детское чувство19) оставляет осадок противоположных враждебных чувств,
упраздняющийся лишь путем вытеснения. Более ясно обстоит дело в том случае,
когда обе стороны ссорятся между собой, когда каждый подчиненный ропщет против
своих начальников. То же самое происходит тогда, когда люди объединяются в
большем количестве. Каждый раз, когда две семьи роднятся благодаря браку, то
каждая из них считает, что она лучше и знатнее другой. Из двух расположенных по
соседству городов каждый является завистливым конкурентом другого, каждый кантон
смотрит презрительно на другой. Родственные племена недолюбливают друг друга,
южный немец не выносит северного немца, англичанин злобно говорит о шотландце,
испанец презирает португальца. А то, что резкие отличия рождают почти
непреодолимую неприязненность галла против германца, арийца против семита,
белого против чернокожего, это давно уже перестало удивлять нас.
Если враждебность направляется против любимого раньше лица, то мы называем это
явление амбивалентностью чувства и объясняем себе этот случай, вероятно, слишком
рациональным образом, а именно -- многочисленными поводами к столкновению
интересов, а эти поводы всегда имеют место в таких интимных отношениях.
В том случае, когда неприязненность и враждебность к чужим людям не
замаскированы, мы можем заметить выражение себялюбия, нарцисизма, стремящегося к
самоутверждению и ведущего себя таким образом, как будто существование отличий
от его индивидуальных особенностей приносит с собой критику этих отличий и
требование преобразовать их. Почему существует такая большая чувствительность в
отношении к этим деталям дифференцировки -- мы не знаем; но несомненно, что во
всем этом поведении человека дает знать о себе готовность к ненависти, к
агрессивности, происхождение которой неизвестно и которой можно приписать
элементарный характер.
В недавно (1920) вышедшей в свет книге "Jenseit des Lustprincips" я попытался
связать полярность любви и ненависти с предполагаемой противоположностью между
стремлением к жизни и к смерти и рассматривать сексуальное влечение как
чистейший заместитель первого, т. е. стремления к жизни.
Но вся эта нетерпимость исчезает на короткое или на долгое время при
возникновении массы и в самой массе. До тех пор, пока масса существует, индивиды
ведут себя в ее пределах так, как если бы они были одинаковы, они мирятся с
оригинальностью другой личности, приравнивают себя к ней и не испытывают никакой
неприязненности.
Такое ограничение нарцисизма может быть порождено, согласно нашим теоретическим
взглядом, только одним моментом: либидинозной привязанностью к другим лицам.
Себялюбие находит свой предел только в любви к другим людям, в любви к
объектам20. Тотчас возникает вопрос, не должна ли общность интересов сама по
себе и без всякого либидинозного отношения повести к терпимости в отношении к
другому человеку и уважению к нему. На это возражение можно ответить, что таким
образом все-таки не осуществляется стойкое ограничение нарцисизма, так как эта
терпимость существует не дольше, чем непосредственная выгода, которую извлекают
из соучастия в работе другого человека. Однако практическая ценность этого
спорного вопроса меньше, чем можно было бы думать, так как опыт учит нас, что в
случае совместной работы обычно создаются между товарищами либидинозные условия,
укрепляющие их взаимоотношения больше, чем выгода, В социальных отношениях людей
происходит то же самое, что стало известно психоаналитическому исследованию о
ходе развития индивидуального либидо. Либидо направляется на удовлетворение
важных жизненных потребностей и выбирает причастных к этому лиц в качестве своих
первых объектов. И как у индивида, так и в развитии всего человечества только
любовь оказала свое воздействие как культурный фактор в процессе перехода от
эгоизма к альтруизму. И действительно, половая любовь к женщине наряду со всеми
вытекающими из нее приневоливаниями щадит все, что приятно женщине, точно так
же, как и лишенная сексуальности, сублимированная гомосексуальная любовь к
другому мужчине, рождающаяся из совместной работы.
Итак, если в массе наступают ограничения нарцисического себялюбия, не
существующие вне массы, то это является неопровержимым доказательством того, что
сущность массы заключается в новообразованных привязанностях участников массы
друг к другу.
Но теперь мы настойчиво спросим, какого рода эти привязанности в массе? В
психоаналитическом учении о неврозах мы до сих пор занимались почти
исключительно исследованием таких любовных влечений к своим объектам, которые
преследовали прямые сексуальные цели. О таких сексуальных целях в массе,
очевидно, не может быть и речи. Мы имеем здесь дело с любовными влечениями,
которые хотя и отклонены от своих первоначальных целей, однако оказывают не
менее энергичное влияние на массу. В рамках обычного сексуального овладения
объектом мы уже заметили проявления, соответствующие отклонению влечения от
своей сексуальной цели. Мы описали их как определенную степень влюбленности и
отметили, что они приносят с собой определенный ущерб человеческому "Я". Этим
проявлениям влюбленности мы уделим больше внимания, имея основание ожидать, что
мы найдем в них соотношения, которые смогут быть перенесены на привязанности в
массе. Но, кроме того, мы хотим знать, является ли этот способ овладения
объектом в том виде, в каком мы его знаем в половой жизни, единственным видом
эмоциональной привязанности к другому человеку, или мы можем принять во внимание
еще и другие механизмы. Мы знаем достоверно из психоанализа, что существуют еще
другие механизмы эмоциональной привязанности, так называемые идентификации; эти
процессы недостаточно изучены, они трудно поддаются изложению, и их исследование
отдалит нас на некоторое время от изучения массовой психологии.
