Тем не менее в этом изборожденном во всех направлениях пространстве
существует особая точка. Она насыщена аналогиями (причем каждая из них
может найти здесь одну из своих точек опоры(, и, проходя через нее,
отношения обращаются, не изменяясь. Эта точка -- человек; он находятся в
пропорциональном соотношении с небом, как и с животными и растениями, как
и с землей, металлами, сталактитами или бурями. Возвышаясь среди различных
ликов мира, человек соотносится с небесным сводом (его лицо так относится
к его телу, как лик небес к эфиру, биение пульса в его венах подобно
круговращению светил по присущим их путям; семь отверстий на его лице
соответствуют семи планетам неба). Однако человек опрокидывает все эти
отношения, и снова подобные отношения обнаруживаются в аналогии
человеческого телесного существа с землей, на которой он живет: кожа
человека -- это земля, его кости -- скалы, вены -- большие потоки; мочевой
пузырь -- это море, а смесь главных частей тела соответствуют семи металлам,
сокрытым в рудных жилах *2). Тело человека -- это возможная половина
атласа мира. Как известно, Пьер Белон начертил первую сравнительную и
подробную таблицу, изобразившую строение скелета человека и скелета птиц:
"На ней видно, что большому пальцу руки соответствует оконечность крыла,
называемая отростком и пропорциональная размеру крыла; оконечность крыла
подобна нашим пальцам ; кость ног у птиц соответствует нашей пятке ; так
же как мы имеем четыре пальца на ноге, так четыре пальца имеют и птицы,
причем палец. находящийся сзади, соответствует нашему большому пальцу" *3.
< * 1) Ce^salpin. Dt plantis libri XYI, 1583.
* 2) Crolliusi. Traite' des signatures, p. 88.
* 3) P.Belon. Histoire de la nature des oiseaux, Paris, 1555, p.37>
Столь точной сравнительная анатомия является лишь для взгляда,
вооруженного знаниями ХIХ века. Оказывается, что сетка, сквозь которую в
наше знание проникают фигуры сходства, совпадает в этом пункте ( и почти
только в этом одном пункте) с той, в которой располагало вещи знание ХVI
века.
Однако, по правде говоря, описание Белона обнаруживает всего лишь
ту позитивность, которая в его время делала его возможным. Оно не является
ни более рациональным, ни более научным, чем наблюдение Альдрованди, когда
он сравнивает низменные части человека с омерзительными частями мира, с
Адом, с его мраком, с осужденными на муки грешниками, являющимися как бы
экскрементами Вселенной*1); оно принадлежит к той же самой
аналогизирующей космографии, что и классическое в эпоху Кроллиуса
сравнение апоплексии с бурей. Буря начинается, когда воздух становится
тяжелым и колеблется, приступ -- в момент, когда мысли становятся тяжелыми
и беспокойными ; затем сгущаются тучи, живот раздувается, гремит гром и
мочевой пузырь лопается; молнии сверкают, а в глазах больного возникает
страшный блеск, падает дождь, а рот покрывает пена, буря неистовствует, а
духи разрывают кожу больного; однако затем погода вновь проясняется, а к
больному возвращается разум *2). Пространство аналогии является, по сути,
пространством распространения. Человек полностью замыкается на самом себе;
однако этот же человек, наоборот передает сходства, получаемые им от мира.
Он является великим средоточием соотношений -- центром, где различные
соотношения сосредоточиваются и откуда они излучаются снова.
<1) Aldrovandi. Monstrorum historia, p. 4.
2) Crollius. Traite' des signatures, p. 87.>
Наконец, четвертая форма подобия обеспечивается действием с и м п а т и й.
Здесь никакой путь не предопределен заранее, никакое расстояние не
предположено, никакая последовательность не предписана. Симпатия свободно
действует в глубинах мира. В одно мгновение она преодолевает огромные
пространства: подобно молнии, симпатия падает издали -- от планеты к
человеку, которым она управляет: она же, напротив, может родиться в
результате единственного контакта, наподобие того, как "траурные розы,
которые возлагаются на похоронах", благодаря единственно лишь соседству
смерти делают каждого, вдыхающего их аромат, "смертельно печальным" *1).
