исключением исходного сырья, они в точности соответствуют труду
рабочего, преобразующего это сырье; согласно определению
Кантильона, эта плата отвечает поддержанию жизни рабочего в
течение того времени, когда он работает; конечно, нужно еще
прибавить поддержание жизни и прибыли самого предпринимателя, но,
как бы то ни было, возрастание стоимости благодаря мануфактуре
представляет потребление тех, кого она оплачивает. Для
изготовления богатств необходимо пожертвовать благами:
"ремесленник столько же растрачивает на поддержание жизни,
сколько он производит своим трудом"<$FMaximes de gouvernement
(цит. по: D a i r e. op. cit., p. 289).>. Если имеется
монопольная цена, то рыночные цены могут значительно возрасти. Но
это происходит не потому, что будто бы труд рабочих оплачивается
лучше: конкуренция между ними удерживает их заработки на
минимальном прожиточном уровне<$FT u r g o t. Reflexions sur la
formation des richesses, <185> 6.>. Что же касается прибылей
предпринимателей, то верно, что монопольные цены увеличивают их в
той мере, в какой возрастает стоимость продуктов, вынесенных на
рынок. Но это возрастание есть не что иное, как пропорциональное
уменьшение меновой стоимости других товаров: "все эти
предприниматели делают состояния только потому, что другие
состояния тратятся"<$FMaximes de gouvernement, op. cit., ibid.>.
Кажется, что промышленность увеличивает стоимости; действительно,
она изымает из самого обмена цену поддержания жизни одного или
многих. Стоимость образуется и возрастает благодаря не
производству, а потреблению. Каким бы это потребление ни было,
будь то потребление рабочего, обеспечивающего свое существование,
предпринимателя, извлекающего прибыли, или бездельника, делающего
покупки: "рост продажной стоимости, обусловленный бедным классом,
является результатом расходов рабочего, но не его труда, так как
расходы праздного, неработающего человека приводят в этом
отношении к тому же самому результату<$FM i r a b e a u.
Philosophie rurale, p. 56.>. Стоимость возникает лишь там, где
исчезли блага, причем труд функционирует как трата: он образует
стоимость средств к существованию, которые он сам израсходовал.
Это верно и по отношению к самому сельскохозяйственному
труду. Положение работника, который пашет, не отличается от
положения ткача или транспортного рабочего; он лишь "одно из
орудий труда или обработки"<$FId., ibid., p. 8.> -- орудие,
нуждающееся в средствах к существованию и изымающее их из
продуктов земли. Как и во всех других случаях, оплата
земледельческого труда имеет тенденцию в точности соответствовать
этим средствам к существованию. Тем не менее имеется одна
привилегия, но не экономическая, касающаяся системы обменов, а
физическая, касающаяся производства благ: именно земля, когда она
обрабатывается, доставляет какое-то количество средств к
существованию, возможно намного превосходящее то, которое
необходимо работнику. Как оплаченный труд, труд земледельца
является в той же мере негативным и дорогостоящим, что и труд
рабочих мануфактуры, но в качестве "физического обмена" с
природой<$FD u p o n t d e N e m o u r s. Journal agricole,
mai, 1766.> он вызывает у нее безграничное плодородие. И если
верно, что это изобильное плодородие оплачено заблаговременно
ценой труда, семян, корма для животных, то хорошо известно, что
впоследствии найдут колос там, где посеяли одно зерно; и стада
"тучнеют каждый день даже во время их отдыха, чего нельзя сказать
о рулоне шелка или шерсти, находящегося в магазине"<$FM i r a b e
a u. Philosophie rurale, p. 37.>. Земледелие -- это единственная
область, в которой возрастание стоимости благодаря производству
неэквивалентно расходам по содержанию производителя. Это
обусловлено тем, что здесь, по правде говоря, имеется незримый
производитель, не нуждающийся ни в какой оплате. Именно с ним
земледелец сам, не ведая того, находится в связи; и в то время
как работник столько же потребляет, сколько и производит, этот же
самый труд благодаря достоинству его Сотворца производит все
блага, из которых будет оплачиваться образование стоимостей:
"земледелие -- это мануфактура божественного происхождения, в
которой производитель имеет в качестве компаньона Творца природы,
самого Производителя всех благ и всех богатств"<$FId., ibid., p.
