мыслилось, подобие в конце XYI и еще в начале XY11 столетия? Каким
образом оно могло организовывать фигуры знания? И если верно то, что
сходных между собой вещей бесконечное множество, то возможно ли
установить по меньшей мере те формы, посредством которых одним вещам
случалось уподобляться другим?
В XVI веке список значений для выражения сходства очень богат:
Amikitia, Aequalitas (contrastus, consensuns, matrimonium, societas, pax
et similia), Consonantia, Concertus, Continuum, Paritas, Proportio,
Similitudo, Conjunctio, Copula ~. Имеется еще много других понятий,
которые на поверхности мышления сплетаются, чередуются друг с другом,
усиливают или ограничивают друг друга. Пока что достаточно указать на
основные фигуры, определяющие строение знания в рамках категории сходства.
Таких основных фигур, несомненно,четыре.<~ P. G r e g o i r e. Sytaxeon
artis mirabilis, Cologne, 1610, p.28.>
Прежде всего -- это пригнанность (convenientia). По правде говоря, по
самому смыслу слов соседствование мест здесь подчеркнуто сильнее, чем
подобие вещей."Пригнанными" являются такие вещи, которые, сближаясь,
оказываются в соседстве друг с другом. Они соприкасаются краями, Их грани
соединяются друг с другом, и конец одной вещи обозначает начало другой.
Благодаря этому происходит передача движения, воздействий, страстей, да и
свойств от вещи к вещи. Таким образом, на сочленениях вещей возникают
черты сходства. Это сходство, состоит лишь попытаться его выявить,
оказывается двойственным: во-первых, сходством места, пространства, в
котором природа разместила эти две вещи, следовательно, подобием их
свойств , так как в том природном вместилище, каким является мир,
соседство является не внешним отношением между вещами, а знаком их по
крайней мере смутного родства; во-вторых, из этого контакта рождаются
путем обмена новые сходства, устанавливается общий порядок; на подобие как
на скрытое основание соседства накладывается сходство, которое является
зримым проявлением пространственной близости. Например, душа и тело дважды
пригнаны по отношению друг у другу: грех, надо полагать, сделал душу
тупой, тяжеловесной и погрязшей в земном, коль скоро господь поместил ее в
самую гущу материи. Но благодаря такому соседству душа воспринимает
движения тела и срастается с ним, тогда как тело при этом "изменяется и
портится под влиянием страстей души"~. Во всеохватывающем синтаксисе мира
различные существа взаимодействуют друг с другом: растение обращается с
животным, земля--с морем, человек--со всем, что его окружает.
<~ G. Porta. La Physionomie humaine, 1655, p. 1.>
Сходство приводит к соседствам, которые в свою очередь обеспечивают
сходства. Место и подобие переплетаются: можно увидеть растущие на гребне
раковин мхи, растения в разветвлениях рогов оленей, травовидную поросль
на лицах людей, а странный зоофит совмещает в себе смесь таких свойств,
которые делают его столь же похожим на растение, сколь и на животное~. И
все это--знаки пригнанности.
Пригнанность (convenientia) - это сходство, связанное с пространством
отношением "ближнего к ближнему", выражающее соединение и слаженность
вещей. Именно поэтому она в меньшей степени принадлежит самим вещам, чем
миру, в котором они находятся. Мир -- это всеобщая "пригнанность" вещей.
Сколько имеется рыб в воде, столько же существует на земле животных или
других тел, произведенных природой или людьми (разве нет рыб, которые
называются Episcopus, Catena, Priapus?); в воде и на поверхности земли
столько же существ, сколько и на небе, и одни соответствуют другим.
Наконец, во всем творении столько существ, сколько их можно найти
содержащимися высшим образом в боге, "Сеятеле Существования, Мощи,
Познания и Любви" *2). Таким образом, посредством сцепления сходства и
пространства, благодаря действию этой пригнанности, сближающей подобное и
породняющей близости, мир образует цепь вещей и замыкается на себе самом.
