- Убийство? Беззащитного? - Манаури возмущенно подчеркнул это слово.
- Справедливую кару ты называешь убийством? Нет, Ян! Мы учиним над пленным
честный суд. Мнение сможет высказать каждый, и ты тоже - если захочешь, в
его защиту, - но справедливость должна восторжествовать. - Потом он
язвительно добавил: - Белые люди тоже ведь устраивают суды, но у них это
очень далеко от справедливости.
И к чему я так вступался за молодого испанца, создав впечатление, что
питаю к этому преступному выкормышу какое-то особое пристрастие? Не о нем
ведь я пекся, а о нашей общей безопасности!
В бою за лагерь погибли два индейца и один негр. Мы похоронили их
рядом с Матео. Над могилой великана насыпали громадный холм, отдавая дань
уважения бесстрашному человеку. В этой работе я принял самое активное
участие, чтобы все видели, что не был на него в обиде. Его обоснованная
неприязнь к белым находила у меня полное понимание.
По мере того как солнце поднималось выше, ветер стал усиливаться.
Около полудня шхуна вошла в бухту и бросила якорь. Теперь все, за
исключением трех дозорных, были в лагере. Манаури тотчас потребовал суда
над пленным.
Неподалеку от лагеря одиноко стояло невысокое дерево, под которым и
собрались все наши люди. Подле меня по бокам сидели Арнак и Вагура. У
ближайших кустов лежал связанный испанец. Горделивый юнец, почувствовав, к
чему клонится дело, скис, не осыпал нас больше ругательствами и подавленно
молчал.
Манаури в скупых словах обрисовал его преступления перед рабами на
острове Маргарита и предложил присутствующим решить его судьбу. Все без
исключения, здоровые и раненые, мужчины и женщины - а их было двое:
негритянка Долорес и вдова Матео, индианка Ласана, - единогласно
высказались за смерть.
Затем Манаури обратил взгляд в мою сторону и предложил мне в
заключение высказать свои соображения.
- Зачем тебе мое мнение? - спросил я. - Все требуют его смерти,
значит, будет так, как того хочет большинство. Мое мнение здесь ни к чему!
- Ошибаешься, Ян! Мы ценим твое мнение. Тебе мы обязаны победой над
испанцами! Мы ценим твое мужество и ум. Ты наш друг и товарищ. А кроме
того, ты тоже белолицый, и, значит, твой суд будет самым праведным.
- Так чего ты от меня хочешь?
- Скажи, заслужил этот молодой испанец смерть или нет?
- Заслужил! - ответил я без колебаний.
Мой ответ, переведенный присутствующим Арнаком, вызвал бурную радость
и всеобщее ликование. Я попросил тишины и сказал, что должен кое-что
добавить.
- Пожалуйста, говори!
- Молодой испанец заслуживает смерти, и смерть от нашей руки его не
минует. Но умереть он должен не сейчас и не здесь.
- А где и когда?
- Позже, после нашего благополучного прибытия в ваше родное селение.
В ответ на эти слова разразилась целая буря протеста. Нет, они
требовали его немедленной смерти! В сердцах их накопилось столько горечи и
желчи, что они как одержимые отметали всякий голос рассудка и возмущенно
отвергали мысль о заложнике. Я понял, что бури этой не удается унять.
Вопрос о немедленной смерти пленника был предрешен.
Едва страсти утихли, как разразился новый спор по поводу того, какой
смертью должен умереть осужденный.
- Нет, нет, никаких пыток! Никаких мучений! Если честному человеку
приходится убивать, он убивает, не обрекая виновного на муки! Так умрет и
испанец!
Опять поднялась целая буря. Но я твердо стоял на своем и не думал
уступать. Когда крики немного утихли, я повысил голос:
- Только бесчеловечные чудовища издеваются над беззащитными! Если вы
хотите остаться моими друзьями, вы должны вести себя по-человечески. Если
вы хотите сохранить мою дружбу, будьте настоящими воинами! Пусть вернется
к вам разум! Слушайте, что я вам говорю! Это мое последнее слово!