33.>.
Понятно то теоретическое и практическое значение, которое
придавалось физиократами земельной ренте, а не земледельческому
труду. Ибо именно этот труд оплачивается потреблением, в то время
как земельная рента представляет, или должна представлять,
избыточный продукт: количество благ, доставляемое природой,
превышает количество средств к существованию, которые она сама
требует для непрерывного производства. Именно эта рента позволяет
превращать блага в стоимости или в богатства. Она доставляет то,
чем оплачиваются все другие работы и все потребления, которые ему
соответствуют. Отсюда вытекают две основные заботы: дать в ее
распоряжение значительное количество денег для того, чтобы она
могла питать труд, торговлю, промышленность; наблюдать за тем,
чтобы часть прибыли, которая должна вернуться к земле, позволив
ей производить в дальнейшем, надежно сохранялась. Следовательно,
экономическая и политическая программа физиократов со всей
необходимостью предполагала рост сельскохозяйственных цен, но не
заработков тех, кто обрабатывает землю; изымание всех налогов из
самой земельной ренты; отмену монопольных цен и всех торговых
привилегий (с тем, чтобы промышленность и торговля,
контролируемые конкуренцией, строго поддерживали справедливую
цену); значительное возвращение денег в земледелие для
необходимого авансирования будущих урожаев.
Вся система обменов, все дорогостоящее образование
стоимостей соотносится с этим неэквивалентным, радикальным и
примитивным обменом, устанавливающимся между затратами
собственника и щедростью природы. Только этот обмен является
абсолютно прибыльным, и именно за счет этой чистой прибыли могут
быть оплачены издержки, необходимые для каждого элемента
богатства. Было бы неправильно говорить, что природа спонтанно
производит стоимости; но она является неиссякаемым источником
благ, превращаемых обменом в стоимости не без расходов и не без
потребления. Кенэ и его ученики анализируют богатства, исходя из
того, что отдается в обмене, то есть из того излишка, который
существует без всякой стоимости, но становится стоимостью, входя
в круг замещений, где он должен оплачивать каждое из своих
перемещений, каждое из своих превращений заработками, продуктами
питания и средствами к существованию, короче говоря, частью этого
излишка. Физиократы начинают свой анализ с самой вещи,
обозначаемой в стоимости, но предшествующей системе богатств. Так
поступают и грамматисты, когда они анализируют слова, исходя из
корня, из непосредственного отношения, соединяющего звук и вещь,
и из последовательных абстракций, посредством которых этот корень
становится именем в языке.
6. ПОЛЕЗНОСТЬ
Анализ Кондильяка, Галиани, Гралена, Дестю де Граси
соответствует грамматической теории предложения. В качестве
отправной точки он выбирает не то, что отдано, но то, что
получено в обмене: та же самая вещь, по правде говоря, но
рассматриваемая с точки зрения того, кто в ней нуждается, кто ее
просит и кто согласен отказаться от того, чем он обладает, чтобы
получить эту другую вещь, оцениваемую им как более полезную и с
которой он связывает большую стоимость. Физиократы и их
противники движутся фактически в рамках одного теоретического
сегмента, но в противоположных направлениях; одни спрашивают, при
каком условии и какой ценой благо может стать стоимостью в
системе обменов, а другие -- при каком условии суждение,
связанное с оценкой, может превратиться в цену в той же самой
системе обменов. Поэтому понятно, почему анализы физиократов
зачастую так близки к исследованиям утилитаристов, иногда
дополняя их; почему Кантильон понадобился одним из-за его теории
тройного поземельного дохода и того значения, которое он придает
земле, а другим -- из-за его анализа оборотов и той роли, которую
он приписывает деньгам<$FC a n t i l l o n. Essai sur le
commerce en general, p. 68--69, 73.>; почему Тюрго смог быть
верным принципам физиократии в работе "Образование и
распределение богатств" и был очень близок к Галиани в работе
"Стоимость и деньги".