Но настолько велика мощь симпатии, что она не удовлетворяется
установлением единственного контакта и преодолением пространств; она
приводит в движение вещи в мире, вызывая взаимное сближение самых
отдаленных из них. Симпатия -- начало подвижности: она притягивает тяжелые
тела к тяжести земли, а легкие тела увлекает в невесомый эфир; она
направляет корни растений к воде, заставляет поворачиваться вслед за
солнцем большой желтый цветок подсолнуха. Более того, связывая вещи
видимым внешним движением,симпатия втайне вызывает в них движение
внутреннее -- перемещение качеств, сменяющих друг друга: огонь, поскольку
он является горячим и легким, поднимается в воздух,к которому неустанно
стремятся языки его пламени; однако он утрачивает свою собственную сухость
(роднящую его с землей), приобретает влажность (связывающую его с водой и
с воздухом) и затем исчезает в легком паре, в синем дыме, в облаке,
становясь воздухом. Симпатия -- это настолько мощная и властная инстанция
Тожества , что она не довольствуется тем, чтобы быть просто одной из форм
сходства; симпатия обладает опасной способностью у п о д о б л я т ь,
отождествлять вещи, смешивать их, лишь их индивидуальности, делая их,
таким образом, чуждыми тем вещая, какими они были. Симпатия изменяет
вещи в направлении тождества; вот почему если бы эта ее способность не
имела бы противовеса, то мир свелся бы к одной точке, к однородной массе,
унылой фигуре Тожества; все его части удерживались бы в определенном
положении и сообщались бы между собой без разрывов и без расстояний, как
ряды металлических частиц, удерживаемые под действием симпатии одним
магнитом *2).
< *1) G.Porta. Magie naturelle, p.72.
*2) Id., ibid.>
Вот почему симпатия скомпенсирована парной ей фигурой --
антипатией. Антипатия сохраняет вещи в их изоляции друг от друга
и препятствует их уподоблению; она замыкает каждый вид в его стойком
отличии и в его стремлении к самосохранению: "Достаточно хорошо известно,
что растения ненавидят друг друга... говорят, что маслина и виноградная
лоза ненавидят капусту; огурец избегает маслину Если учесть, что они
растут благодаря теплу солнца и сокам земли, то необходимо, чтобы любое
тенистое и густое дерево было бы ядовитым для других, а также и для дерева
с множеством корней" *1). И так до бесконечности, но во все времена
существа, живущие в мире, будут ненавидеть друг друга и вопреки какой бы
то ни было симпатии сохранять свой свирепый аппетит. "Индийская крыса
вредоносна для крокодила, так как она дана ему Природой в качестве его
врага. Как только этот жестокий зверь разнежился на солнце, она утраивает
ему засаду и прибегает к смертельной хитрости: заметив, что крокодил,
блаженствуя, спит с открытой пастью, она забирается в нее и по широкой
глотке проникает в его живот, прогрызает внутренности и только тогда
выходит из чрева убитого ею зверя". Однако враги в свою очередь
подкарауливают крысу: она находится в раздоре с пауком, и, "многократно
сражаясь с аспидом, она умирает". Благодаря этому действию антипатии,
удаляющему их друг от друга, но столь же и вовлекающему их в борьбу и
делающему их убийцами и в свою очередь жертвами, оказывается, что вещи и
звери и все формы мира остаются тем, чем они являются.
< *1) J. Cardan. De La subtikite^, Paris, 1656^ p.154.>
Именно постоянное равновесие симпатии и соответствующей ей
антипатии обеспечивает тождественность вещей, то, что они могут выходить
друг на друга, сближаться между собой, не поглощая друг друга и не
утрачивая при этом своей неповторимости. Этим равновесием объясняется и
то, что вещи растут, развиваются, смешиваются, исчезают, умирают, но
бесконечно воспроизводятся, что, короче говоря, существуют: пространство
(не лишенное, однако, ни ориентира, ни повторения, ни прибежища подобия),
и время (дающее возможность бесконечного воспроизведения тех же самых
форм, видов, элементов). "Хотя четыре тела (вода, воздух, огонь, земля) и
являются простыми и обладают отличительными качествами, тем не менее
Создатель повелел, чтобы сложные элементы составлялись из тел простых;
вот почему их соответствия и несоответствия являются приметными, что
познается по их качествам. Поскольку стихия огня горяча и суха, она
отделена антипатией от стихии воды, которая является холодной и влажной.