В каждой точке контакта вещей начинается и кончается звено, похожее и на
предыдущее и последующее. Так круг за кругом следуют подобия, удерживая
крайности (бога и материю) на соответствующем расстоянии и одновременно
сближая их так, что воля всемогущего проникает в самые глухие углы. Именно
эту бесконечную, напряженную и вибрирующую цепь имеет в виду Порта в своей
"Натуральной магии": "В отношении своего произрастания растение сходно с
человека, который благодаря своему уму соответствует в остальном
небесным светилам. Эта взаимная и непрерывная связь действует столь четко,
что кажется струной, протянутой от причины сущего до вещей низменных и
самых незначительных ; так что высшая добродетель, проливая свои лучи,
дойдет до точки, что если тронуть один конец струны, то он задрожит и
приведет в движение все прочее" *3).
< *2) T.Campanella. Realis philosophia, Francfort, 1623, p.98
*3) G.Porta. Magie naturelle, Routn, 1650, p.22>
Второй формой подобия является с о п е р н и ч е с т в о
(aemulatio), вид соответствия, свободного от ограничений, налагаемых
местом, неподвижного и действующего на расстоянии. Здесь имеется в виду
нечто подобное тому, как если бы пространственное сочленение было бы
порвано и звенья цепи, разлетевшиеся далеко друг от друга, воспроизводили
бы свои замкнутые очертания соглавно сходству, без всякого контакта между
собой. В соперничестве есть что-то от отражения в зеркале: посредством
соперничества вещи, рассеянные в мире, вступают между собой в перекличку.
Издавна человеческое лицо соперничает с небом, и как ум человеческий
несовершенным образом отражает божественную мудрость, так и глаза с их
ограниченным сиянием отражают великий свет, распространяемый в небе
солнцем и луной. Рот -- это Венера, так как ртом передают поцелуи и слова
любви; нос в миниатюре представляет собой скипетр Юпитера и жезл
Меркурия *1). Благодаря этому отношению соперничества вещи, находящиеся
в разных концах Вселенной, могут уподобиться друг другу без их сцепления и
сближения. Посредством своего удвоения в зеркале мир преодолевает присущий
ему феномен расстояния; тем самым он торжествует над местом, предписанным
каждой вещи . Какие же из отражений, наполняющих пространство, являются
исходными? Где реальность и где отраженный образ? Зачастую это
невозможно определить, так как соперничество является чем-то вроде
естественного удвоения вещей. Оно порождается сгибанием вещи, оба края
которой сразу же противостоят друг другу. Парацельс сравнивает это
основополагающее удвоение мира с образом двух близнецов, "которые
совершенно подходят друг на друга, так что никто не может сказать, который
из них дал другому его подобие" *2).
< *1) U. Aldrovandi. Monstrorum historia, p.3.
*2) Paracelse. Liber Paramirum, Paris, 1913, p.3.>
Однако соперничество не оставляет инертными относительно друг друга
обе фигуры, связанные взаимным отражением, которые оно противопоставляет.
бывает, что одна из них, как более слабая, воспринимает сильное влияние
другой, которая только что отразилась в ее пассивном зеркале. Разве звезды
не господствуют над травами земли, для которых они являются неизменным
образцом, постоянной формой и над которыми им дано скрытым образом
проявлять всю совокупность своих влияний? Сумрачная земля является
зеркалом усеянного звездами неба, но в этой схватке соперники не равны ни
ценностью, ни достоинством. Блики травы мягко воспроизводят чистую форму
неба. " Звезды, -- говорит Кролиус, -- это родоначальницы всех трав, и
каждая звезда на небе есть не что иное6, как духовный прообраз именно той
травы, которую она представляет, и как каждая былинка или растение -- это
земная звезда, глядящая в небо, точно так же каждая звезда есть небесное
растение в духовном обличии, отличающееся от земных растений лишь материей
... небесные растения и травы обращены к земле и взирают прямо на
порожденные ими травы, сообщая им какое-нибудь особенное свойство" *1).
