каким является драгоценный металл), а о выяснении
того, почему объекты желания и потребности должны быть
представлеными, каким образом определяется стоимость вещи и
почему можно утверждать, что она стоит столько-то или столько.
Для классического мышления "стоить" означает прежде всего
стоить что-то, быть в состоянии замещать это "что-то" в процессе
обмена. Деньги были изобретены, цены устанавливаются и изменяются
лишь в той мере, в какой существует обмен. Но обмен только по
видимости является простым феноменом. Действительно, обмен
совершается лишь при условии, что каждый из двух партнеров
признает стоимость того, чем владеет другой. Следовательно, с
одной стороны, эти способные к обмену вещи вместе с присущими им
стоимостями должны существовать сначала в руках каждого для того,
чтобы, наконец, осуществилась их двойная уступка и двойное
приобретение. Но, с другой стороны, то, что каждый ест и пьет,
то, в чем он нуждается для поддержания своей жизни, не имеет
стоимости постольку, поскольку он этого не уступает; подобно
этому лишено стоимости и то, в чем каждый не испытывает нужды
постольку, поскольку он не пользуется этой вещью, чтобы
приобрести другую, в которой он нуждается. Иначе говоря, для
того, чтобы одна вещь могла представлять другую в обмене,
необходимо, чтобы они предварительно обладали стоимостью; но тем
не менее стоимость существует лишь внутри представления
(действительного или возможного), то есть внутри обмена или
способности к обмену. Отсюда следуют две возможные интерпретации:
одна рассматривает стоимость в самом акте обмена в точке
пересечения отданного и полученного, а другая считает ее
предшествующей обмену в качестве его первого условия. Первая
интерпретация соответствует тому анализу, который размещает и
замыкает всю сущность языка внутри предложения; вторая --
анализу, который эту же самую сущность языка находит в первичных
обозначениях -- в языке действия или языке корней. Действительно,
в первом случае язык оказывается возможным в обеспечиваемом
глаголом определении, то есть гарантируется таким элементом
языка, который, скрываясь за всеми словами, соотносит их между
собой; глагол, полагая все слова языка возможными, исходя из их
пропозициональной связи, соответствует обмену, полагающему в
качестве изначального акта стоимость обмениваемых вещей и цену,
за которую их уступают. В другой форме анализа язык
рассматривается укорененным вне его самого, как бы в природе или
в сходствах вещей; причем корень, первый крик, порождающий слова
даже до рождения самого языка, соответствует непосредственному
образованию стоимости до обмена и взаимных действий потребности.
Но для грамматики эти две формы анализа -- исходящего либо
из предложения, либо из корней -- являются совершенно различными,
потому что грамматика имеет дело с языком, то есть с системой
представлений, предназначений одновременно и обозначать, и
выносить суждение, или же имеющей отношение сразу и к объекту, и
к истине. В сфере экономики этого различия не существует, так как
для желания отношение к его объекту и утверждение, что он
является желательным, представляют собой совершенно одно и то же;
обозначать -- значит уже устанавливать связь. Таким образом, там,
где грамматика располагала двумя отделенными, но пригнанными друг
к другу теоретическими сегментами, образуя прежде всего анализ
предложения (или суждения), потом анализ обозначения (жеста или
корня), там экономия знает лишь один-единственный теоретический
сегмент, который, однако, дает возможность осуществлять две
противоположные интерпретации. Одна интерпретация анализирует
стоимость, исходя из обмена объектов потребности -- полезных
объектов; другая -- исходя из образования и возникновения
объектов, обмен которыми определит затем стоимость, то сесть
исходя из неисчерпаемости природы. Как считают, эти две
интерпретации разделяет известный нам спорный вопрос: он
разделяет то, что называют "психологической теорией" Кондильяка,
Галиани, Гралена, и теорию физиократов (Кенэ с его школой).
Движение физиократов, несомненно, не имеет того значения, которое
ему было приписано экономистами в начале XIX века, когда они
усматривали в нем формирование основ политической экономии, но
было бы столь же ошибочным приписывать эту роль, как это делали
маргиналисты, "психологической школе". Между этими двумя
способами анализа нет никаких других различий, кроме различия в
исходной точке и направлении, выбранных для охвата в обоих
случаях одной и той же сети необходимых связей.