VII. ИДЕНТИФИКАЦИЯ
Идентификация известна в психоанализе как самое раннее проявление эмоциональной
привязанности к другому человеку. Она играет определенную роль в развитии
Эдипова комплекса. Маленький мальчик проявляет особый интерес к своему отцу. Он
хотел бы стать и быть таким, как он, быть на его месте во всех случаях. Мы
говорим с уверенностью: отец является для него идеалом. Это отношение не имеет
ничего общего с пассивной или женственной установкой к отцу (и к мужчине
вообще), оно является, наоборот, исключительно мужским. Оно отлично согласуется
с Эпидовым комплексом, подготовке которого оно способствует.
Одновременно с этой идентификацией с отцом мальчик начинает относиться к матери
как к объекту опорного типа. Итак, он проявляет две психологически различные
привязанности: к матери -- чисто сексуальное объектное влечение, а к отцу --
идентификацию с идеалом. Обе привязанности существуют некоторое время одна
наряду с другой, не оказывая взаимного влияния и не мешая друг другу. Вследствие
безостановочно прогрессирующего объединения душевной жизни они, наконец,
сталкиваются, и благодаря этому стечению возникает нормальный Эдипов комплекс.
Ребенок замечает, что отец стоит на пути к матери; его идентификация с отцом
принимает теперь враждебный оттенок и становится идентична желанию занять место
отца также и у матери. Идентификация21 амбивалентна с самого начала, она может
служить выражением нежности, равно как и желания устранить отца. Она ведет себя
как отпрыск первой оральной фазы либидинозной организации, во время которой
внедряют в себя любимый и ценный объект путем съедения и при этом уничтожают
его, как таковой. Людоед остается, как известно, на этой точке зрения: он
пожирает как своих врагов, так и тех, кого он любит.
Судьба этой идентификации с отцом потом легко теряется из виду. Может случиться
так, что в Эдиповом комплексе происходит изменение в том смысле, что отец при
женственной установке принимается за объект, от которого прямые сексуальные
влечения ожидают своего удовлетворения, и тогда идентификация с отцом становится
предтечей объектной привязанности к отцу. То же самое относится к маленькой
дочери в ее взаимоотношениях с матерью. Отличие такой идентификации с отцом от
выбора отца как объекта легко формулировать. В первом случае отец является тем,
чем хотят быть, во втором случае -- тем, чем хотят обладать. Итак, отличие
заключается в том, относится ли эта привязанность к субъекту или к объекту
человеческого "Я". Поэтому первая привязанность может существовать еще до выбора
сексуального объекта. Гораздо труднее наглядно изложить это различие
метапсихологически. Нужно только отметить, что идентификация стремится к
сформированию своего "Я" по образцу другого человека, который берется за
"идеал".
Из более запутанной связи мы выделяем идентификацию при невротическом
симптомокомплексе. Маленькая девочка, которую мы наблюдаем, проявляет тот же
самый болезненный симптом, что и ее мать, например, тот же самый мучительный
кашель. Это может происходить различными путями. Это -- либо идентификация с
матерью, порожденная Эдиповым комплексом, означающая враждебное желание занять
место матери, и этот симптом является выражением любви к отцу, как к объекту; он
реализует замену матери, находясь под влиянием сознания своей виновности: ты
хотела быть матерью, теперь ты являешься ею, по крайней мере, в страдании. Это
-- полный механизм образования истерического симптома. Или же этот симптом
идентичен симптому любимого лица. (Так, например, Дора в "Bruchstьck einer
Hysterieanalyse" имитировала кашель отца); в этом случае мы могли бы описать
суть вещей таким образом, что идентификация заняла место выбора объекта, а выбор
объекта деградировал до идентификации. Мы слышали, что идентификация является
самой ранней и самой первоначальной формой эмоциональной привязанности; при
наличии образования симптомов, следовательно, вытеснения и при господстве
механизмов бессознательного часто происходит так, что выбор объекта опять
становится идентификацией, т. е., что "Я" берет на себя качества объекта.
Интересно отметить, что "Я" копирует при идентификациях иногда любимое лицо, а
иногда -- нелюбимое. Нам должно также придти в голову, что в обоих случаях
идентификация является только частичной, в высшей степени ограниченной, что она
заимствует лишь одну черту объектного лица.
Третьим особенно частым и важным случаем образования симптома является тот
случай, когда идентификация совершенно не обращает внимания на объектное
соотношение к лицу, которое она копирует. Когда, например, девушка, живущая в
пансионате, получает письмо от своего тайного возлюбленного, возбуждающее ее
ревность, и реагирует на него истерическим припадком, то некоторые из ее подруг,
знающие об этом, заражаются этим припадком, как мы говорим, путем психической
инфекции. Здесь действует механизм идентификации, происходящей на почве желания
или возможности находиться в таком же положении. Другие тоже хотели бы иметь
тайную любовную связь и соглашаются под влиянием сознания своей виновности также
и на связанное с ней страдание. Было бы неправильно утверждать, что они
присваивают себе этот симптом из сострадания. Наоборот, сострадание возникает
лишь из идентификации, и доказательством этого является тот факт, что такая
инфекция или имитация возникает и при таких обстоятельствах, когда
предшествующая симпатия меньше той, которая имеет обычно место между подругами
по пансионату. Одно "Я" почувствовало в другом существенную аналогию в одном
пункте, в нашем примере -- в одной и той же готовности к чувству; на основании
этого создается идентификация в этом пункте, и под влиянием патогенной ситуации
идентификация передвигается на симптом, продуцируемый человеческим "Я".
Идентификация через симптом становится, таким образом, признаком скрытого места
у обоих "Я", которое должно было бы быть вытеснено.
Мы можем объединить изученное в этих трех источниках: во-первых, идентификация
является самой первоначальной формой эмоциональной привязанности к объекту,
во-вторых, она становится путем регрессии заменою либидинозной привязанности к