Арнак, Вагура и Манаури активно меня поддержали, но несколько горячих
голов продолжали настаивать на своем и настраивали против нас других. Я
оставался непреклонным, хотя последствия и могли оказаться для меня
пагубными.
И вдруг воцарилась тишина. Слова попросила женщина. Да, вдова Матео,
Ласана. Она приблизилась ко мне и, указывая на меня пальцем, стала что-то
говорить. Она отличалась от других необыкновенной выдержкой и обаянием,
голос у нее был глубокий и сильный, приятного тембра.
- Что она говорит? - шепнул я Арнаку.
- Она говорит, что правда на твоей стороне... Что они должны тебя
слушать, и она, жена Матео, этого требует... И еще... хо-хо!
- Что: хо-хо? - спросил я тихо.
- Интересные вещи мы о тебе узнаем!
Арнак посмотрел на меня искоса, и, что бывало редко, лукавая улыбка
появилась на его лице.
- О-ой! - воскликнул и Вагура, поглядывая на меня.
- Да говорите же вы наконец, в чем дело!
- Она говорит - ты великий человек... и дружбу такого человека надо
ценить, еще она говорит...
Я не был уверен, не преувеличивают ли мои друзья, Но, как бы там ни
было, слова индианки произвели сильное впечатление на слушателей и
оказались решающими. Я издали поблагодарил женщину улыбкой.
Дальше все происходило спокойно и в полном согласии.
Было решено повесить испанца на том самом дереве, под которым
вершился суд. Ему развязали путы на ногах и подвели под дерево. Глаза у
него от страха остекленели, он хотел что-то крикнуть и не успел - суд
свершился. И тут с лицом его произошла разительная перемена: черты, прежде
столь прекрасные и нежные, вдруг обрели отвратительное выражение
изуверства - качества, которое, видимо, составляло при жизни всю суть его
мерзкой натуры.
Вся сцена эта могла бы произвести гнетущее впечатление, если бы я не
оценил верно основной ее смысл: это была не просто месть двух десятков
униженных и оскорбленных индейцев и негров - это была заслуженная кара,
справедливое возмездие угнетенных.
Я ОТКРЫВАЮ ЧЕЛОВЕКА
После свершения этого тягостного акта мы переправили своих раненых из
лагеря на борт шхуны и пустились в путь вдоль острова. Ветер дул с севера,
и, плывя поначалу на восток, мы имели его с левого борта, а потом - прямо
по носу. Шхуна была маневренной и хорошо слушалась руля. Удачная парусная
оснастка позволяла, перекладывая галсы, неплохо идти и под ветер. Все три
лодки мы укрепили за кормой.
Еще задолго до вечера нас приветствовали ставшие родными окрестности,
и вскоре мы бросили якорь в четверти мили от берега прямо против холма. В
пещере все оказалось в полном порядке. Индианки, обрадованные нашим
возвращением, тут же приготовили пищу, а раненых перевязали.
Всех способных двигаться я собрал на краткий совет, чтобы обсудить,
когда нам лучше покинуть остров.
- Как можно скорее! - заявил Манаури. - Лучше всего завтра утром!
- Хорошо, завтра утром! До захода солнца остается три часа, и работы
у нас хоть отбавляй.
Прежде всего надо было собрать с поля кукурузу. Правда, на шхуне
обнаружились большие запасы провизии, но жаль было бросать созревшую
кукурузу, которую мы столько недель лелеяли и холили, оберегая как зеницу
ока.
Все дружно принялись за уборку урожая, и вскоре около двух десятков
корзин наполнились золотистым зерном.
Еще забота: у нас было теперь четыре шлюпки - флотилия, пожалуй,
великоватая. Что делать с самой большой лодкой, которая своей тяжестью
наверняка лишь снижала бы маневренность шхуны? Порешили оставить ее на
острове, а чтобы защитить от непогоды - затащить в пещеру и заложить там
камнями.
Незадолго до захода солнца общими усилиями мы переволокли лодку в
пещеру. Когда, трудясь в поте лица, мы наконец справились и с этим делом,
дневной свет еще не померк. И тут меня осенила мысль оставить о себе на
острове память и вырезать ножом на борту лодки свое имя.