Согласно физиократам, возможность обмена необходима для
того, чтобы имелись стоимость и богатства: то есть необходимо
иметь в своем распоряжении излишек продуктов, в которых нуждается
другой. Плод, который я хочу съесть, который я срываю и ем, это
благо, предоставленное мне природой; богатство будет иметься лишь
в том случае, если плодов на моем дереве достаточно много, чтобы
превысить возможности моего аппетита. К тому же необходимо, чтобы
другой испытывал голод и просил плоды у меня. "Воздух, которым мы
дышим, -- говорит Кенэ, -- воду, которую мы черпаем в реке, и все
другие блага и богатства, находящиеся в изобилии и
предоставленные всем людям, исключены из торговых отношений: это
блага, но не богатства"<$FQ u e s n a y. Article "Hommes" (цит.
по: D a i r e. Les Physiocrates, p. 42).>. обмену предшествует
лишь та -- изобильная или редкая -- реальность, которую
доставляет природа; лишь запрос одного и отказ другого в силах
вызвать появление стоимостей. Итак, цель обменов состоит в
распределении излишков таким образом, чтобы они распределялись
среди тех, кто испытывает нужду. Следовательно, они являются
"богатством" лишь временно, пока, присутствуя у одних и
отсутствуя у других, они начинают и проходят путь, который,
приводя их к потребителям, восстанавливает их изначальную природу
благ. "Цель обмена, -- говорит Мерсье де Ла Ривьер, -- есть
пользование, потребление, так что торговлю модно в целом
определить как обмен полезных вещей, приводящий к их
распределению среди их потребителей"<$FM e r c i e r d e l a R
i v i e r e. L'Ordre naturel et essentiel des societes
politiques (цит. по: D a i r e. Les Physiocrates, p. 709).>.
Таким образом, это образование стоимости посредством
торговли<$F"Рассматриваемые как реализуемые в торговле богатства
-- зерно, железо, купорос, алмаз -- в равной мере являются
богатствами, стоимость которых заключается лишь в цене" (Quesnay.
Art. "Hommes", loc. cit., p. 138).> не может происходить без
изъятия благ: действительно, торговля перемещает вещи, включает
издержки перевозки, хранения, преобразования, продажи<$FD u p o n
t d e N e m o u r s. Reponse demandee, p. 16.>; короче говоря,
нужно затратить определенное количество благ для того, чтобы сами
блага были превращены в богатства. Только лишь та торговля,
которая не стоила бы ничего, была бы чистым и простым обменом;
блага являются богатствами и стоимостями здесь лишь в мгновенном
акте, в момент обмена: "Если бы обмен мог совершаться
непосредственно и без издержек, то не было бы ничего более
благоприятного для обоих партнеров; сильно ошибаются, когда
принимают за саму торговлю промежуточные операции, обслуживающие
торговлю"<$FS a i n t-P e r a v y. Journal d'agriculture, dec.
1765.>. Физиократы признают лишь вещественную реальность благ;
таким образом, образование в обмене стоимости становится
дорогостоящим процессом и приводит к уменьшению существующих
благ. Образовать стоимость, следовательно, не означает
удовлетворить самые многочисленные потребности, а означает
пожертвовать одними благами ради их обмена на другие. Стоимости
образуют отрицательный момент благ.
Но откуда проистекает возможность образования стоимости?
Каков источник этого излишка, позволяющего благам превращаться в
богатства, не поглощаясь и не исчезая при этом в ходе
последовательных обменов и обращения? Как случается то, что
издержки этого беспрестанного образования стоимости не истощают
благ, имеющихся в распоряжении людей?
Может ли торговля найти в себе самой это необходимое ей
дополнение? Конечно, нет, так как предполагается обмен стоимости
на стоимость согласно максимально возможному равенству. "Чтобы
много получить, надо много отдать, и чтобы много отдать, нужно
много получить. Вот все искусство торговли. По своей природе
торговля заставляет обменивать множество вещей лишь равной
стоимости"<$FS a i n t-P e r a v y. Journal d'agriculture, dec.
1765.>. Естественно, что товар, прибывая на отдаленный рынок,
может обмениваться по более высокой цене, чем та, по которой он
обменивался у себя, но это возрастание отвечает действительным
издержкам его перевозки; если он ничего не теряет вследствие
этого, то это означает, что остающийся на месте товар, на который
он был обменен, потерял эти издержки перевозки в своей
собственной цене. Как бы ни гоняли товары с одного конца света на
другой, "издержки обмена" всегда вычитаются из обмениваемых благ.
Этот излишек производится не торговлей: его существование
необходимо, чтобы торговля была возможной.
Также и промышленность не может возместить издержки
образования стоимости. Действительно, продукты мануфактур могут
поступать в продажу согласно двум механизмам. Если цены являются
свободными, конкуренция стремится понизить их так, что, за