Но случается, что исход схватки соперников остается неясным и
спокойное зеркало отражает лишь образ "двух раздраженных солдат". В таком
случае подобие становится борьбой одной формы против другой или же,
скорее6 борьбой внутри одной и той же формы, разделенной материальностью
или пространством. Человек Перацельса, как небосвод, "усеян светилами", но
не связан с ним как "вор с галерой, как убийца с колесом, рыба с рыбаком,
дичь с охотником". Небосводу человека надлежит быть "свободным и
могучим", "не подчиняться никакому приказу", "не управляться никаким
другим сотворенными существом". Его внутреннее небо может быть
самостоятельным и основываться только на себе самом, но при условии, что
благодаря своей мудрости, являющейся также и знанием, человек как бы
уподобляется мировому порядку, воспроизводит его в себе и таким образом
опрокидывает в свой внутренний небосвод тот небосвод, где мерцают видимые
звезды. Тогда эта зеркальная мудрость в свою очередь охватит мир, в котором
она размещалась; ее большое кольцо устремится вглубь неба и далее ;
человек откроет, что содержит "звезды внутри себя самого777 и что таким
образом, несет в себе небосвод со всеми его влияниями *2).
< *1) Crollius. Traite^ dts signaturts, Lyon, 1624^ p.18.
*2) Paracelse. Loc. cit.>
Соперничество проявляется прежде всего в форме простого отражения,
скрытого, отдаленного; оно преодолевает в безмолвии пространства мира. Но
расстояние, которое оно преодолевает, не уничтожается этой хитроумной
метафорой: оно остается открытым для наблюдения. И в этой дуэли обе
противоборствующие фигуры завладевают друг другом. Одно подобное
охватывает другое, которое в свою очередь его окружает, и возможно, будет
снова охвачено другим благодаря этому удвоению, которое может
возобновляться до бесконечности. Звенья соперничества образуют не цепь как
элементы пригнанности, а, скорее, концентрические круги, отражающие друг
друга и соперничающие между собой.
Третья форма подобия -- а н а л о г и я. Это старое понятие,
известное уже греческой науке и средневековому мышлению; однако его
использование, по-видимому, стало иным. В аналогии, о которой мы говорим,
совмещаются пригнанность и соперничество. Подобно соперничеству, аналогия
обеспечивает удивительное столкновение сходств в пространстве; однако
она говорит, подобно пригнанности, о взаимной пригонке вещей, их связях и
соединениях. ЕЕ могущество велико, так как рассматриваемые ею подобия -- не
массивные, зримые подобия вещей самих по себе, а всего лишь более тонкие
сходства их отношений. Облегченная таким образом аналогия способна
установить неопределенное число черт родства,исходя из одного и того
же момента. Отношение, например, светил к небу, в котором они мерцают,
столь же хорошо обнаруживается в отношении травы к земле, живых существ -- к
земному шару, на котором они живут, минералов и алмазов -- к породам, в
которых они содержатся, органов чувств -- к лицу, которое они одушевляют
пигментных пятен на коже -- к телу, которое они тайком отмечают. Аналогия
может также замкнуться на себе, оставаясь при этом бесспорной. Старую
аналогию между растением и животным (растение -- это животное, голова
которого внизу, а рот -- или корень -- погружен в землю) Цезальпин не
критикует и не устраняет: напротив, он ее усиливает, развивает,
обнаруживая, что растение -- это стоящее животное, питательные вещества в
котором поднимаются снизу вверх, вдоль стебля, простирающегося, как тело,
и увенчивающегося головой -- то есть соцветием, цветами, листьями.
Отношение здесь обратное, но не противоречащее исходной аналогии, которая
помещает "корень в нижнюю часть растения, стебель -- в высшую, потому что
у животных венозная сеть также начинается в нижней части живота, причем
главная вена поднимается к сердцу и голове" *1).
Эта обратимость, как и эта поливалентность, дает аналогия широкое
поле применения. Посредством аналогии могут сближаться любые фигуры мира.