На носу лодки я выдолбил слова: John Bober - и тут же заколебался:
почему John, а не Ян? Однако сделанного было уже не поправить, и потому я
добавил еще одно слово: Polonus. А под ним год: 1726.
За ужином Манаури с торжественным видом попросил минуту внимания.
Обращаясь к неграм, он выразил сомнение, сумеют ли они сами, без помощи,
устроиться на Большой земле и не попадут ли вновь в руки к испанцам. В
связи с этим он предложил им не только гостеприимство и приют в индейском
селении, но и принятие их в племя араваков на равных правах со всеми его
членами. Негры встретили эти слова с глубокой благодарностью. Потом
Манаури обратился ко мне и заверил, что племя окажет мне всяческое
содействие, чтобы помочь благополучно добраться до островов, расположенных
неподалеку от устья реки Ориноко и заселенных англичанами. Затем он
добавил:
- Но если сказать по совести, то нам хочется, чтобы ты оставался у
нас гостем как можно дольше, и даже на вею жизнь! В дружбе, уважении и еде
ты, Ян, не будешь знать у нас недостатка!
Я от всего сердца поблагодарил его за добрые слова и искреннее
приглашение.
В последний день пребывания на острове мы пробудились задолго до
рассвета и принялись перевозить на шхуну имущество и раненых. Имевшееся у
нас огнестрельное оружие я решил подарить индейцам после прибытия в их
селение и с особым вниманием следил, чтобы его ненароком не повредили. У
нас было около тридцати мушкетов и ружей с большим запасом пороха и пуль -
мощь, разумное использование которой могло гарантировать свободу и само
существование араваков на много-много лет вперед. Арнаку и Вагуре, лучше
других понимавшим значение этого оружия, я доверил его сохранность.
Якоря мы подняли лишь около полудня, когда посвежел ветер, и курс
взяли прямо на восток, стремясь подольше не приближаться к материку, с тем
чтобы не попасть во встречное течение. Всего нас на шхуне было тридцать
человек: нападение испанцев стоило жизни одиннадцати несчастным, в том
числе одной женщине и трем детям. Дорого-доставался нам путь к свободе!
Стоя на палубе, опершись о борт, Арнак, Вагура и я провожали взглядом
удаляющийся остров, остров Робинзона, как я его когда-то назвал. Мы
прожили на нем более четырехсот дней, тяжких и напряженных, дней упорной
борьбы с болезнями, с дикими животными и с людьми, дней почти непрерывного
изнурительного труда и лишений, а порой и отчаяния.
Прощаясь с пальмами, тающими в голубой дали, глядя на исчезающий за
горизонтом холм, с которого я столько раз тщетно искал взглядом спасения в
пустынном море, я не слал проклятий острову, узником которого столь долго
был. На необитаемом острове, как ни странно, я открыл бесценный клад - я
открыл человека в себе самом и в своем ближнем.
Именно здесь с незрячих глаз моих спала пелена предубеждений к людям
иной расы, здесь сердце мое изведало тепло подлинной человеческой дружбы.
Нет, я не поминал лихом безлюдного острова!
Кто-то сзади подошел к нам и остановился рядом со мной. Ласана. Одной
рукой она прижимала к себе ребенка, а другой, как и мы, оперлась о борт. С
минуту она смотрела в сторону острова, потом перевела взгляд на меня. Мне
показалось, что ее огромные агатовые зрачки излучали тепло.
Я положил свою ладонь на ее руку. Индианка не отстранилась.
Аркадий Фидлер
БЕЛЫЙ ЯГУАР - ВОЖДЬ АРАВАКОВ
Авторизованный перевод с польского
Вл. Киселева
ОРИНОКО
ГОРА ГРИФОВ
В течение двух суток после того, как мы покинули остров, корабль наш
держал курс строго на восток. Океан был пуст - нигде ни одного корабля, и
это немало нас радовало. Ветер дул с северо-востока, и, хотя парусами