Теплый воздух влажен, холодная земля -- суха, это антипатия. Чтобы привести
их в согласие, воздух помещается между огнем и водой, вода -- между землей
и воздухом. Так как воздух является теплым, он прекрасно соседствует с
огнем, а его влажность сочетается с влажностью воды. Опять же, так как его
влажность является умеренной, она смягчает жар огня, получая в свою
очередь помощь от него; с другой стороны, своим умеренным жаром воздух
обогревает влажный холод воды. Влажность воды, согретая теплом воздуха,
смягчает холодную сухость земли" *1). Суверенное могущество пары
"симпатия -- антипатия", предписываемые ею движение и рассеивание
порождают все формы сходства. Так вновь проявляются и разъясняются
три первые типа подобия. Весь объем мира, все соседства пригнанности,
все переклички соперничества, все сцепления аналогии поддерживаются,
сохраняются и удваиваются этим пространством симпатии и антипатии, которое
неустанно сближает вещи и вместе с тем удерживает из на определенном
расстоянии друг от друга. Посредством этой игры мир существует в тождестве
с самим собою; сходные вещи продолжают быть тем, что они являются, а
вместе с тем и похожими друг на друга. То же самое остается тем же самым и
замкнутым на себе. < *1) S.G.S. Fnnotation au Grand Miroir du Monde
Duchesne, p.498.>
2. ПРИМЕТЫ
И тем не менее система не является замкнутой. Разомкнутость
сохраняется: благодаря ей вся система сходств
благодаря ей вся система сходств рисковала бы избавиться от себя
самой или остаться невидимой, если бы новая фигура подобия не
завершала бы круга, делая его одновременно и совершенным, и явным.
П р и г н а н н о с т ь, с о п е р н и ч е с т в о, а н а л о г и я
и с и м п а т и я говорят нам о том, как мир должен замыкаться на
самом себе, удваиваться, отражаться или сцепляться с самим собой
для того, чтобы вещи могли походить друг на друга. Они указывают
нам пути развития подобия, но не место его существования, не
способ его регистрации и опознания. Однако не исключено, что нам
случалось проходить через все это чудесное нагромождение сходств,
даже не догадываясь о том, что оно издавна подготовлено мировым
порядком для нашего величайшего блага. Чтобы узнать, что волчий
корень лечит болезни наших глаз, а растертый с винным спиртом орех
облегчает головную боль, совершенно необходима предупреждающая нас об этом
примета, без которой этот секрет никогда не был бы раскрыт. Разве узнали
бы когда-нибудь, что между человеком и планетой имеется отношение родства
и вражды, если бы на его теле и среди складок его лица не было бы знака
того, что он соперник Марса или родственник Сатурна? Необходимо, чтобы
скрытые сходства были бы зримы на поверхности вещей, нужна видимая примета
для незримых аналогий. Не является ли любое сходство и самым явным, и
самым скрытым одновременно? Действительно, оно не составлено из
соединенных между собой -- и одинаковых, и различных -- частей: оно является
цельным сходством, которое или замечают или нет. И если бы в нем -- или над
ним, или сбоку -- не было определяющего элемента, превращающего его
сомнительное мерцание в ясную уверенность, то сходство было бы лишено
критерия.
Нет сходства без приметы. Мир подобного -- это непременно мир
примет. "Воля Бога не в том, -- говорит Парацельс, -- чтобы сотворенное им
для блага человека и данное ему пребывало сокрытым... И если даже он скрыл
определенные вещи, то он все равно ничего не оставил без внешних видимых