Предположим самую примитивную ситуацию обмена: одному
человеку -- у него есть только кукуруза или зерно, противостоит
другой -- у него есть только вино или дрова. Еще нет никакой
установленной цены, никакой эквивалентности, никакой общей меры.
Тем не менее если эти люди заготовили эти дрова, посеяли и
собрали кукурузу или хлеб, то они считали, что этот хлеб или эти
дрова могли бы удовлетворить одну из их нужд -- были бы
полезными: "Сказать, что вещь представляет ценность, значит
сказать, что она является таковой или что мы считаем ее годной
для какого-то употребления. Стоимость вещей основывается, таким
образом, на их полезности или, что то же самое, на употреблении,
которое мы можем им дать"<$FC o n d i l l a c. Le Commerce et le
gouvernement (CEuvres, t. IV, p. 10).>. Это суждение образует то,
что Тюрго называет "оценочной стоимостью" вещей<$FT u r f o t.
Valeur et monnaie (CEuvres completes, ed. Schelle, t. III, p. 91-
-92).>, стоимостью, являющейся абсолютной, так как она касается
каждого продукта в отдельности вне его сравнения с другими; тем
не менее она является и относительной и изменчивой, изменяясь
вместе с аппетитом, желаниями и потребностью людей.
Между тем совершаемый на основе этих первичных полезностей
обмен не есть их простое сведение к общему знаменателю. Он в
самом себе есть создатель полезности, поскольку он предоставляет
для оценки одного то, что до этого времени представляло для
другого лишь немного полезности. Тут возникают три возможности.
Во-первых, "излишек каждого", как говорит Кондильяк<$FC o n d i l
l a c. Loc. cit., p. 28.>, -- то, что он не использовал или не
рассчитывает немедленно использовать, -- качественно и
количественно соответствует потребностям другого: весь излишек
владельца зерна в ситуации обмена оказывается полезным для
владельца вина, и обратно. Начиная с этого момента то, что было
бесполезным, становится полностью полезным благодаря созданию
одновременно существующих и равных стоимостей с каждой стороны;
то, что в оценке одного было ничем, становится чем-то
положительным в оценке другого, а так как ситуация является
симметричной, то созданные таким образом оценочные стоимости
автоматически оказываются эквивалентными; полезность и цена
полностью соответствуют друг другу; причем такое определение цены
вполне совпадает с оценкой. Во-вторых, излишек одного
недостаточен для нужд другого, который будет воздерживаться от
полной отдачи того, чем он обладает. Он будет сохранять часть
своего продукта с тем, чтобы получить необходимое для его
потребности дополнение у третьего лица. Эта изъятая из данного
обмена часть, которую партнер стремится насколько возможно
уменьшить, так как он нуждается во всем излишке первого,
обусловливает цену: больше не обменивают излишек хлеба на излишек
вина, но в результате пререканий дают столько-то
мюидов<$FСтаринная мера емкости: один мюид составляет 268 литров.
-- Прим. ред.> вина за столько-то сетье<$FСтаринная мера
жидкостей и сыпучих тел, равная 0,466 литра. -- Прим. ред.>
зерна. Можно ли сказать, что тот, кто дает больше, теряет при
обмене на стоимости продукта, которым он обладал? Нет, так как
этот излишек для него лишен полезности или, во всяком случае,
поскольку он согласился его обменять, он приписывает большую
стоимость тому, что он получает, чем тому, что он отдает.
Наконец, третья гипотеза предполагает, что ничто ни для кого не
является абсолютно излишним, так как каждый из двух партнеров
знает, что он может, рассчитывая на более или менее долгий срок,
